Страница 35 из 36
Однако грамота патриарха Антония IV сообщает, что Нижний Новгород и Городец стали владением суздальских епископов гораздо ранее – еще при жизни митрополита Алексея, то есть до 1378 г.: «Они (Нижний Новгород и Городец. – Авт.) были де исстари и изначала городами Русской митрополии и состояли под ее ведением и управлением; твой же монах (то есть Дионисий. – Авт.) выпросил их у митрополита Киевского и всея Руси, онаго кир Алексия, чтобы держать их, на правах экзарха, и действительно держал до конца жизни кир Алексия. По смерти же кир Алексия, когда вследствие разных смут, о которых знаешь и ты, другой не был еще поставлен на Русскую митрополию, твой монах завладел этими городами и, не найдя здесь (то есть в Константинополе. – Авт.) никакой помехи (так как на Руси не было одного общего митрополита, а бывали попеременно то один, то другой), стал искать и получил их на том основании, будто они принадлежат его Церкви».[392]
Поскольку сообщение летописей под 1374 г. о постав-лении Дионисия «епископомъ Суждалю и Новугороду Нижнему и Городцу» приходится на время жизни митрополита Алексея, в литературе сложилось мнение, что передача указанных городов под церковную юрисдикцию суздальского епископа произошла именно в 1374 г., когда эту епархию возглавил Дионисий.[393]
Но вряд ли с этим можно согласиться. Судя по всему, речь в патриаршей грамоте идет о событиях более ранних, чем 1374 г. Для этого вывода у нас имеется несколько оснований. Прежде всего нам неизвестны случаи, когда поставленный митрополитом епископ управлял своей епархией не самостоятельно, а в качестве митрополичьего экзарха. Между тем у нас есть косвенные подтверждения того, что до 1374 г. Нижний Новгород в церковном отношении действительно управлялся от имени митрополита. Об этом говорит известие летописца о пребывании митрополита Алексея в Нижнем Новгороде в 1370 г.,[394] а также тот факт, что русские летописи на протяжении целого десятилетия – в промежуток между смертью суздальского епископа Алексея в 1364 г. и поставлением Дионисия в 1374 г. – не называют ни одного суздальского епископа, хотя известия о событиях церковной жизни во владениях суздальских князей встречаются у летописца регулярно.[395]
Наконец, обращает на себя внимание, что патриарх Антоний, обращаясь к суздальскому архиепископу Евфросину, применяет по отношению к его предшественнику на суздальской кафедре выражение «твой монах», хотя в Константинополе было известно, что Дионисий являлся суздальским владыкой.[396]
Вероятно, вскоре после знакомства с Сергием Дионисий получил сан архимандрита и стал руководителем нижегородского духовенства. Предупреждая возможное недовольство нижегородской паствы фактическим уничтожением Суздальской епархии, митрополит Алексей направил вместе с Сергием в Нижний Новгород «Поучение жителям нижегородских и городецких пределов». Оно дошло до нас в единственном списке рубежа XIV–XV вв. в одной из рукописей Московского Чудова монастыря. В нем митрополит Алексей, обращаясь к «игуменомъ, попомъ и диаконом и всем правовернымъ христианомъ всего предела Новгородского и Городецкого», призывал их подчиниться непосредственной власти митрополита.[397]
В литературе имеется несколько датировок этого памятника. К. Невоструев, опубликовавший послание митрополита Алексея, полагал, что оно относится к 1365 г. В. А. Кучкин считает, что послание было связано с захватом Нижнего Новгорода князем Борисом. Это событие, по его мнению, произошло в 1363 г., что меняет датировку памятника.[398] Однако выше мы показали, что в действительности захват Нижнего Новгорода князем Борисом Константиновичем случился в 1364 г., а ошибка В. А. Кучкина произошла из-за того, что он основывался на неверных хронологических данных Рогожского летописца, не учитывая сведений всей совокупности русских летописей, в частности Симеоновской. Не учел исследователь и другого факта. В Русской церкви до сих пор сохранилась традиция поминать на службах возглавляющего ту или иную епархию правящего архиерея. В своем послании митрополит Алексей призывал нижегородцев поминать себя: «Такоже, дети, поминаите въ молитвахъ своихъ и наше смиренье, дабы Христосъ Богъ нас съблюлъ отъ неприязни в семъ веце».[399] Подобная фраза могла быть высказана только после смерти суздальского владыки Алексея, который, по данным Рогожского летописца, скончался в конце 1364 г.[400] И это говорит о том, что послание было написано в 1365 г.
Фактическая ликвидация Суздальской епархии продолжалась почти десятилетие. Лишь в 1374 г. митрополит Алексей назначил Дионисия на пустующую кафедру, которой тот уже реально управлял. Сделать это заставило резкое обострение отношений Москвы с Тверью и Литвой на рубеже 1360-х – 1370-х гг. В этих условиях московские власти предпочли пойти на известные уступки суздальским князьям, чтобы не иметь в их лице возможных противников в схватке за господство в Северо-Восточной Руси.
Поездка Сергия в Нижний Новгород преследовала и еще одну цель. Судя по всему, митрополит Алексей осознавал, что только одним церковным подчинением вряд ли возможно было надолго привязать суздальских князей к Москве. Очевидно, требовалась более прочная связь, которой мог стать брак великого князя Дмитрия с одной из суздальских княжон.
Для нас определенный интерес представляет тот факт, что это стремление митрополита нашло горячего сторонника в лице московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова, игравшего одну из главных ролей в московском правительстве того времени.
Свое первенствующее положение в среде московского боярства Василий Васильевич Вельяминов приобрел благодаря своим родственным связям с московским княжеским домом. Его двоюродная сестра была замужем за отцом Дмитрия (будущего Донского), которому он, соответственно, приходился двоюродным дядей.[401]
Будучи в родстве с московскими князьями, Василий Васильевич мог не опасаться за устойчивость своего положения. Однако время играло не в его пользу. Княжич подрастал, на повестке дня рано или поздно должен был появиться вопрос о его женитьбе, автоматически выдвигавшей на первые роли близ великокняжеского стола родичей со стороны будущей жены, которые легко могли потеснить московского тысяцкого на вторые роли, невзирая на все его прежние заслуги. Первым сигналом того, насколько непрочным было его влияние, стала для Василия Васильевича смерть его двоюродной сестры великой княгини Александры 26 декабря 1364 г.[402]
Чтобы сохранить свою роль и в дальнейшем, Василий Васильевич разработал довольно удачную комбинацию. Князь Дмитрий Константинович Суздальский, занявший Нижний Новгород благодаря поддержке Москвы, был всецело признателен московскому правительству. Однако сделать прочным и стабильным этот союз могли только брачные связи. Неудивительно, что перед юным московским князем со всей очевидностью вставала необходимость женитьбы на дочери суздальского князя. Но у последнего их было две. В этом-то и заключалась вся суть задуманного Вельяминовым плана. Согласно ему, одновременно с женитьбой великого князя Дмитрия на одной из дочерей князя Дмитрия Константиновича сын Василия Васильевича Микула должен был жениться на другой дочери суздальского князя. Тем самым род Вельяминовых вновь роднился с московскими князьями и влиянию Василия Васильевича ничто более не могло угрожать.
392
РИБ. Т. VI. Ч. 1. Приложения. № 41. Стб. 280.
393
Этой позиции придерживается А. А. Булычев. Говоря о Дионисии, он пишет: «В 1374 г. киевский митрополит Алексий возвел его на кафедру епископов суздальских, передав в юрисдикцию новопоставленному владыке из первосвятительского диоцеза Нижний Новгород и Городец» (Булычев А. А. Указ. соч. С. 7).
394
ПСРЛ. Т. XVIII. С. 110.
395
Из церковных известий во владениях суздальских князей в 1364–1374 гг. упоминаются: смерть и похороны в нижегородской церкви Св. Спаса князя Андрея Константиновича 2 июня 1365 г.; женитьба 18 января 1366 г. великого князя Дмитрия Московского на дочери суздальского князя Дмитрия Константиновича; гибель монахов в монастыре Св. Лазаря в Городце от грома 23 июля 1367 г.; пожар соборной церкви Св. Михаила в Городце и церкви Св. Михаила в Суздале от молнии 11 апреля 1368 г.; восстановление князем Борисом Константиновичем Суздальским сгоревшей соборной церкви Св. Михаила летом 1370 г.; строительство каменной церкви Св. Николы князем Дмитрием Константиновичем в Нижнем Новгороде летом 1371 г.; чудо с колоколом у церкви Св. Спаса в Нижнем Новгороде летом 1372 г. (Там же. С. 103–107, 109, 111–112).
396
Ср.: РИБ. Т. VI. Ч. 1. Приложения. № 34. Стб. 230 (Запись 1389 г.).
397
Государственный исторический музей. Отдел рукописей. Чу-довское собрание. № 18. Л. 165 об. – 167. Публикация: Невоструев К. Вновь открытое поучительное собрание святого Алексия, митрополита Московского и всея России // Душеполезное чтение. 1861. Апрель. С. 449–467.
398
Невоструев К. Указ. соч. С. 452; Кучкин В. А. Формирование… С. 223. Примеч. 180.
399
Невоструев К. Указ. соч. С. 466.
400
ПСРЛ. Т. XV. Стб. 78.
401
Вопрос родственных связей Вельяминовых с московским княжеским домом довольно запутан в отечественной литературе. В. А. Кучкин в свое время обратил внимание на одну жалованную грамоту Дмитрия Донского некоему новоторжцу Евсевию, где великий князь называет Василия Васильевича Вельяминова «своим дядей» (Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV – начала XVI в. Т. III. М., 1964. № 238.) (Далее – АСЭИ.) В 1974 г. он выдвинул осторожное предположение, что жена великого князя Ивана Красного и, соответственно, мать Дмитрия Донского великая княгиня Александра (в монашестве Мария) была сестрой московского тысяцкого В. В. Вельяминова (Кучкин В. А. Из истории генеалогических и политических связей московского княжеского дома в XIV в. // Исторические записки. Т. 94. М., 1974. С. 365, 381. Примеч. 6). Позднее исследователь отказался от этой мысли. Поводом, вероятно, послужил тот факт, что в начале XV в. сын Дмитрия Донского Петр женился на Ев-фросинье Полиевктовне, внучке Василия Васильевича Вельяминова. Предположить, что Александра была сестрой Василия Васильевича Вельяминова, невозможно, так как получается, что князь Петр Дмитриевич и Евфросинья Вельяминова состояли в шестой степени родства, а такие браки по церковным правилам считались недопустимыми. (Церковь разрешала браки только после седьмой степени родства, о чем напоминает известная поговорка о слишком дальних родичах: «седьмая вода на киселе».) На основании этого В. А. Кучкин высказал другое предположение – что Дмитрий Донской именует Василия Васильевича «дядей» не в привычном для нас значении «брат отца или матери», а в другом – «кормилец, воспитатель, наставник, дядька». В. В. Вельяминов при Дмитрии Донском занимал должность московского тысяцкого, а одной из основных обязанностей тысяцких являлось как раз воспитание княжеских детей. Как известно, после смерти отца Дмитрий остался ребенком на попечении московских бояр. Поэтому, согласно гипотезе В. А. Кучкина, Дмитрий и называет в грамоте В. В. Вельяминова «своим дядей», то есть дядькой, воспитателем (Кучкин В. А. «Свой дядя» завещания Симеона Гордого // История СССР. 1988. № 4. С. 152–157). Однако это предположение, несмотря на всю привлекательность, следует отбросить. В. К. Гарданов, специально изучавший бытование термина «дядька» в Древней Руси, нигде не сталкивался со случаем, когда значение «кормилец, воспитатель» выражалось бы словом «дядя», а не «дядька» (Гарданов В. К. «Дядьки» Древней Руси // Исторические записки. Т. 71. М., 1962. С. 236–250). Сознание средневековых людей четко разграничивало эти два внешне похожих слова. Разница между ними существовала и гораздо позднее. В документах XVII в. известный боярин Б. И. Морозов, воспитатель царя Алексея Михайловича, всегда именуется царским «дядькой», но отнюдь не «дядей». Это отражено и в художественной литературе. А. С. Пушкин, тонко чувствовавший все оттенки родного языка, не мог допустить того, чтобы Гринев из «Капитанской дочки» называл своего воспитателя Савельича «дядей». В своих построениях В. А. Кучкин не учел одного обстоятельства. Словом «дядя» на Руси называли не только родного дядю, но и двоюродного. Таким образом, если предположить, что Александра была внучкой родоначальника Вельяминовых Протасия не от Василия Протасьевича, а от другого его сына, то в итоге Евфросинья и Петр оказываются родственниками в восьмой степени, что делало их брак возможным, а Василий Васильевич Вельяминов являлся двоюродным дядей Дмитрия Донского. Остается только найти в источниках упоминание еще об одном сыне Протасия. Родословная Вельяминовых, составленная много позже, называет всего одного сына у московского тысяцкого Протасия. Но это отнюдь не означает, что у него не могло быть других сыновей. Просматривая родословцы старомосковских боярских родов и сравнивая между собой различные их редакции, можно привести немало случаев, когда их представители, составляя свое родословие, отсекали боковые ветви рода, успевшие к тому времени «захудеть». Это делалось в первую очередь из-за боязни осложнений в местническом отношении. Изучая летописные известия времен княжения Калиты, находим интересное для нас сообщение о том, что в 1330 г. московский князь, будучи в Новгороде, направил своего посла Луку Протасьева в Псков к бежавшему туда князю Александру Михайловичу Тверскому с предложением поехать в Орду (ПСРЛ. Т. XXV. С. 169). Несомненно, что это был очень влиятельный человек своего времени, очевидно боярин, если судить по важности и деликатности порученного дела. Определение Луки как «Протасьев», несомненно, указывает на его отца Протасия. Бояр у Ка-литы было сравнительно немного, но только один из них звался Протасием. Им был первый известный нам московский тысяцкий. Очевидно, что Лука был его сыном и, в свою очередь, имел дочь Александру, вышедшую замуж в 1345 г. за Ивана Красного, в бытность того еще удельным звенигородским князем. Таким образом, Василий Васильевич Вельяминов оказывается двоюродным дядей Дмитрия Донского. Что же касается Луки Протасьевича, он стал по мужскому потомству родоначальником рода Протасовых, и память об этом у его потомков сохранялась очень долго, на протяжении нескольких столетий. Но связанные с уделами Протасовы очень быстро деградировали в служебном отношении и вышли из среды московского боярства (Родословие Протасовых см.: Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга. 2-е изд. Т. 2. СПб., 1895. С. 141–150).
402
ПСРЛ. Т. XXV. С. 182.