Страница 23 из 104
Начальник 14-й пехотной дивизии генерал Драгомиров при очередном докладе командующему армией обратил его внимание на приходящие распоряжения из столицы:
— Ваше высочество, на сегодняшний день моя дивизия ограблена Главным штабом.
— Михаил Иванович, что взято у дивизии?
— Восемьдесят офицеров. Они назначены комендантами станций железных дорог. И при том почти все в капитанских и штабс-капитанских чинах.
— Вы хотите сказать, что такие распоряжения озлобляют строевые части против Военного министерства?
— Точно так и есть, ваше высочество. Но большая беда здесь в другом.
— В чём же?
— У меня в дивизии до прихода в Кишинёв три четверти офицеров умели читать карту и были тактически подготовлены.
— А что теперь осталось от них после откомандирования на железные дороги?
— Теперь дивизия имеет не более пяти таких офицеров на батальон...
Хлопоты командующему доставляли армейские тылы, то есть снабжение войск самым необходимым. Однажды в Кишинёв прибыла группа немецких купцов-«негоциантов». Они предложили свои услуги по обеспечению Дунайской армии курительным табаком.
Тогда великий князь задался, казалось бы, разрешением простого вопроса, от которого зависели казённые расходы: сколько может быть курящих нижних чинов в его армии? Оказалось, что курящих примерно три четверти армейского состава. Опрошенный пехотный батальон неполного состава дал такие цифры: из 212 человек курящими назвали себя 160 солдат, некурящими — только 52.
...Дунайская армия продолжала стягиваться в Бессарабию, к государственной границе с Румынским королевством. В середине января 1877 года специальный курьер доставил Николаю Николаевичу письмо от императора Александра И. Тот извещал великого князя, что им сделан «общий запрос европейским государствам, желают ли они снести обиду от Турции или нет». В письме говорилось, «что надо готовиться к войне более чем когда-либо, а армии идти в поход в марте».
Командующий собрал своих штабистов, пригласил командиров корпусов и дивизий. Он решил ознакомить их с текстом запроса императора:
— Константинопольская конференция желаемых результатов не даёт. И думаю, не даст.
В комнате раздался приглушённый гул. Выждав, когда он утихнет, Николай Николаевич сказал, обращаясь ко всем собравшимся:
— Сейчас мой адъютант зачитает вам циркулярную депешу государственного канцлера Горчакова к русским послам в Берлине, Вене, Париже, Лондоне и Риме от 19 января этого года. Из неё мы можем понять складывающуюся для армии ситуацию. Читайте, поручик.
«Отказ Порты удовлетворить желаниям Европы вводит восточный кризис в новое положение.
С самого возникновения этого кризиса Императорский кабинет отнёсся к нему как к вопросу общеевропейскому, который не должен был и не мог разрешиться иначе, как по единодушному согласию великих держав. Действительно, так как все кабинеты отвергли всякую предвзятую мысль, основанную на исключительно личном расчёте, то задача их сводилась к тому, чтобы склонить Турецкое правительство к справедливому и человеческому управлению христианскими подданными султана, для ограждения Европы от тех постоянных потрясений, которые возмущали её совесть и нарушали её спокойствие.
Таким образом, дело это становилось вопросом человеколюбия и общего блага.
Вследствие чего Императорский кабинет употребил со своей стороны все старания к тому, чтобы вызвать совокупное действие Европы для устранения кризиса и предупреждения его возврата...
Порта ни во что не ставит ни свои прежние обязательства, ни долг, лежащий на ней, как на члене Европейского союза, ни единодушные желания великих держав. Положение дел на Востоке не только не приблизилось к удовлетворительному разрешению, но даже ухудшилось, продолжая угрожать спокойствию Европы и тревожить чувства человеколюбия и совести христианских народов...»
Когда документ был дочитан до конца, Николай Николаевич прокомментировал его так:
— Европейские державы за сербов и болгар, наших православных христиан, воевать не будут. Значит, воевать будет Россия, то есть те войска, которые здесь собраны.
— Когда же?
— Скоро. Плохо то, что большая вода на Дунае долго не падает. И дороги не успеют просохнуть...
Затем великий князь произнёс торжественно и многозначительно :
— Государь император Александр Николаевич принял решение прибыть к армии на Дунай в скором времени.
К сказанному командующий позже добавил для генералитета короткую фразу:
— День начала войны назначен пока на 12 апреля.
Один из участников того совещания в армейской штаб-квартире записал в своём «фронтовом» дневнике:
«Ещё несколько дней — и забьют барабаны, затрубят рога, поскачут, потянутся, собираясь в массы, сменяя друг друга, вытягиваясь в стальные ленты, расходясь и собираясь, наши чудные войска. Да, мы идём на бой со старым противником, и уже давно стала с ними мериться и бороться русская сила. Настал и наш черёд. Молюсь: верую, Господи!..
Помоги моему дорогому Великому Князю, нашему полководцу, огради его от всякой напасти и даруй мудрость и силы довести Твоё воинство до победы, славы и мира...»
...Предупреждая события, командующий Дунайской армии отправил 2 апреля императору письмо. Оно начиналось такими словами:
«Итак, война решена...
На Твои смотры войска спешат с нетерпением взглянуть на Тебя и получить напутственное благословение. Из прилагаемого при сем сведения о местах сборов и количестве предоставляемых мною войск, Ты усмотришь, что мною собрано всё, что только было возможно, не расстраивая общего плана за границу...»
В тот кишинёвский предвоенный период был разрешён важный, вернее, основополагающий вопрос главного командования русской действующей армией. Речь шла о присутствии государя и его сыновей (особенно наследника Александра) на войне. Они, вне всякого сомнения, во многом сковывали бы инициативу и волевые решения главнокомандующего.
Речь шла о том, кому быть на Балканском театре главным военным вождём: или монарху, или его младшему брату, уже поставленному во главе Дунайской армии. Великий князь хотел добиться полной самостоятельности. Он писал императору:
«Если же монарх, не принимая на себя управления армией, присутствует во время войны в армии в сопровождении военного министра, особого штаба его величества, свиты, иностранных послов и военных агентов, то такое положение совершенно недопустимо, ибо как бы монарх ни доверял главнокомандующему, всё же главнокомандующий не может не чувствовать над собой постоянного контроля; всё же ему трудно будет действовать вполне самостоятельно.
Ведь нельзя же ему скрывать от монарха свои намерения, и не может же монарх узнавать о предположениях главнокомандующего лишь тогда, когда это станет известным всей армии из отданного главнокомандующим приказа...»
Николай Николаевич-Старший в том письме государю высказался и против того, чтобы в действующей армии находились его сыновья, особенно наследник-цесаревич. Он высказал старшему брату такое личное пожелание:
«...Чтобы никто из великих князей не получил назначения в армию, как лица безответственные и не привыкшие всей обстановкой их жизни к строгой дисциплине».
У императора же Александра II были свои взгляды на сей счёт. В ответе, который отличался спокойствием духа, государь соглашался с мнением главнокомандующего. Он писал, что в армии всё время присутствовать он не намерен, поскольку в столице у него накопится много неотложных дел по управлению государством, что будет чаще находиться в Румынии, чем в Болгарии, то есть за Дунаем. И будет приезжать в армию только для того, чтобы поблагодарить войска за одержанные победы, посетить раненых и больных:
«И каждый раз я буду приезжать не иначе, как с твоего согласия. Одним словом, я буду братом милосердия».
Император писал также, что особый характер похода — освободительный для православной славянской Болгарии — может вызвать непонимание российской общественности, почему в армейских рядах нет великих князей из семьи Романовых. Это касалось прежде всего наследника Александра. Самодержец писал брату: