Страница 83 из 93
— И ни одним из этих преимуществ вы в последние годы не пользовались.
— Ваше высочество, я буду откровенен. Строгановы служили государю императору Петру Великому. Новое правление, тем более начинающееся правление Петра Алексеевича, к нам отношения не имеет. Предпочитая жизнь в свих отдалённых владениях, я жестоко наказывал себя, и чувствую сейчас это особенно остро.
— Вы о чём, барон?
— Я был лишён возможности видеть вас, цесаревна. Говорить с вами. Делиться мыслями. Это настоящая и невосполнимая потеря.
— Поверьте, барон, и для меня тоже. Оставляя Россию, я могу позволить себе слово правды.
— Иван! Братец! Глазам своим не верю. Гляди-ко, карета с гербами голштинскими во двор въехала. Лакеи придворные. Кучер. Кто бы это быть мог? Неужто заказ какой?
— Полно, Роман, какие от голштинцев заказы могут быть. Не в чести мы с тобой, не в фаворе, а голштинцы только на деньги государынины и перебиваются. Какая у них своя воля.
— Гляди, гляди, камер-лакей на крыльцо идёт. Побегу-ка навстречу.
В прихожей пусто. Учеников нету. Прислуга здесь не дежурит. Да и какая у живописцев прислуга: стряпуха да пара мужиков в услужении. Камер-лакей в дверях остановился:
— Нельзя ли видеть господина придворного живописца Ивана Никитича Никитина? Герцогиня Голштинская Анна навестить его мастерскую желает.
— Как нельзя! Милости просим. Дома Иван Никитич, дома, а как же.
Герцогиня как есть в двери впорхнула. Иван в нижайшем поклоне склонился. Девка побежала в мастерской пыль смахнуть пока что.
— Я рада вас видеть, мой мастер.
— Ваше высочество, государыня цесаревна, честь какая.
— Дело у меня к тебе, Иван Никитич.
— Так пошто было себя трудить, государыня цесаревна? Я бы сам примчался по первому вашему зову. Хотя...
— Что хотя, мой мастер? Мы можем говорить по-немецки? Так будет непонятно для прислуги.
— Как прикажете, ваше высочество.
— Вот вы сказали «хотя» — что это сомнение значит? Я так давно не видела вас во дворце и не слышала о ваших работах.
— Со дня смерти государя императора, я так полагаю, государыня цесаревна.
— Но почему же вас не видно? У вас не было заказов от императрицы? Тем не менее звание придворного живописца...
— У меня нет более этого звания, ваше высочество.
— Как нет? Но я первый раз об этом слышу. Как такое могло случиться? Вы всегда были любимцем государя батюшки.
— Может быть, именно поэтому, ваше высочество. Просто кабинет-секретарь Макаров ещё в начале августа 1725 года прислал указ о переводе меня вместе с живописцем Готфридом Таннауэром в диспозицию Канцелярии от строений.
— Как? Вместе с простыми малярами? Это невероятно!
— Тем не менее именно такое распоряжение пришло из Кабинета её императорского величества. И с соответствующими Канцелярии окладами. Это значило, что я должен ежедневно в положенный час являться на работу, получать соответствующий урок вместе с остальными живописцами, расписывающими стены.
— Мне остаётся повторить: это невероятно! И это при вашей славе! Притом, что портреты вашей кисти украшают все дворцы. Что же вы пережили, мой мастер!
— Правда, ваше высочество, в тот же день, не знаю, чьими стараниями, указ был изменен в том смысле, что мы оба с Таннауэром были оставлены в диспозиции Кабинета, но для выполнения всяких подручных работ. От былого положения придворного живописца не осталось и следа. Теперь мне полагалось на каждый заказ выписывать необходимые материалы — краски, кисти, полотно, даже рисовальный уголь и отчитываться в каждой потраченной копейке.
— Вы и сейчас находитесь в таком положении, мой мастер?
— Да, ваше высочество. Заказов на портреты нет никаких.
— Но что ещё вас заботит, мой мастер. Я чувствую, вы чего-то не договариваете. В ваших глазах, голосе тревога. И ваш дворник у ворот так явственно испугался моего приезда.
— О, ничего такого, что могло бы занимать ваше внимание, ваше высочество.
— Но я настаиваю, мой мастер.
— Вы вынуждаете меня к совершенно излишней откровенности, ваше высочество.
— Да, такова моя воля. И — вам надлежит слушать дочь своего государя. По-прежнему любимого, как я надеюсь.
— Величайшего, ваше высочество. Речь идёт о том, что по возвращении моём с братом из Италии государь Пётр Алексеевич распорядился дать мне вот этот самый двор у Синего моста и построить на нём мастерскую.
— В которой мы сейчас находимся, не правда ли? Я не знаю других подобных, но эта мастерская кажется мне очень импозантной. Вы довольны ею, мой мастер?
— Ещё бы, ваше высочество. Но здесь есть одно «но».
— Какое же?
— Государь устно распорядился дать мне двор и построить мастерскую. Письменного распоряжения нет, и по своему новому бесправному положению я боюсь лишиться и того, и другого.
— У вас есть какие-то основания для беспокойства?
— К сожалению, и очень реальные. У меня уже спрашивали о необходимых документах. Правда, пока намёком, но это плохой признак. Мастерская — это всё, что у меня есть.
— И ещё ваш московский дом. Но он далеко, и вам вряд ли удастся в нём бывать, не то что жить.
— Да, на Тверской улице.
— В приходе Ильи Пророка.
— Вы знаете даже такие подробности, ваше высочество?
— И ещё то, что он соседствует в межах с домом Строганова, не правда ли? Меня веселит ваше изумление, мой мастер.
— И здесь вы не ошиблись, ваше высочество.
— И вы поддерживаете добрые отношения с вашими московскими соседями. Вы, кажется, писали персоны всего их семейства? И очень удачно. Во всяком случае, цесаревне Елизавете Петровне довелось видеть в вашей мастерской портрет Сергея Григорьевича Строганова, писанный французским манером. Она очень его хвалила. Вы ведь его только что кончили?
— Да, ваше высочество. Барон Сергей Григорьевич счёл возможным заказать свою персону у опального живописца.
— Вы забываете, мой мастер, Сергей Григорьевич сам может быть с полным основанием назван опальным придворным. Он удалился от двора. И государыне представляло немало труда пригласить его на любой придворный праздник, тогда как старший его брат вообще их откровенно избегает. Кстати, вы никогда не писали портрета Александра Григорьевича?
— Писал, ваше высочество, и тоже сравнительно недавно. Строгановы — единственное знатное семейство, которое не думает нужным считаться с придворными рифами и мелями.
— Мой мастер, они слишком богаты, чтобы снисходить до возни придворных страстей. Государь много раз говорил, сколь многим он обязан Строгановым в чисто материальном смысле и как бережно следует с ними обходиться. Он дарил всё их семейство симпатией и доверием, которое все они безусловно заслуживают. Но — у вас нет здесь хотя бы эскиза портрета Александра Григорьевича? Я хочу взять с собой в Голштинию небольшую галерею портретов моих здешних друзей.
— К сожалению, нет, ваше высочество. Но если бы вы захотели такой портрет иметь, я бы решился попросить барона разрешить сделать копию.
— О, ни под каким видом! И вообще, меня устроил бы гораздо меньший размер. Я ещё не представляю себе своих апартаментов в Киле.
— Как это грустно, что вас больше не будет в Петербурге, ваше высочество. Мы все так надеялись...
— Не продолжайте, мой мастер! Ради Бога, не продолжайте. У немцев есть хорошая поговорка: не надо вызывать волка из леса. А портрет, совсем маленький портрет...
— Я успею его вам доставить до вашего отъезда, ваше высочество.