Страница 4 из 93
Владыка Адриан сколько раз государя принимал.
Никто не знает: отговаривал ли, нет ли. Вот и теперь ждал. День особенный — празднество Зачатия праведной Анною Пресвятой Богородицы. Губы сами стихиру повторяют: «Как духовная пения ныне принесём Ти, Всесвятая? Еже бо в неплодней Твоим зачатием весь мир освятила еси, и Адама от уз избавила еси, и Еву от болезни свободила еси. Темже ангельстии лица празднуют, Небо и земля радуются, и совосплещут души праведных, песни верно взывающи во славу Зачатия Твоего...»
Людишек, видно, николи жалеть не станет. Это Иоанн Алексеевич нет-нет да прослезится, пригорюнится. Петра Алексеевича единый раз в слезах видел, как царицу Наталью Кирилловну погребали. Чуть не в голос кричал. Всхлипов не стыдился. Да ещё когда Фёдора Троекурова отпевали — слёзы смахивал, от людей отворачивался. О милосердии толковать с ним не приходится. Месяц от месяца лютее нравом становится. Возражений слышать не хочет. В немилость у государя впасть — велика ли корысть. Никак приехал? Он и есть. Только что не бежит — шаги гудят по плитам железным...
— Благослови, владыко. Видеть мне тебя крайняя нужда. Порассказать о делах.
— Да пребудет с тобой Божье благословение во веки веков, государь. Слышал, опять в поход собираешься. Никто не доносил — приказные под окнами голосили.
— И правильно голосили. Помнишь, владыко, как я их всех для Кожуховского дела[6] созвал. Помещиков ловить по Москве да по городам подмосковным пришлось. Всех дел-то месяц в службе моей побыли, а уж в октябре их с почётом и благодарностью по домам отпустил. Велик ли труд, шуму такого не стоил.
— Тебе, государь, виднее. На то тебе Господом власть вручена. Творец Вседержитель тебя и просветит, что делать надобно.
— Может, и Господь, да туго дело у нас идёт, владыко. Сам знаешь, осаду нашу турки в этом году отбили. На Воронеже теперь флот рубим. Галеры по голландским моделям готовят, двадцать три штуки. Там строительством Лефорт, генуэзец один — де Лима и француз де Лозьер управиться должны к весне.
— Веришь им, государь. К тебе на службу поступили, турки больше заплатят, к ним перейдут. Своими бы обзавестись — с них и спрос настоящий.
— Твоя правда, твоя. Да где их в одночасье взять. Учить надобно, а на первых порах какой-никакой победы добиться. Не дремлют ведь Милославские. Каждое лыко в строку мне ставят. Каково это с врагами и снаружи и изнутри бороться!
— Может, зря опасишься, государь? Что тебе Иоанн Алексеевич? Его ведь и подучить никто не сумеет.
— Не сумеет, владыко? А как он у меня тут против похода нового восстал? Чуть что ни пригрозил согласия своего не дать. Переломить-то его можно, да слухи такие мне не на пользу. Европейские монархи вон как ухо востро держат.
— Откуда бы решимость такая? Мне государь Иоанн Алексеевич ничего не говорил.
— Видишь, владыко, не так-то братец и прост, как на вид кажется. Я просил царевну-сестрицу царицу Прасковью Фёдоровну порасспросить.
— Ей-то веришь, государь?
— Может, и не очень, да проболтаться посеред бабьих разговоров каждая может. Вот она твердит, будто виделся государь-братец с одной царевной Марфой Алексеевной, а ведь та не разлей вода с былой правительницей.
— Опамятуйся, государь! Разве не царевна Марфа Алексеевна царевича Алексея Петровича крестила? Сам же её крёстной матерью выбрал!
— Вот она на лопухинской стороне и стоит — лишь бы мне навредить. Да Господь с ними. Сейчас мне Воронеж важнее. Окромя галер, ещё два права, каждый по 44 орудия, срубить надо, да брандеры — для огневого наступления.
— До весны хочешь успеть, государь? Нешто поспеешь?
— Должен поспеть! Должен. Иначе турки снова сил наберутся.
Умеют воевать, сучьи дети, позавидовать только — что на воде, что на суше. Нам бы таких солдат.
— Иноверцев? В русском войске?
— Так что из того? Военное дело, что каждое ремесло, — мастеров требует. А мастерству нация безразлична: хоть немец, хоть татарин. Сам знаешь, англичане у великого князя Московского Дмитрия Донского на Куликовом поле воевали, за артиллерию отвечали. Чем плохо? Вот только об одном тебя, владыко, просить хотел: за царевной Натальей присмотри. Побереги её для меня. О Анне Ивановне моей не говорю — не станешь. Если только надо мной, грешным, не смилостивишься.
— Государыня-царевна, Фёдор Юрьевич князь Ромодановский к тебе. Очень спешно, говорит. За время неположенное извиняется, а всё равно на своём стоит — тебя бы немедля увидеть. Сказывала, легла уж царевна — как можно...
— Хватит, замолчи, Стеша. Сей час что ни что на себя накину, да в моленную выйду. Не дай Господь, с Петром Алексеевичем нашим что случилось. Сердце зашлось.
— Государыня Наталья Алексеевна...
— Да ты садись, садись, Фёдор Юрьевич. Лица на тебе нет. Что случилось, ты не томи, скорее сказывай.
— Не знаю, как и сказать, царевна. Государя Иоанна-Алексеевича...
— Захворал тяжко, что ли? Эка невидаль.
— Нету его больше, царевна. Нету. Помер государь.
— Как помер? Так мы вместе всенощную отстояли. Простились...
— Вот и простились. В одночасье помер. Мы уж царицу Прасковью Фёдоровну маленько придержали — будто дохтур с ним, а я к тебе. Делать что будем? Государя ли Петра Алексеевича ждать али как?
— Ты-то что присоветуешь, князюшка? Ждать? А как?
— Не ворочаться же государю из похода — пути не будет. Да и нужды особой нет. Свободен теперь наш Пётр Алексеевич, слышь, Наталья Алексеевна, совсем свободен, как сокол в поднебесье! Вот уж когда крылышки порасправит! Вот уж когда по своей мысли всё направит! Оно грех, конечно, а как за родимого не порадоваться.
— Сама знаю, Фёдор Юрьевич, да вслух порадоваться негоже. Одна мысль, поскорее бы с погребением покончить. Неужто мазями покойника натирать да невесть сколько времени хранить? Тут Милославские такое устроить могут! Во всех смертных грехах обвинят. Оно и к лучшему, что братца не было.
— Э, царевна, одним этим ртов не заткнёшь. Да что о Милославских толковать. По христианскому обычаю завтра и погрести надобно. Ты вдовую царицу примешь ли? Покуда жена моя с ней занимается — как-никак сестрицы родные. А дальше тебе надобно приголубить Прасковьюшку, приободрить.
— Сей час к ней и пойду — как иначе, да никак она сама идёт. Прасковеюшка, матушка, горе, горе-то какое...
— К тебе, царевна, пошла, у тебя поддержки да помощи перед государем Петром Алексеевичем просить. Что мне теперь без его опеки — одно слово, пропадать с дочками-то моими.
— Полно, полно, царица-матушка. И так ни от кого ты не зависима. Жить станешь по своей воле. А чего не хватит, братец николи тебе ни в чём не откажет. Сама знаешь, благоволит он тебе, куда как благоволит.
— Знаю, знаю, государыня-царевна, да вещи-то это разные: царица при царе али вдовая царица. Одной почёт и уважение, про другую и забыть можно. А ведь мне дочек и учить, и обихаживать, и как-никак пристраивать. Вон Василий Юшков говорит, Измайлово-то наше куда как приупало. Покойник, царство ему небесное, не хозяин был. Где уж! Ни о чём не позаботится, ни на что внимания не обратит. Лишь бы не беспокоиться. Вроде свою думу думает, а на деле без мысли часами сидит. О чём ни попроси, всё завтраками кормит. Кабы не государь Пётр Алексеевич, совсем пропадать. Я и то, знала бы ты, Натальюшка, как покойной царицы Натальи Кирилловны матушки твоей, царствие ей небесное, боялась, ох, и боялась. Как она на меня глядела, будто виноватая я перед ней в чём. Знаю, в чём вина моя перед ней была: а вдруг сына рожу раньше её невестки. При Петре Алексеевиче не в пример легше стало, дай Господь ему долгий век да доброго здоровья.
6
Здесь говорится о потешном Кожуховском походе. В сентябре 1694 г. на берегу Москвы-реки под Кожуховом в течение трёх недель проводились манёвры, в которых участвовало несколько тысяч человек. Они стали серьёзной подготовкой для предстоящих азовских походов 1695 и 1696 гг.