Страница 96 из 112
В лагере строго по уставу жгли костры, и всё это смягчало сердце Константина — всё-таки в душе он всегда был и оставался воином...
После блестящего празднества в Павловске пришло время Константину возвращаться в Варшаву. Лишь в самый последний момент — прощания с императором — он решился заговорить с братом.
— Бог поразил меня любовью, — грустно сказал он Александру, — чистая, светлая, прекрасная девушка полюбила меня, и я не могу совратить её, не могу позволить себе обмануть её доверие...
Император с удивлением смотрел на Константина.
— Государь, — Константин вдруг кинулся на колени, — разреши!
— Встань, брат, ты что, — поднял его Александр, — что ты...
— Знаю, что много глупостей натворил я в своей жизни, много проделок за мной, но сколь милостив ты ко мне, батюшка-государь, брат мой любимый! Служил и служить тебе буду преданно, ты знаешь душу мою. И всю твою кару приму, только бы рядом была та, к которой сердце моё прикипело, и ничем не вытравить любви из него...
— Счастлив ты, брат, — глухо сказал Александр. — Бог подарил тебе величайшую из всех радостей.
Константин понял тайный и больной намёк Александра: давно уже его сердце было пусто и оттого казался он разочарованным и смущённым среди блестящей толпы льстецов, негодяев, прикрытых золотыми мундирами. Слишком уж хорошо понимал он природу окружавших его людей.
Ничего не обещал император Константину, но у того как будто легче стало на душе — он сказал, а брат решит, брат всё объяснит матери. Конечно, она восстанет, опять с горечью начнёт говорить, что всё у Константина идёт шиворот-навыворот, что всю жизнь он огорчает её своими проделками.
Но брат знает, что и как сказать матери, как получить её благословение. Константин уехал из Петербурга, исполненный надежд.
Но прошло ещё два года, прежде чем он получил известие, что дело его движется помаленьку.
В марте 1818 года император приехал в Варшаву, чтобы открыть польский сейм, уверить поляков в принятии конституции.
Ещё в июле 1815 года зареяли над Варшавой белые орлы, на общественных зданиях появились польские флаги. В соборном костёле Варшавы была проведена большая божественная служба, а далее в присутствии всех правительственных лиц было отречение короля Саксонского от всех своих прав на польскую корону.
Но главным в этом действе оставались манифест императора российского о восстановлении Польского королевства и основания для конституции, даруемой восстановленной стране новым королём польским, императором российским Александром.
Принятая повсеместно присяга в верности своему новому государю поставила членов Государственного совета, сенаторов, чиновников и всех жителей Польши под защиту и опеку нового властелина.
Тогда же Александр учредил особый комитет для составления конституции под председательством графа Владислава Островского.
Константину царь не предоставил формально никакого участия в решении вопросов внутреннего управления новым государством, даже имени его не было в списке первых сановников. Ему, как и всем великим князьям царствующего дома, лишь давалось право заседать в Сенате и занимать первое сенаторское место по правой стороне царского трона.
Однако Александр хорошо понимал, что без слова Константина ни одно действие здесь, в Польше, не будет произведено. И первое время Константин занимался войском деятельно и с любовью.
Александр очень внимательно относился ко всем рапортам и докладам Константина, поощрял его. Из Стрельны, во время празднования двух свадеб в Петербурге, Константин писал в Варшаву Новосильцеву: «Принят был так милостиво государем императором, что даже этого никак не заслуживаю, и, лучше сказать, государь изволил особенною своею ко мне ласкою, будто бичом, подгонять, чтоб я ещё больше старался хлопотать».
Открывая польский сейм в первый раз, Александр в своей речи упомянул и Константина:
«Не имея возможности посреди вас всегда находиться, я оставил вам брата, искреннего моего друга, неразлучного моего сотрудника от самой юности. Я поручил ему ваше войско. Зная мои намерения и разделяя мои о вас попечения, он возлюбил плоды собственных трудов своих. Его стараниями всё войско, уже столь богатое славными воспоминаниями и воинскими доблестями, обогатилось ещё с тех пор, как он им предводительствует, тем навыком к порядку, который только в мирное время приобретается и подготовляет воина к истинному его предназначению».
После открытия сейма, его работы и торжественного закрытия Александр осматривал польские и русские полки, хвалил Константина за его деятельную, успешную работу по организации войска.
А Константин всё ждал, когда же император скажет ему заветные слова...
Трепеща, волнуясь, как мальчик, представил Константин Иоанну императору. На балу, который пришлось ему дать в честь приезда Александра, император протанцевал с Иоанной, много и долго разговаривал с ней, и уже в карете, на Калишском тракте, куда провожал Константин брата, обронил:
— Дело твоё пошло в Синод. Уговорю и матушку.
Константин, не помня себя от радости, принялся благодарить.
И опять потянулось время, занятое муштровкой, работой, войском.
Впрочем, Александр доверил брату военные дела не только по царству Польскому. В следующем же за открытием сейма году Сенату был дан указ:
«Главнокомандующему Литовским корпусом, его Императорскому высочеству цесаревичу Константину Павловичу всемилостивейше предоставляю над губерниями: Виленской, Гродненской, Минской, Волынской, Подольской — и Белостокскою областью власть главнокомандующего действующей армией, на основании учреждения оной, генваря 27-го 1812 года, впредь до нашего указа. Главнокомандующий представляет лицо императора и облекается властью его величества...»
В ведении Константина по этому указу не было гражданских дел, но все дела, касающиеся этих губерний, даже такие, как учреждение «контрактов», то есть съездов для торговых и промышленных дел в местечке Шавли, и гораздо менее важные, шли в министерство внутренних дел лишь после одобрения их со стороны цесаревича. А такие дела, как предание военно-полевому суду за измену, шпионство, разбой, грабёж и насилие, даже не докладывались министру, а сразу утверждались государем.
Губернии, попавшие под ведение Константина, были прежними польскими владениями, и наблюдение с его стороны над ними было первым шагом к воссоединению с исконной польской землёй. Фактически Константин был не только оком государевым в Польше, но и главой.
Кто знает, что задумывал Александр для Константина — возможно, полное отделение Польши под властью короля польского Константина. В одном лишь он был совершенно уверен: Константин останется до самого конца верным России, её государю, будет его твёрдой опорой и надеждой.
Новый брак Константина нарушал все эти возможные планы.
Четыре долгих года прошло, покуда Александр улаживал все дела по браку Константина. Наконец в самом начале двадцатого года Александр вызвал в столицу брата, наказав ему привезти портрет его избранницы.
И снова мчатся кони по наезженной зимней дороге, и снова теряется в догадках Константин, хотя и надеется на удачный исход своего дела. Портрет Иоанны, плотно завёрнутый в толстую ткань, словно даёт надежду на лучшее...
Александр сразу, не говоря ни слова Константину, повёл его к матери. А Мария Фёдоровна, всё ещё властная, расплывшаяся старая дама, встретила Константина упрёками. Едва ответив на его приветствие:
— Вы никогда не были достаточно благоразумны, мой милый сын. Покойный ваш отец очень благоволил к вам, но вы не оправдали его надежд. Я не буду говорить вам, насколько вы огорчили меня, но я согласилась с доводами государя, моего старшего сына, который тоже милостиво и крайне снисходительно относится к вам...
— Матушка, — упал к её ногам Константин, — простите меня за все огорчения, что я вам причинил, любите меня по-прежнему, даже если я сделал что-нибудь не так, как было вам желательно. Клянусь, в моём сердце вы занимаете первое место, я всегда любил и буду любить вас преданно...