Страница 85 из 112
— Останется без ответа, — презрительно сказал он по-французски.
Наполеон всё ещё думал, что русский император пойдёт хотя бы на перемирие.
Но наступала зима, подвоза продовольствия не было, все дороги были перекрыты русскими партизанами, захватывавшими обозы, шедшие из Пруссии и Саксонии, постоянные стычки изматывали французских солдат. Наполеон негодовал. «Русские воюют не по правилам, — то и дело повторял он, — дикая страна, бесплодная, а русские — дикари, нападающие с тыла, бьющие в спину...»
Через пять недель он приказал уходить из сгоревшей Москвы, взорвать Кремль, чтобы навеки унизить русскую старую столицу. Несколько взрывов действительно прогремело, но словно бы само небо ополчилось на захватчиков — шёл мелкий нудный осенний дождичек, и запалы подмокли.
Наполеон свернул на южные дороги, у Тарутина наткнулся на боевые порядки русской армии и принуждён был вернуться на ту самую дорогу, по которой пришёл в Москву, отступать через тот же разорённый Можайск, проходить через Бородинское поле, где всё ещё лежали трупы его сорока пяти тысяч солдат, а потом идти на Смоленск, разграбленный и выморочный.
Зима наступила неожиданно рано, начались сильные морозы, ветры, бураны. Армия распадалась на глазах. Некованые лошади падали сотнями, люди так и оставались замерзшими у ночных костров, приходилось бросать обозы и пушки, награбленное в Москве добро, а крестьяне и партизаны, пользуясь ночной тьмой, добивали французов.
У Вязьмы снова вступила в действие кутузовская армия, французы были разбиты и бежали к Березине у Борисова. Только обманом удалось французам навести мост через Березину, но едва войска бросились бежать через него, как он подломился, и сотни людей оказались в грязном ледяном крошеве реки.
После вынужденного угрюмого пятинедельного молчания Александр словно бы ожил. Кутузов посылал реляции об утомлении армии, о необходимом отдыхе — Александр потребовал быстрого продвижения вслед за французами.
Он знал, что одна лишь переправа через Березину стоила Наполеону половины остатков его некогда могучей, шестисоттысячной армии. Ныне в ней оставалось едва ли сто тысяч, и те были дезорганизованы поспешным, голодным и трудным отступлением. Теперь уже русская армия по численности превосходила наполеоновскую, теперь уже она могла гнать и гнать на запад пришельцев.
Александр решил сам выехать к армии. Кутузовская позиция сейчас не устраивала императора. Старый фельдмаршал считал, что надо только прогнать француза за пределы Российской империи. Александр думал лишь о том, чтобы уничтожить Наполеона до конца, иначе неминуемо возродится из пепла этот феникс и начнёт опять покорять Европу.
Прежде Александра в поход со своей гвардией выступил из Петербурга великий князь Константин. В Вильне, уже очищенной от неприятельской армии, встретился он с Кутузовым. Здесь, в Вильне, хранились огромные запасы амуниции, и Константин почтительно просил фельдмаршала позволить ему отобрать самое необходимое для нижних чинов гвардейского корпуса, которым он командовал.
Константин ни о чём больше не говорил с Кутузовым, не касался планов дальнейшего ведения войны, не навязывался в советники — он только хотел одеть солдат и низших офицеров по форме, чтобы суровое зимнее время не было для них ещё более жестоким из-за сильных морозов. Кутузов ласково кивал головой: он любил солдат, и потому забота об их нуждах возбуждала в нём любовь и уважение к такому командиру.
Они долго беседовали, Константин старательно уклонялся от всякого упоминания о ходе кампании, он был шефом и командиром резервного корпуса гвардии, и его интересовали теперь лишь самые насущные нужды его частей.
Через несколько дней в Вильну приехал сам император Александр.
Ему уже было известно, что у местечка Сморгони, оглядев свою разношёрстную, одетую кто во что горазд — от бабьих платков до меховых крестьянских кацавеек — разболтанную армию, в которой осталось едва ли десять тысяч солдат, Наполеон бросил её и уехал в Париж собирать новое воинство.
Армия, с которой он пришёл в Россию, шестисоттысячная, собранная со всех стран Европы, перестала существовать...
1 января 1813 года русские полки перешли границу — переправились через Неман. В первой западной армии, которой командовал Барклай де Толли, состояли и гвардейские полки, над которыми начальствовал великий князь Константин. Ни на одну минуту он не допускал, чтобы солдаты и офицеры были расхлябанными, строго следил за ровностью строя и быстрым выполнением команд, за экипировкой. Гвардейцы обязаны были задавать тон всей армии, и малейшая небрежность в их амуниции вызвала бы нарекания в адрес отборных гвардейских полков, славившихся своей отвагой и отличным видом. Поход не поход, мороз не мороз, а кивера офицеров должны быть вздёрнуты высоко, палаши приторочены к поясам аккуратно и красиво, а все мундиры не имели ни единого пятнышка.
Константин стоял на высоком взгорке впереди блестящей свиты своих адъютантов и зорко смотрел, как проходят перед ним его любимые конные гвардейцы. Лошади — морда в морду, ни одна не выдаётся перед другой, рядочки ровненькие, словно по линейке, кивера задорно откинуты на затылок, колышутся цветные султаны над головами, белые мундиры сверкают так, что глазам больно.
И вдруг перед Кавалергардским полком Константин увидел полковника в высокой медвежьей шапке. Как, теперь, когда он отдал приказ ни в чём не отступать от введённой формы, так грубо нарушить его?
Ярость заволокла глаза, словно туманом. Руки дёрнули повод, лошадь стремительно сорвалась с места и мгновенно подскочила к коню полковника.
Рука Константина грубо протянулась к голове полковника, резко сдёрнула мохнатую шапку. Голый череп со старыми рубцами от ран обнажился под ней. Константин бросил шапку к ногам лошади, стараясь наступить на неё копытом коня, и пронзительно закричал, ничего не слыша из-за подступившей к самому горлу ярости:
— Как ты посмел нарушить мой приказ? Не для тебя писан? Разжалую, сгною, выгоню, стервец ты этакий!
Полковник стоял перед Константином бледный, с дрожащими от гнева и ненависти губами, сдерживая коня сразу закоченевшими пальцами.
— Прошу ваше императорское высочество уволить меня в отставку! — громко отозвался он на брань Константина.
— Ты неё ещё и в отставку! — Пена пузырилась на губах Константина, глаза, и так светло-голубые, как будто побелели. — Да я тебя...
Он сорвал с плеча полковника золотой эполет, бросил его на снег.
— Ваше императорское высочество, — подскакал к Константину один из адъютантов, — вы забыли, уже опаздываете, государь ждёт вас...
Константин непонимающе оглянулся на адъютанта — белое лицо, пушистые чёрные усы, даже не узнал... Адъютант шпорил коня, бледнея под взглядом великого князя.
— Поспешите, ваше императорское высочество, — молил он, — государь вас ждёт...
Константин повернул коня и рысью двинулся в сторону. Опередив полки, всё ещё медленно проходившие в марше, он стремительно понёсся к предместью Вильны. Уже подъезжая к самой заставе, обернулся к адъютанту.
— Посылал государь?
Тот смущённо наклонил голову почти к самой луке седла.
— Простите, ваше императорское высочество...
Всю ярость Константина как будто ветром унесло. Он всё смотрел в лицо адъютанта.
— Герой Аустерлица, ваше императорское высочество, голова от ран болит, видели сами, какие шрамы — палашами.
— Оттого и шапку надел — нетерпимо, — подал голос кто-то из свиты.
Константин отвернул лицо от говорившего. Жаль, что не знал, но головная боль — это не повод нарушать приказ. Он всё ещё возмущался таким грубым нарушением.
Главная квартира, где располагался и Константин, находилась в большом мрачном старинном замке. Великий князь быстро поднялся в свои покои, велел затопить все камины и встал перед огнём, согревая озябшие руки и затёкшую спину.
Вечером ему принесли целый ворох бумаг.
Разные почерки, но везде одно и то же — прошение об увольнении от службы, прошение об отставке. И все от офицеров Кавалергардского полка. Все высшие офицеры вдруг потребовали отставки.