На пороге

– «Не к любимым цветы мы сегодня несем,

Мы идем возложить их на могилы друзей,

Тех, кому не увидеть родных матерей.

Вам бы жить еще долго, растить сыновей,

Только пули уносят таких вот парней».

Маленькая девочка лет трех-четырех подходит к микрофону и спрашивает:

– Вы с самого-самого детства хотели идти в армию?

Ведущая прошла по рядам, предлагая микрофон сидящим, и один из допризывников ответил:

– Я – с детства. Мне многое рассказывал дед, он воевал, рассказывал отец, ребята.

– Как вы представляете армию, что ждете от нее? – вопрос от группы десантников.

– Хочу выполнить свой долг, выработать силу воли, стать настоящим мужчиной. Каждый должен выполнить свой долг.

Один из «афганцев»:

– Кода уходил, хотелось увидеть, познать новое. Попал в учебку. По окончании спросили: «Кто желает в Афганистан?». Заявления написали почти все. Не все попали. Я попал.

– Были те, кто не написал?

– Были.

– Были моменты, когда было страшно?

– Были. Возвращались в батальон. Обстреляли. Машина горела. Были убитые.

Другие молчали. Встал майор, офицер запаса, «афганец»:

– Было страшно, ребята. Не верьте, что не бывает страшно. Умирать никто не хочет. Каждый пытается сберечь свою жизнь. Но один умеет спрятать страх, помнит о чести и долге, другого же страх лишает всего человеческого. Нужно до конца оставаться человеком, даже если цена этому – жизнь.

Видеокассета: десантники в форме бегут и, если говорить словами Высоцкого, «стреляют, прыгают – с ума сойти!»

Комментарий «афганца»:

– Ребята, нам часто по телевизору крутят «показуху». Наш прапорщик называл передачу «Служу Советскому Союзу» передачей «В гостях у сказки». Красивостей в армии мало. На операции в беретах не ходят. Одежда пестрая. Мы ходили на операции кто в сапогах, кто в полу сапогах, в маск халате, в комбинезоне, в «хэбэ».

– Была ли в Афганистане дедовщина?

– В Союзе что-то было, в Афгане – нет. Мы там были одна семья. В Афганистане дедовщину по-другому называют: дембелизм. На базе дембелизм может как-то и проявлялся, в боевой обстановке – нет. На операции шел в основном дембель, тот, кому скоро домой. Если не убьют. Молодых старались не брать.

– Жалели?

– Жалости не было: он такой же солдат, как и я, как мой друг. Просто меньше знает, меньше умеет. Дембель учил, поучал. Старался, чтобы молодой выжил. Для Родины. Для России. Чтобы дембель сзади шел – такого не было.

По рукам идут три предмета, и ведущая просит рассказать о них бывших воинов. Те улыбаются: нитки и иголка – нужнейшие на службе предметы, трубка из-под капельницы, скрепленная пулей – амулет «жизнь». В трубке данные: кто ты, когда родился. Ее носили при себе. Фляжка – в ней и радость, и жизнь, и все вместе. Иной раз и по две фляжки брали на задание: глоток воды – глоток силы и бодрости.

– Как вы входили в мирную жизнь? – спрашивают допризывники.

– Ждали самолета – испытывали и радость, и огорчение. Огорчение оттого, что ребят оставляем. Заходили же в «борт» – чуть не кричали от восторга. Будущее рисовалось розовым. И вот Ташкент. Оформление документов, первая встреча с бюрократизмом. Таксист толкует о том, что мяса нет, рыбой замучили. А нам эти заботы кажутся такой мелочностью бытия! Живем мы, в сущности, неплохо: хорошие дома, горячая вода, сносная одежда, пища. Там же – голод.

На экране слайды: Афганистан, разрисованный автобус, женщины на арбе, десантники возвращающиеся с трофейным оружием.

– Ребята, смотрите, какая на нас неодинаковая одежда!

А это Сергей Ившин. Погиб. Он же до призыва – улыбка во все лицо. Это Шкляев Леонид – погиб. Это Кулябин Дима – последний, кого привезли в цинковом гробу. Дима же – первоклассник с цветами.

Матери погибшего Саши Петрова преподносят цветы. Она ответила просто и сердечно:

– Большое спасибо за то, что не забыли наших сыновей. Я тронута. Будьте счастливы и берегите свою Родину, как наши дети. Счастья вам.

Допризывников проводили до вокзала с оркестром.

С вокзала Георгий возвращался окруженный десятком крепких подростков, борцов, своих воспитанников, им через год-два предстояло повторить судьбу своих товарищей, отправиться в военкомат. А там как повезет – кому в Афган, кому на Камчатку, кому на Север. Он гордился своими воспитанниками: среди них были мастера спорта, чемпионы Урала, а один из них, Захар Владыкин, стал чемпионом мира среди юношей. Это был его любимый ученик, детдомовец, беспредельно преданный спорту, обладал исключительной реакцией, ловил каждое слово своего наставника, все упражнения выполнял с радостью. Среди сверстников равных ему не было, и Веселов перевел его в группу старших по возрасту. Его включили в сборную России, и он мог бы не служить в армии, получить «бронь», ему предлагали это, но он настоял на службе. Военкомат предлагал ему Москву, клуб ЦСКА, он и от этого лестного предложения отказался. Сейчас воюет где-то в Газни. Регулярно пишет короткие письма, некому ему писать, кроме наставника. Георгий ждет эти письма и исправно отвечает: он понимает, что для солдата значит письмо с Родины. «Что-то давно не было письма. Все ли хорошо с ним?» – подумал Георгий.

В Дом спорта он не пошел – все тренировки на сегодня в связи с проводами друзей были отменены. Он попрощался с ребятами и отправился в свою двухкомнатную «хрущевку», где, он знал, ждет его жена. Сыновья – два сына, два рыжика, как звала их мать – были еще в школе.

Шестнадцать лет назад он, как и обещал, на выходной приехал в деревню, где две недели назад они помогали подшефному колхозу убирать картошку. Рыжая доярка отпросилась у подруг с фермы и привела гостя в деревянный одноэтажный дом с двумя небольшими оконцами на улицу.

В доме было чисто и уютно: некрашеный пол вымыт и до желта выскоблен, домотканый половик с красными и оранжевыми поперечными полосами тянулся от порога к столу. Вдоль стен у стола были сооружены лавки из широких плах. Они тоже были не покрашены, гладко обструганы и за многие годы отполированы частым сидением на них. Тут же у стола стояли две табуретки. Передняя часть избы была обклеена однотонными желтенькими обоями. Потолок был выкрашен белой масляной краской.

Почти посреди избы, немного слева от входа, была выложена большая, два на два метра, русская печь. От нее к передним окошкам от потолка до пола тянулась ситцевая голубенькая занавеска. За ней, очевидно, стояла кровать.

У окошек и на глухой стене повсюду были развешены рамочки с фотографиями. На них были и родители Гали – высокий бородатый старик Егор в полотняных штанах, заправленных в сапоги, и светлой рубахе, подпоясанной кушаком. Рядом стояла старушка Юлия, в черной юбке, в кофте с горошками и цветастом платке, углами подвязанном под подбородком. Но больше всего было фотографий лыжницы.

Вот она, школьница с номером восемь на груди, на простеньких лыжах с бамбуковыми, с круглыми кольцами у заостренных концов, палками. Вот она в белом свитере, черных, чуть ниже колен брюках, красных гетрах и настоящих кожаных лыжных ботинках стоит, склонившись, на верхней ступени пьедестала почета, и какой-то мужчина в яркой цветастой куртке и пыжиковой шапке вешает ей на шею медаль на широкой ленте. Фотографий спортсменки было много.

Здесь же на стенах были развешены почетные грамоты за успехи в спорте. В правом переднем углу, на полочке, где у старых людей бывают иконы, стояли два красивых белых металлических кубка.

Галя, пока Георгий, сняв куртку и обувь, в носках ходил по избе, рассматривая фотографии, принесла дров, затопила подтопок, переоделась в спортивный костюм.

– Я еще баню затопила. Часа через полтора подойдет. Ужинать будешь после баньки или сейчас перекусишь? Яичницу поставлю.

– Нет, рыжая моя. Сейчас не надо. После баньки будем ужинать.

– А ты что в носках ходишь? Я и не подумала, что ты обувь снимешь, – девушка залезла на печь и достала валенки. – На, обуй. Впору ли? Не жмут?

Георгий надел теплые, подшитые, разношенные валенки.