Страница 23 из 27
– Из Нао он ничего не вытянет, – заявил он, смеясь, но тут же поморщился и схватился за голову. – Я не доверяю Мортмэйну. От его лечения мне будет только хуже.
– Почему вы не позволили ему осмотреть рану? – спросил Джонс недовольным тоном.
Викарий скорчил гримасу. Он снова рассмеялся и сразу поморщился.
– Я чувствую себя полным дураком. Вы знаете, что случилось?
– Нет.
– Я думал, деревенским все уже известно.
– Миссис Пэшен рассказала мне одну из своих баек.
– Что именно?
– О выбитом окне и о том, что вы порезались стеклом.
– Краткая версия ее слов, не так ли? Почему бы вам не сказать все, как есть, Джонс?
В его голосе прозвучали капризные, почти истерические нотки.
– Ну, вы знаете этих деревенских. Лучше расскажите, что произошло на самом деле, – попросил Джонс, стараясь говорить приятным и спокойным тоном.
– Мальчишки стали бросаться камнями в окно, и один из них угодил мне в лоб, когда я пытался остановить их.
Джонс хорошо разбирался в психологии и понял, что священник лжет. Но ему не хотелось об этом говорить, и он перевел беседу на другую тему.
– Миссис Флюк сообщила мне о «лягушачьей чуме». Что она имела в виду?
– Наверное, тех мертвых лягушек, которых я закопал в саду.
– Очевидно, – кивнул Джонс, хотя это его ничуть не убедило. – Значит, в колодце их больше нет?
– Нет. Ни одной. Не забывайте – если вам будет не хватать воды, приходите ко мне. А скоро ее будет не хватать. Всем. Абсолютно всем! – Викарий ехидно усмехнулся и снова спрятался под одеяло.
– Спасибо, я учту, – кивнул Джонс.
Он рассказал о том, как миссис Пэшен заставила мужа и миссис Флюк собирать росу для ванны Ричарду. Обоих это развеселило. Викарий так просто разошелся. Он залился визгливым смехом. Джонсу пришлось его успокаивать.
– Я уверен, что это ее сын, – заметил писатель, – и что она убила Миддлтона.
– Но зачем ей убивать Миддлтона? – спросил викарий с таким видом, словно они никогда не обсуждали эту тему.
– Чтобы обеспечить наследство мальчику.
– Нет, я в это не верю, – заявил пастор.
– Почему? Эта женщина способна на все.
– Только не на убийство.
– Я думаю, она убила и первого Миддлтона, чтобы сделать сына наследником семьи.
– Вы это уже говорили, – раздраженно проговорил Хэллем, – но я этому не верю и никогда не поверю. Наша деревня не настолько испорчена. Это моя деревня, мои люди, и я не хочу слышать, что они безнадежные грешники.
Джонс нахмурил брови. Разве не от викария он слышал страстные, мрачные и безусловные подтверждения порочности местных жителей?
– Главное, чтобы не начался дождь, – добавил священник. – Продолжение засухи решит все мои проблемы. А после дождя они возникнут снова.
Джонс ушел от него в половине десятого. Зная, что Ричард больше не один, он направился в кухню, чтобы поговорить с Нао. Японец ел ужин: сардины, бутерброд с маслом и горсть свежесобранной клубники. Свеча, озарявшая его голову, руки и тарелку, – кухня была довольно темной и свет в ней приходилось зажигать раньше, чем в других комнатах, – придавала ему сходство с лакированной статуэткой. Когда Джонс вошел, он вежливо встал и застыл на месте.
– Ну-ка, – резко произнес Джонс, – выкладывайте, что с вашим хозяином.
– Убийство в Неот-Хаусе, вот что, – ответил японец.
– Но проблемы у него начались раньше, чем убили мистера Миддлтона. Не увиливайте. Ваш долг перед мистером Хэллемом требует, чтобы вы сказали правду. Мистер Хэллем очень болен, и я хочу помочь ему.
Японец улыбнулся:
– Мой долг перед мистером Хэллемом требует, чтобы я хранил его секреты. И я не считаю, что он болен.
– Значит, вы ошибаетесь или лжете. Мистер Хэллем сам не свой, неужели вы не видите?
– Вижу. Давайте не будем об этом говорить. Я хочу вам кое-что показать. Идите за мной.
Он взял свечу и направился к задней двери. Заслонив ладонью огонек свечи – хотя ночь была тихой, – дворецкий прошел через двор к небольшой кладовой, где стоял насос, и, войдя внутрь, поставил свечу на полку. Затем приблизился к большому медному котлу и поднял крышку.
– Посветите сюда, пожалуйста, – попросил он.
Джонс взял подсвечник и поднес его к темной щели. Он заглянул под крышку. На дне огромного сосуда блеснуло что-то синее. Нао засунул туда свои желтые руки и начал вытаскивать один за другим крупные куски стекла, полыхавшие, словно радуга, лазурной синевой, изумрудной зеленью, золотом и пурпуром.
– Это и есть окно-розетка? – спросил писатель.
– Да, квадрифолий, мистер Джонс. Мистер Хэллем один забрался наверх и вытащил это прекрасное окно. Вырезал алмазом каждый кусок, сложил в подвешенную на руке корзину, спустил вниз и спрятал на дне котла, взяв с меня клятву, что если что-нибудь случится, я отдам его вам.
Он уложил стекло в корзину и улыбнулся озадаченному Джонсу.
– Но как вы об этом узнали?
– Я следил за ним, – спокойно ответил Нао. – И надеялся, что он не упадет. Викарий забрался на церковную башню, мистер Джонс, и это было поздно ночью.
– Он воспользовался лестницей?
– Нет, вскарабкался прямо по стене. Очень высоко.
– Невероятно.
– Да, мистер Джонс. Очень опасно. Он постоянно бормотал, что осталось мало церквей тринадцатого века, где есть розетки с нетронутыми стеклами. Да, да!
Джонс понес корзину к выходу, а Нао опустил крышку и взял подсвечник. Прежде чем они вернулись в кухню, писатель спросил:
– Мистер Хэллем знает, что вы его видели, Нао?
– Да.
– Вот как? И что он вам сказал?
– Он аккуратно уложил стекло в котел и стал мыть руки, а я качал воду насосом. И он спросил: «Который час»? – а я ответил, что далеко за полночь. Тогда он добавил: «Это заняло у меня более часа».
– А что у вас с этой лягушачьей чумой?
Джонс впервые заметил на лице японца нечто похожее на волнение.
– Проклятая старуха! – воскликнул Нао. – Все произошло, когда викарий карабкался на башню. Она явилась к колодцу и вывалила в него полный мешок лягушек! Да, так оно и было! Я сам видел.
– Боже милостивый! И когда это случилось?
– В пять минут двенадцатого. Я ей много тогда чего наговорил.
– Долго она пробыла здесь?
– Когда старуха меня услышала и заговорила со мной, было двадцать минут двенадцатого. Мы стояли в церковном дворике. Неподходящее место, чтобы беседовать с полоумной ведьмой о мешке с лягушками! Потом я заставил ее собрать все, что она принесла, и выпроводил со двора.
– Во сколько она от вас ушла?
– Перед тем, как викарий спустился с башни.
– Очень странно, – пробормотал Джонс и добавил: – Интересно, что она делала тут сегодня вечером?
Японец покачал головой.
– Попалась бы она мне здесь вечером или когда-нибудь еще, – сказал он тихо, но таким тоном, что у Джонса пробежали мурашки по спине.
У писателя было богатое воображение, и от этих ноток в голосе на него дохнуло целыми веками жестокости. Он так задумался, что пропустил поворот к своему дому, миновал «Долговязого парня» и опомнился лишь на развилке, в пяти минутах ходьбы от дома Миддлтонов. Ему пришло в голову, что тело Миддлтона еще, возможно, не убрали, и внезапный приступ любопытства заставил его проследовать дальше, открыть садовые ворота и подняться по дорожке к дому.
Джонс был готов к тому, что двор забаррикадирован, а дверь заколочена гвоздями. Его не удивило бы и множество зевак, заглядывающих в комнаты через окна в первом этаже. Он даже допускал встречу с полицейским, которому запретили пропускать на территорию посторонних. Единственное, чего он никак не ожидал, – это сильный, резкий и неожиданный удар, обрушившийся на его голову в тот момент, когда он огибал угол здания.
Его пронзила острая боль, сверкнувшая перед глазами, как лезвие меча. Потом – падение и темнота.
Следующее, что запомнил Джонс: он лежит в собственной постели с раскалывающейся головой, на него с добродушным упреком смотрит доктор, а рядом в его лучшем кресле, пестрая, как попугай, и зубастая, как аллигатор, восседает миссис Брэдли.