Страница 111 из 115
При подготовке в 1894 г. сборника «Повести и рассказы» Чехов сделал три существенные вставки в текст «Студента». Появилась фраза, подчеркивающая ассоциативность восприятия героем окружающей обстановки – «Он посмотрел кругом на потемки, судорожно встряхнул головой и спросил», прибавилось прямое объяснение того, почему заплакала Василиса, и, затем, в концовке рассказа было усилено утверждение мысли о вечности и непрерывности правды и красоты на земле. Во втором издании сборника текст был перепечатан без изменений. В собрание сочинений рассказ вошел с двумя мелкими поправками.
Рассказ «Студент» при своем появлении вызвал единичные отклики. С. А. Андреевский в рецензии на сборник «Повести и рассказы», основываясь, по-видимому, на тематике рассказа, нашел, что его герой – «вдохновенный, поэтический образ юноши в толстовском вкусе, с живою и радостною верою в силу евангельской проповеди» («Новая книжка рассказов Чехова». – «Новое время», 1895, № 6784, 17 января).
М. В. Лавров, сын редактора «Русской мысли», в письме Чехову от 18 марта 1899 г. особенно восхищался его способностью ставить самые острые вопросы: «<…> в Ваших рассказах находят то, что всех мучает, чего многие еще и не сознают, а только чувствуют и не понимают, почему им так тяжело и скверно <…> И к Вам все прислушиваются, но никто не ждет ответа, но как дорог всем Ваш студент, возвращающийся домой с охоты в холодную ночь» (ГБЛ).
О чтении чеховского рассказа в доме Л. Н. Толстого сохранилась запись в «ежедневнике» С. А. Толстой от 16 августа 1903 г.: «Вечером прочли „Студент“ Чехова» (ГМТ. Архив С. А. Толстой. 316. 37).
А. Г. Горнфельд в неопубликованной рецензии на сборник «Повести и рассказы» (1894) выделил рассказ «Студент» из числа прочих, «преобладающую тему» которых он определил как «день итога» (ГПБ, ф. 211 (А. Г. Горнфельд), ед. хр. 82, л. 3). Горнфельд особенно отметил в рассказе контраст «почти мистического содержания» и «простой, жизненной реальной обстановки».
В январе 1903 г. почти одновременно появились две статьи о Чехове, где рассказ «Студент» был расценен как поворотный пункт в творчестве Чехова: В. Альбов. Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова. Критический очерк. – «Мир божий», 1903, № 1; Ф. Батюшков. О Чехове. – «Санкт-Петербургские ведомости», 1903, № 26, 27 января.
Альбов этот перелом видит в том, что в творчестве Чехова «все сильнее слышится что-то новое, бодрое, жизнерадостное, глубоко волнующее читателя и порой необыкновенно смелое» (стр. 103). По его мнению, «эти новые черты уже заметно и, кажется, впервые сказались в маленьком рассказе „Студент“» (стр. 104). Перемена проявляется в том, что «Великопольскому первому из персонаж<ей> г. Чехова жизнь показалась „полною высокого смысла“» (там же). Альбов отождествляет автора с его персонажем: «Итак, правда, справедливость, красота как элементы самой жизни и притом основные, главные – вот, наконец, ответ на вопрос – в чем смысл жизни, чем люди живы <…> Что студент Великопольский и Полознев в данном случае высказывают мысли самого г. Чехова или близкие и дорогие ему мысли – в этом не может быть сомнения» (стр. 105). Альбов считает, что с этого времени главная задача Чехова – «открыть это неизвестное, то, о чем люди тоскуют, найти в самой жизни элементы правды, справедливости, красоты, свободы» (стр. 107).
Батюшков также исходит из понимания рассказа «Студент» как произведения нового периода в творчестве Чехова. Новизна эта, по его мнению, – в перемене миросозерцания Чехова, которое тесно связано с особенностями его поэтики. Чехов с самого начала «вступил на путь аналитической проверки тех широких обобщений и принятых „норм“ общественной и индивидуальной жизни, которые были выработаны предшествовавшими поколениями». Новая форма искусства «естественно вылилась из потребности его духовной организации», из «стремления личности выразить свое непосредственное отношение к действительности» – в сфере творчества и «в области отвлеченных принципов». «Не принимать ничего на веру, сомневаться даже в том, что кажется общепризнанным, пока внутренне не ощутишь его истинность, это – то же, что в искусстве доверять лишь личным впечатлениям, принять их за исходный пункт творчества и только под углом личного настроения воспроизводить действительность». Но раннему Чехову жизнь, как пишет Батюшков, представлялась состоящей «из ряда случайностей, отдельных, изолированных явлений», и при этом терялось «причинное отношение явлений жизни», связь между прошлым и настоящим.
Теперь же, и именно в рассказе «Студент», «Чехов сам же высказался против такого вывода», передав герою мысли о правде и красоте, всегда составлявших «главное в человеческой жизни и вообще на земле», – мысли, которые Чехов «смутно ощущал <…> давно». «Мы понимаем теперь, почему Чехов так настаивал на относительности и подвижности всяких человеческих норм: они суть только ступени к чему-то высшему, далекому от нас, одна предугадываемому нашим сознанием <…> Пессимизм Чехова есть пессимизм отдельных моментов, а не выработанная система в данном направление, и, в общем, прогресс все же представляется ему в значении морального категорического императива».
Рассказ «Студент» в это же время был оценен и за рубежом. П. Бауйе, профессор русского языка в Париже, сообщил 6 апреля 1902 г. Чехову: «<…> издатели „Revue Blanche“, те же, которые издали „Quo vadis“ <„Камо грядеши?“> и множество других книг, рассчитанных на громкий успех, только что взялись за напечатание отдельным изданием образцового перевода четырех Ваших сочинений: „Убийство“, „Мужики“, „Студент“, „На подводе“» (ГБЛ); мотивировкой выбора послужило то, что эти произведения «показались большинству наших ценителей Вашего таланта как нельзя лучше выразившими главные особенности Вашего творчества». Трактовка рассказов Чехова в предисловии Л. Бонье к этому сборнику связана с его общим восприятием русского национального характера: «Каждый народ страдает по-своему; и я не знаю писателя, которому удалось бы лучше, чем Чехову, выразить русскую печаль, сотканную из тоски, гордости, фатализма и усталости» (A. Beaunier. Préface. – In: Anton Tchekhov. Un Meurte. Traduit du russe par Mlle C. Ducreux. Paris, 1902, p. 6). Очевидно, Бонье и в «Студенте» воспринял только мысль о том, что нищета, невежество и «чувство гнета», дарившие на Руси несколько веков назад, так и останутся, «и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет лучше» (стр. 306 наст. тома). Перемена в настроения героя, противоположное восприятие им жизни и антитезис рассказа были игнорированы при этом.
В Германии рассказ «Студент», насколько можно судить по письму Чехову переводчика В. А. Чумикова от 29 января 1899 г. из Лейпцига, был воспринят как явление новой поэтики: «Здесь <…> „Студента“ считают перлом „нового направления“, der modernen Kunst» (ГБЛ).
Из воспоминаний родных и близких Чехова известно, что «Студент» был любимым рассказом писателя. У И. А. Бунина эта авторская оценка связана с отрицательным отношением Чехова к восприятию его как пессимиста:
«– Читали, Антон Павлович? – скажешь ему, увидев где-нибудь статью о нем.
А он только покосится поверх пенснэ:
– Покорно вас благодарю! Напишут о ком-нибудь тысячу строк, а внизу прибавят: „а то вот еще есть писатель Чехов: нытик…“ А какой я нытик? Какой я „хмурый человек“, какая я „холодная кровь“, как называют меня критики? Какой я „пессимист“? Ведь из моих вещей самый любимый мои рассказ „Студент“… И слово-то противное: „пессимист“» (И. А. Бунин. Собр. соч. Т. 9. М., 1967, стр. 186).
И. П. Чехов дает несколько иное объяснение авторской оценке рассказа «Студент»; в анкете на вопрос «Какую свою вещь Чехов ценил больше других?» И. П. Чехов ответил: «„Студент“. Считал наиболее отделанной» (ПССП, т. VIII, стр. 564).
При жизни Чехова рассказ был переведен на болгарский, венгерский, сербскохорватский, чешский, немецкий и французский языки.