Страница 13 из 17
На пути встречали много деревень, еще более церквей: но что это за деревни и что за церкви? Где площадка, там два-три, иногда десяток домов, кое-как сложенных из камней и едва прикрытых от дождя соломой, изредка черепицей, жались к утесу, отнимая у него задаром полторы или две стены; словом, они вполне оправдывали свое сербское название «кучи»[18]. – Церкви большей частью без священнослужителей и без церковных утварей; впрочем, в них иногда совершается литургия, и как торжественна, как поражающа она здесь, в устах священника, едва оставившего свою соху, которой он в поте лица снискивает хлеб, или оружие, которым защищает права и свободу вверенного ему племени (священник здесь и воевода и сердарь); как, говорю, торжественна эта обедня перед одинокой иконой Спасителя, в маленькой, нередко развалившейся церкви, сквозь стены которой видна и эта дикая, величественная природа и часто турецкая крепость, ежеминутно грозящая направить свои пушчонки туда, где толпа людей гуще.
Народ здесь беден. С трудом выпрашивает он насущное пропитание у клочка земли, доставшегося ему по наследству или по праву войны, и эту землю он не имеет ни охоты, ни досуга обрабатывать с должным рачением. Ни даже досуга? – скажете вы, но что ж он делает? Что делает! Бог ему судья! Впрочем, его нельзя винить в лени. Здесь человек стоит неусыпно на страже своей свободы; пограничный нередко и ночью не покидает своего оружия, а проснувшись каждый прежде всего берется за ружье, которое он начинает носить с 11 или 12-летнего возраста; ружье с бороной не свояки: что первое посеет, того не возрастит и время.
Здесь работают одни женщины. Жалкие существа здесь женщины. Природа и человек унизили их до чрезвычайности. Они небольшого роста, почти всегда несколько сутуловаты от трудов и тяжкой ноши; длинные караваны их тянутся ниткой в базарные дни по пути в Катаро и другие места, между тем, как нередко рядом с ними идет черногорец, с одним ружьем за спиной, ятаганом и пистолетами за поясом; гордо и не глядя подает он руку мимоидущим женщинам, которую они лобзают с благоговением. Да, да, здесь женщина целует руку мужчины, а он не удостаивает в это время взглянуть на нее. Женщины черноволосы, черноглазы и смуглы: последнее – след зноя и непогоды, для которой всегда открыто их лицо; облик лица южных славянок, но только один облик: хорошеньких здесь мало; за то мужчины, – это племя атлетов! Что за рост, и как сложены, какая величественная осанка, какой гордый, повелительный вид! И эти приемы черногорца, это искусство носить свое оружие и свою щегольскую одежду, выказывающую мужественные его формы, – все в нем поражает европейца, дитя болезней и неги. – Когда вы увидите черногорца на страже, гордо и неподвижно опершегося на свое длинное, красивое ружье, с горящими, устремленными к турецкой границе глазами, с засученными по плечо рукавами косули, обнажающими его мощные, мускулистые руки, вы скажете: для него нет невозможного, и едва ли ошибетесь.
Монастырь Острожский пленителен по своему положению и был бы не приступен по природному укреплению, если бы здесь искусство было за одно с природой. От подошвы горы ведет улиткообразная, кое-как мощеная плитняком дорога к «нижнему» монастырю, и оттуда к «горнему»; она, то вытягивается в прямую, едва наклонную ленту, то вьется между обрывами и глыбами камней, изредка стелется по зеленеющей, горной равнине; если вы имеете сильную здоровую грудь, то взойдете от подошвы горы до нижнего монастыря в полтора часа и в полчаса оттуда в верхний. – Здесь на 50 саж. возвышается совершенно отвесный известковый гребень; он тянется более 100 сажен в длину и – чудо – нигде не прерывается; местами, и особенно по краям, он составляет небольшие площадки; а выдавшиеся на вершине глыбы имеют вид караульных башенок; где бока утеса ниспадают осыпями, или представляют впадины и пещеры, из которых иные чрезвычайно обширны и остаются неизведанными. В этой-то совершенно отвесной скале устроен «горний» монастырь.
Для того ли явилась здесь природа такой чудодейственной, чтобы укорить человека в его бездействии, или она создала, разрушила и воссоздала вновь эти твердыни, эти зеленеющие долины, широкие реки, дивные водопады, подземные, непроникаемые, недосягаемые, жилища, чтобы показать человеку всю тщету, всю ничтожность и суетность его затей. – Грустные и сладостные мысли навел на меня «горний» монастырь. Здесь, около 200 лет тому назад, человек, утомленный летами и борьбой с врагами, но сильный духом, некогда могущественный архипастырь Галумский и Скадрский, изгнанник, познавший всю тщету человеческой власти и заменивший ее смирением, молитвой и трудом, здесь опочил Василий, которого черногорцы почитают святым. И как достиг он этой стремнины, и как мог одними своими руками устроить это обиталище труда и тишины юдольной – предание темно. Догадки не смеют коснуться святыни.
Около 45 лет тому, турки опустошили Белопавличи, провинцию, отпавшую от их власти и присоединившуюся к Черногории; они овладели нижним монастырем и вершиной, так называемой, «строжской капицы» (шапки), господствующей над верхним монастырем; но их усилия расшиблись о твердыни «горнего» монастыря: черные пятна, унизавшие, словно бусами, лицевую сторону утеса, в котором находится монастырь, свидетельствуют лучше всех летописей, что сюда был направлен весь пыл картечного огня; с благоговением рассказывают, как огромные, отторгнутые от своих месторождений усилием тысячи человек и низвергнутые вниз глыбы пролетали над монастырем, не задев его. Оно, впрочем, и естественно: описывая в воздухе диагональ, они не могли коснуться мест, находящихся во впадине утеса; нужно было невежество турок, чтобы прибегнуть к подобным мерам, и все это против нескольких десятков людей. Тот, кто страшен был врагам при жизни, сделался еще страшнее по смерти: несколько человек решились умереть или спасти жилище и тело Свято почившего. Одушевленные величием предмета, они отразили все усилия турок, и нога победоносного мусульманина не коснулась святыни.
Церковь, в которой почиет тело святопочившего Василия, бедна и тесна: едва 20 человек может поместиться в ней. Серебряные плитки, с изображением рук, ног и глаз, висящие и сгруженные у гроба, – приношение излечившихся от разных болезней заступничеством святопочившего, – единственная сокровищница монастыря; несколько келий и водохранилище, служившее важным пособием для осажденных, устроены тут же, в передней части пещеры; далее, внутрь, непроницаемый мрак; шагами десятью выше – еще две кельи. Старик, лет семидесяти – единственный обитатель верхнего монастыря и охранитель святыни; пять шагов помоста, устроенного на выдавшейся закраине пещеры, на котором можно держаться, но не гулять, составляет единственное пространство, где он может дышать вешним воздухом. Словом, круг действия его очень тесен: это можно сказать в смысле буквальном, как и переносном. Несмотря на живописность положения этого монастыря, я не мог в нем остаться и, предоставив старику-сторожу и церковной ласточке лепиться к закраинам его, сам поселился в нижнем монастыре; там больше простора для ног, если не для мысли, а последняя, как не быстрокрыла, не удержала бы меня от падения, скорее устремила бы к этому невольному полету.
Здесь есть три-четыре монаха и архимандрит; все они люди добрые, богоугодные; укрепив душевные силы свои против врага незримого, они упражняют физические в борьбе с врагом более видимым; вооружив свою душу молитвой и постом, не забывают и тела, навесив на него целый арсенал оружия; и то надо сказать, что для них последнее также нужно, как и первое; разумеется, что и одежда их более удобна для чина воинского, нежели монашеского, и мало отличается от одежды прочих черногорцев. Их слава и влияние приобретаются подвигами битвы не с врагом нечистым, но чистым и правоверным, с врагом чаще видимым и еще более чувствуемым.
Для поверки карты и для других розысканий, я решился предпринять трудное и опасное путешествие на «капицу», которая утопала в облаках, как фантастическая мысль нынешних поэтов. За то, как был вознагражден я за свой труд, достигнув вершины горы! Передо мною расстилались низменностями горы Боснии и Герцеговины; Никшичи, куда я так желал проникнуть, лежал как на ладони, и право не стоил того, чтобы его видеть: и между турецкими городами он был очень дурен; далее, к Боке, красовалось Грахово, прославившееся тем, что в последние пять лет оно несколько раз переходило из рук турок в руки черногорцев и обратно, и что граховяне, в это время, не собрали ни одной жатвы. Как бы то ни было, христиане и славяне – они крепко держатся Черногории, и, конечно, не отстанут от ее союза и свободы, каких бы это пожертвований им не стоило. Не менее умеют ценить и черногорцы дружбу граховян, и сильной рукой обстаивают их против турок. Много крови пролито в Грахове и за Грахов.
18
Кучи, по-сербски означает дом.