По велению Чингисхана

Они смотрели в глаза друг другу.

– Меня не бойся, я стар для предательства, мне нечего просить у жизни… Лежи тихо – я не выдам… – сказал старик и уехал.

«Я слишком стар для предательства» вспоминал сейчас его слова Тэмучин с отчетливостью дневного сна. Не так ли думает и Кехсэй-Сабарах?.. Но ведь то, что предложено ему Тэмучином, нельзя назвать предательством. Как объяснить это старику?

В это же время и в этот же сурт шел другой человек, который еще недавно был главным писарем огромного найманского ила и писал все указы и распоряжения своего хана. На нем мешковато сидел роскошный халат из сверкающей богатой ткани, солнце бликовало на ней, но глаза Татынга были похожи на два пыльных агата: в них не было ничего от дневного света. За Татынгом, как суслики за журавлем, следовали два маленьких толстячка. Они несли с собой и держали наготове письменные причиндалы, готовые на лету записывать каждое слово, сказанное при них. Они держались за свои кисточки и бумаги, как дети за материнский подол. Усунтай пропустил в сурт лишь Татынга. Однако Татынг, глядя тусклыми глазами на острие копья охранника, сказал:

– Я должен передать Чингисхану золотую печать ила… Они будут свидетелями того, что дело сделано…

– Пропусти! – раздался из сурта голос хана, и наконечник копья проплыл мимо лица Татынга и уставился в голубое небо.

Лишь после этого Татынг осмелился согнать со щеки муху и шагнул в сурт. Два упитанных помощника вкатились следом.

Подойдя к Чингисхану, писарь пал на колени, затем, опершись ладонями о пол, трижды коснулся лбом земли и, подняв свои раскосые глаза на хана, заговорил:

– Это говорю я, главный писарь найманского государства, носящий имя Татынг. По указу Тайан-хана я держал золотой ярлык ила и отвечал за него головой и всем своим имуществом. Бог забрал к себе Тайан-хана, а Кучулук, сын Тайан-хана, неведомо где! Мы же в твоих руках, Чингисхан, и я, понуждаемый плачевной судьбой пленника, вручаю этот золотой ярлык найманского ила тебе. Господь свидетель: найманский ил разрушен – ты победил.

Сказав это, Татынг-тойон вынул из потайного кармана небольшой кожаный мешочек и отдал его Тэмучину. Далее он снял с головы шапку, на мгновение задержал взгляд на пере, укрепленном на макушке шапки, и положил ее под ноги хану. Туда же бросил золотой чеканный пояс и попятился, крестя лоб двумя пальцами.

Хан с оживлением рассматривал найманский ярлык, крутил его так и сяк.

– Объясни мне, Татынг-тойон, для чего вам эта игрушка?..

– Всякая бумага с ханским распоряжением считается подлинной только в том случае, если скреплена этой печатью! Без нее недействителен ни один указ или приказ!

Хан подумал, глядя на безделушку, помолчал, шлепнул ею о рукав своего халата.

– Где же след? – поглядел он на рукав.

– Для того, чтобы ярлык оставлял след, необходимо специальное вещество, Чингисхан…

– А в чем разница между указом и приказом?

– Разница такая же, как между вожаком и стадом, – пояснил Татынг. – Указ ведет в нужном направлении все государство и в нужный момент отменяется или изменяется другим указом. Приказ же – это хлопок кнута, руководство к немедленному действию в рамках указа.

Тэмучин подбросил легонько и поймал печать, словно хотел узнать ее истинный вес. Потом спросил:

– А тебя, Татынг-тойон, назначили на должность указом или приказом?

– Приказом, хан. Ни одна должность по всему илу не утверждается указом. Со времен Инанчи-Билгэ-хана так заведено в нашем иле. Человек, назначенный приказом на какое-то время, старается показать себя с лучшей стороны, не закосневает в должности. Если же он забывает о службе во благо всего народа, то теряет свою должность.

– И каждый год тойонов переводят с места на место, как слепцов?..

– Большинство остается при местах, хан: это толковые люди!

Тэмучин удовлетворенно покачал головой, помолчал, словно прокручивая в памяти состоявшийся разговор.

– Все приказы составляет сам хан?

– Хан может все, но на деле хан издает только большие указы. Назначенный им тойон войска подписывает приказы от имени хана. Но только подкрепленный золотым ярлыком хана указ считается ханским. За остальное отвечают тойоны со своими приказами. Джасабылы следят за исполнением тойонских приказов.

– Ты уйгур, Татынг-тойон?

– Уйгур, хан.

– Пойдешь ко мне писарем?

– Я в твоей власти, хан! – отвечал Татынг, опустив глаза.

Тэмучин, однако, был терпелив.

– Нет, Татынг-тойон. Я разговариваю со свободным человеком. Я хочу, чтоб ты работал не по принуждению. Но твое немедленное «да» я посчитал бы неискренним, и даю тебе время подумать.

Поняв, что главный разговор окончен, Татынг-тойон, однако, остался стоять, переминаясь с ноги на ногу, рука его теребила кончик пояса.

– Хан… – начал он и смешался, наморщив лицо, но с агатовых глаз его словно смахнули пыль аксамитовой тряпицей, они заблистали, зажглись, забегали.

И Тэмучин поддержал его:

– Говори: что тебя мучает…

– Великий хан! – воскликнул горячо молодой уйгур. – Мой отец и родственники – купцы! И я боюсь, что все, что они своими трудами и лишениями скопили на черный день, в наше путаное время может пойти прахом! Можно ли избежать разорения с твоей помощью, хан? – На лбу говорившего и на щеках появились алые пятна – признак глубокого волнения.

– На этот счет есть мой указ: ограбленных в этой битве не будет. Скажи мне еще: чье слово может быть сегодня весомым для вашего народа?

– Только Гурбесы-хотун… Она и при отце Тайан-хана распоряжалась и властвовала… Инанча-Билгэ-хан взял ее себе тринадцатилетней. Тайан-хана она родила в пятнадцать лет, и прожил он тридцать два года. Она и сейчас полна сил, а выглядит как молодая девушка…

– Какому Богу ты молишься?

– Мы, уйгуры и найманы, поклоняемся единственному Богу – Христу. И только ему возносим мы свои молитвы! – смиренно ответил Татынг.

– Вот иди и молись, чтоб он вразумил тебя идти ко мне на службу… Вместе будем строить новый сильный ил, – сказал Тэмучин и жестом властной руки указал ему выход из сурта.

Мухулай-тойон, следуя приказу Тэмучина, собрал у себя шпионов. Они рассказали, что со вчерашнего дня среди найманских военачальников идут непримиримые споры о том, кто примет, а кто не станет принимать участия в мятеже.

– Пусть спорят, – сказал Мухулай, усмехаясь. – Их споры и раздоры пока были нам на руку… Но кто возглавит мятеж? У них есть мнение?

– И мнение есть, и человек, – сказал один из шпионов, бельмоглазый старик с широким, как торба, лицом. – Это Чулбу-тойон, он молод и смел, неглуп и… как бы это сказать?.. в меру осторожен!

– Какая уж тут осторожность! – сказал другой шпион с богатырской фигурой и усами, кончики которых он лишь изредка доставал изо рта и расправлял. – Вот кто осторожен – так это Кехсэй-Сабарах: ему трижды предлагали возглавить мятеж, но старик уперся, как зверь, которого тащат в горящую степь!

– А может быть, он не верит в успех мятежа или вовсе его не желает? – спросил Мухулай. – Что он говорит?

– Что он говорит, я не слышал, – отвечал шпион-богатырь, – но говорят, что прикинулся стариком, не хочет, мол, тягаться с молодыми.

Все то, что отметили шпионы Мухулая, было известно ему от доносчиков из числа самих найманов, а их оказалось немало. И кто бы они ни были по своей сути – люди, сознающие нелепость нового кровопролития или жаждущие выслужиться перед новыми властями, – Мухулая печалило, что самая смелая и боеспособная часть найманского войска, примкнув к мятежу, будет непременно истреблена. Останется толпа трусов, предателей, дрожащих за свою шкуру людей, а какое из них пополнение? Предавшие единожды, они уже не остановятся перед выбором между честью и бесчестьем… Так и сказал он Джэлмэ и Боорчу, на что мудрый Джэлмэ ответил:

– Не надо дать им возможности запачкаться кровью, а камень на пути этой возможности – старый Кехсэй-Сабарах… Проверь его, встряхни, как бычий пузырь!