Страница 12 из 68
Джэсэгэя вызвали в ставку хагана и поручили отправиться вслед ему. Батыр с тремя сюнами воинов, каждый из которых имел сменного коня, вернулся уже через пять суток, разузнав: Амбагай-хагана подстерегли татары из рода Джогун и отвели его к Алтан-хану. Более того, в степи Джэсэгэй встретил человека из рода бэсиит по имени Балагачы, которого Амбагай-хаган успел отправить перед пленением с посланием сыновьям своим Хабул-хану, Хутуле и Хадаану. Послание гласило:
«Слушайте! Меня, великого хагана народа монгольского, убили выродки степей с черными помыслами, когда я провожал выдаваемую мной замуж дочь. Мстите за меня, уничтожайте их злой дух, пока не будут истерты ваши десять пальцев. Сотрите черный род с лица земли, разбросайте пепел по ветру, превратите в прах и пыль. Сделайте так, заложите тяжкий камень их судьбы, чтобы потомки всех племен и родов в степи проклинали нечестивых за тяжкий грех!..
Это сказал я, великий вождь народа монгольского – Амбагай-хаган…»
Завещание великого хагана сначала огласили в ставке перед большими тойонами, потом отправили вестовых разнести его по всей степи, до самого дальнего костра.
И каждый из монголов, преклонив колено, отвечал завещанию Амбагай-хагана клятвенными словами: «Ты сказал, я услышал!»
Все вокруг закипело подготовкой к войне.
Джэсэгэй-батыр дал распоряжения тойонам-мэгэнэям своего тумэна – десятитысячного войска– и отправился решить вопросы своей личной жизни. Перед войной, конец которой никто не мог предсказать, надо было это сделать как можно скорее. Он еще не знал, что решили старухи, как отнеслись к Ожулун, но хорошо помнил: матери имели виды на дочь одного из почтеннейших тойонов рода тайчиут по имени Сачыхал, вели о ней переговоры.
Как выяснилось, старухам Ожулун пришлась по душе. Но поскольку первая жена становится старшей, женой-хотун, матери были за ту, которую знали лучше: за Сачыхал. Джэсэгэй с этим не согласился.
– Даже взрослому, зрелому мужчине, по обычаю предков, не дано решать свое будущее из одного лишь желания обладать той или иной женщиной. А что говорить об увлечении юноши, пусть даже и заслужившем высокий чин. Твои чувства еще много раз пройдут и улягутся, – говорила старшая из матерей.
– Ты в двадцать лет стал батыром, породнившись с родом тайчиут, ты впоследствии можешь стать ханом… – утверждала средняя из матерей.
Казалось, противиться невозможно. Но все решило провидение…
Степь облетела новая весть: Амбагай-хаган по приказу Алтан-хана был не просто убит, он был распят на доске и выставлен в степи на обозрение каждому! Неслыханное поругание!
Более того: это был знак презрения к народу монголов, как неспособному постоять за себя! Смертельная обида! Мстить за нее надлежало до последней капли крови: война должна была окончиться только тогда, когда один из народов исчезнет с лица земли…
– За свою жизнь я многое видел, узнал, немалого добился, – в эти тяжелые дни Ньыкын-Тайджи вдруг завел разговор по душам, – но не знал я жизни с женщиной, которую любил. Любил по-настоящему, всем сердцем. Всех жен мне выбрали матери. Ты их знаешь: это хорошие женщины, крепкие, выносливые, способные выдержать большие переходы и быть рядом даже во время войны. Но, оказывается, сердцу не удается забыть ту, на которую когда-то смотрел с любовью. Так и живешь с горечью в душе… Если не проявишь сейчас твердости, решительности, как в бою, так и будешь жить с грузом памяти, с сердцем порознь…
Тогда Джэсэгэй сказал матерям:
– Нам предстоит большая война, которая решит судьбу монголов и судьбу всей Великой степи. Пока со мною Ожулун – я непобедим. Если при наших земных жизнях мы не увидим конца сражений, Ожулун родит мне сына, который отстоит нашу честь.
– Что ж, – молвила младшая из матерей, родившая Джэсэгэя, – Ожулун девушка достойная.
– Да разве мы против нее… – согласились разом старухи.
Не мешкая справили свадьбу.
Монголам предстояло избрать нового хагана. Поскольку в завещании Амбагай-хаган назвал имена сыновей Хутулу и Хадаана, так и порешили: хаганом сделали Хутулу, а Хадаана – главнокомандующим.
Обряд посвящения свершили на горе Хорхонох, которая величественно и одиноко возвышалась средь равнины. Вершину горы увенчивала раскидистая могучая лиственница, своей вековой древесной крепостью воплощавшая образ сильной власти и величия рода. В знак поклонения духу племени монголов ветви ее были унизаны салама – тонко сплетенными шнурами из конского волоса с гривастыми пучками на конце, у корней лежали дары.
Монголы восходили на гору с тяжелыми камнями в руках и укладывали на вершине, выражая этим участие каждого в общем деле. Потом они танцевали вокруг дерева, двигаясь согласно движению небесного светила, то широко расходясь, то сближаясь и крепко держась за руки, осознавая свое нерушимое родовое единство.
Джэсэгэй оглядывал окрестности – и дух перехватывало: с высоты Обо – священного места – степная ширь виделась такой же беспредельной, как и небесная… Река Онон, то делаясь многопалой, то вновь собираясь в единое русло, блестела, как слюда, и казалась совершенно недвижной… Так же и вся жизнь, подумалось Джэсэгэю, если смотреть на нее вблизи – движется, течет, меняется, а если взглянуть издали, глазами далеких предков – многое ли изменилось?.. Джэсэгэй ощущал незримое присутствие своих прародителей, наблюдавших сейчас за ним из недр Верхнего мира, и сердце, грудь батыра словно бы становились вместилищем всей степи, всех просторов под синим куполом небес, где род монголов творил свое бессмертие.
Так, размышляя о том, как мал и ничтожен человек сам по себе и как он величественен в вековой цепи рода, Джэсэгэй спускался с людьми со священной горы Хорхонох. Близилась ночь, стремительно надвигались тучи, сгущаясь у вершины могучей лиственницы. Вдруг небо словно треснуло, и Бог Верхнего мира во гневе послал огненное копье прямо в священное дерево, расщепив его… Это был дурной знак. Дерево не сгорело, но, затянувшись с годами в пораженных местах корой, так и осталось многоствольным… Стало терять свой былой блеск и громкое звучание славное имя монголов, ибо племя все более распадалось на отдельные родовые стволы, которые в упоении движением собственной судьбы забывали о принадлежности к единым корням.
Но об этом отдельный разговор.
Глава пятая
Неумолимая судьба, тяжкое предназначение
На Священной горе Хорхонох тойоны коленопреклоненно произносили такие слова клятвы перед восседавшим на белом покрывале Ханом:
Когда мы, вознеся Тебя над нами
На белом покрывале почетном,
Признав наместником Бога на земле,
Свершим обряд посвящения в Ханы, -
Мы будем преданы Тебе сердцами и помыслами,
Преклоним пред Тобою головы,
Слово Твое будет непререкаемо,
Каждый приказ Твой будет исполнен беспрекословно!
Когда свергнем врагов наших, полоним и
К Тебе приведем самых прекрасных девиц,
Самых славных скакунов народов чужих.
В мирное время к тебе пригоним,
С просторов степных, из лесов дремучих
Лучшую дичь и добычу.
В дни битв жестоких,
Если не станем мы щитом
Твоим и защитой,
Отрежь нам головы и пусти их катиться по черной земле!
Если в мирное время нарушим слово Твое одно,
Отлучи от домов нас родных,
Изгони прочь в пустыню…
Легенды о древних правителях
Война не прекращалась ни зимой, ни летом. Тринадцать раз монголы вступали в битву с татарами, но никому не удавалось взять верх: каждая из сторон возвращалась восвояси, оставляя на поле брани неисчислимые жертвы. Завещание Амбагай-хагана сыновьям Хутулу и Хадаану и народу монголов не было выполнено.
Только батыр Джэсэгэй из всех битв выходил победителем, с малыми потерями, приводил полчища плененных, пригонял захваченный скот, обозы… Но не радость и торжество вызывали успехи его у почтенных тойонов, дела которых не ладились, а зависть.