Страница 6 из 64
Центурион между тем подошел к человеку о возрасте которого нельзя было сказать наверняка — тому в равной степени могло оказаться и тридцать и сорок лет, — и что-то сказал ему.
Тот поднялся с ложа и направился ко мне. Я тоже встал. Рабы угощали гостей вином, на террасе стало немного шумно.
— Приветствую тебя, Алексиус. Как поживает старик Спуринний?
Мне показалось, что консул хотел обняться со мной. Он так радушно развел руки, будто приглашал упасть в его объятия, как это делают старые друзья. Я все же решил придерживаться уже доказавшей эффективность, линии поведения. Поэтому вытянувшись в струнку, доложил:
— Приветствую консула Эртурии! Сенатор Спуринний здоров и весел, чего и тебе желает. Я привез от него письмо.
Достав из сумки тубус, вручил письмо консулу. Жду. Тот скривился, словно лимон разжевал, резко сорвал печать и, приблизив развернутый свиток к огню, быстро прочитал послание.
— Ну, что же, Алексиус, наверное, тебе известно о том, что самниты перекочевали на территории сабинян и оба племени вполне мирно сосуществуют там? — Киваю, соглашаясь. — Быть войне. Вряд ли они объединились против других племен Италики. Мы готовимся к сражению и обучаем новобранцев. Завтра второй легион выходит на учения. В нем служат и гастаты (обученные легионеры) и новобранцы, но нет ни одного принципа (обученный и участвовавший в боевых операциях легионер) или триария (ветеран, обычно становившийся в третью линию). Весь день манипулы легиона будут сражаться друг с другом за окрестные холмы. Мы определим победителя и лучшего центуриона, что бы поощрить его должностью трибуна (старший офицер при командующем легионом). А ты получишь худшую манипулу в легионе. Поздравляю, центурион! — Прастиний, довольный своим решением, от души захохотал. — Антониус, проводи сына уважаемого сенатора к южным казармам.
Мало того, что о моем родстве с родом Спуринна консул упомянул с сарказмом, он тут же, не попрощавшись, встрял в разговор пьянствующих поблизости мужчин. Мне, в принципе, все равно. Славлю богов. Чувствую, кто-то дергает за сумку сзади. Оборачиваюсь — центурион Антониус Тит прячет улыбку и, пропуская меня вперед жестом руки, говорит:
-Пойдем.
Какое-то время мы шли молча. Вдруг Антониус спрашивает:
— Алексиус, не сочти мое любопытство оскорбительным, но уж очень хочу я понять, как такой молодой человек ради карьеры военного смог навеки отказаться от счастья обладать женщиной?
Пытаясь осмыслить услышанное, остановился. Но, даже разогнав свой процессор, не смог определить логических связей в его вопросе.
— И ты прости меня, Антониус, но я всю прошедшую ночь только и занимался тем, что обладал женщиной. Может, уточнишь свой вопрос?
В сумерках лица центуриона разглядеть не могу, но клянусь, я физически ощутил его растерянность и даже недоверие после моего ответа.
— Говорят, что Спуриния, дочь сенатора, не знала мужчин, потому что никто не сумел лишить ее девственности. А те, кто пробовали возлечь с ней, уже никогда не могли овладеть женщиной, поскольку мужская сила ушла от них в ее демонические глаза.
Наступил мой черед удивиться по — настоящему: "Вот чертов старик! Значит, узнав, что я типа влюблен в такую же ведьму, как и его дочь, решил устроить ее семейное счастье? Слава Богам!", — едва я мысленно восславил небожителей, как над головой зазвучал раскатистый смех.
Я посмотрел на Антониуса, тот стоял спокойно и никак не реагировал на звуки, сродни грому.
Который раз решив, что после того, как тут оказался, выучил язык и одним только страхом прибил трех галлов, не стоит ставить под сомнение Божественное покровительство. Да и избитая фраза "По воле богов" сейчас воспринимается как-то иначе, в ней появился смысл.
— Это все слухи. Поверь, моя жена, напротив, вызывает такую страсть, что уснуть с ней в одной постели почти невозможно.
Центурион только хмыкнул в ответ и почесал затылок. Наверное, он не поверил мне. Мы пошли дальше, и Антониус объяснил, что сейчас побеспокоим хозяйственную крысу Секстиуса, получим обмундирование и крышу над головой, а утром Квинтус как человек, знающий меня в лицо, приведет коня и расскажет, что делать.
Казармы, обычные деревянные бараки, стояли метрах в пятидесяти от стен, за частоколом, с часовыми и КПП (командно пропускной пункт) на воротах. То есть служба неслась по-взрослому. Хоть и в черте города, но настоящая воинская часть.
Секстиус, действительно, оказался похожим на крысу. Длинный заостренный нос мало походил на римский. Из-под тонкой верхней губы выступали зубы. Он даже имел когномен ( индивидуальное прозвище) — Остроносый (Nasica). И очень не любил, когда к нему официально обращались как к Секстиусу Насика.
Впрочем, не взирая на поздний визит, он вполне доброжелательно выдал калиги ( лат. călĭgae — "сапоги"). Сразу сказал, что, мол, поножей нет. Подержав в руках кольчугу и уловив недобрый взгляд Антониуса, расщедрился на панцирь и шлем центуриона с красным поперечным гребнем.
Кинув взгляд на гладиус, висевший на моем ремне, пошел к стойке с пила (множ. от пилум) и копьями, но его остановил Антониус, сказав, что у меня есть конь. Я было обрадовался такой "справедливости" в армии Этрурии, но надежда, что и щит таскать не придется, не сбылась. Огромный, около полутора метров высотой, с железными полосами по краям и умбоном (металлическая бляха-накладка полусферической или конической формы, размещённая посередине щита) щит (скутум) оказался ожидаемо тяжелым. Его вес приблизительно был равен весу доспеха. От перспективы таскать около двадцати килограммов на себе и в руках весь день, да еще как-то сражаться, стало грустно.
Только я смирился с обладанием полученным имуществом, как Секстиус притащил пояс с кинжалом и фартуком. Еще килограмм пять! А в заключение меня проинформировали, что стоимость полученного будет вычтена из жалования.
Я поблагодарил Секстиуса за потраченное время и пожелал ему спокойной ночи. Тот как-то странно взглянул на меня и пробурчал:
— Глупый мальчик. Где это видано, что бы безусые юнцы становились центурионами, да еще высшего ранга! — я все хорошо расслышал, а тыловик уже четче добавил: — Береги себя, центурион.
Антониус, приложив палец к губам, легкой кошачьей походкой направился к ближайшему бараку, что мне, нагруженному, было не по силам. Но я старался. Правда, в такой скрытности необходимости не было, из барака доносился богатырский храп.
У входа, чуть в стороне, барак имел пристройку, больше похожую на собачью конуру, не более трех квадратных метров. Центурион вошел туда первый. Погремев там немного, зажег светильник и довольный собой сказал:
— Располагайся, мне пора.
— Спасибо, — пробормотал я в ответ и ввалился в конуру, гордо именуемую офицерскими апартаментами. Чудом, не вступив в таз с водой, я сбросил поклажу на деревянный топчан и осмотрелся. Несколько крюков на стене — на них пристроил доспехи и оружие, топчан и маленький стол — не богато. Под ним сундук.
Я посмотрел на сумки и решил взглянуть, что в них.
Кроме отобранного у галлов плаща, из сумок я извлек штаны и рубаху, тогу, полоски ткани, используемые в качестве нижнего белья, бронзовый кубок, фляги с вином и водой, головку сыра и каравай хлеба. Сразу же почувствовал жажду и голод.
Утолив и то и другое, решил заглянуть в кошелек, подаренный Спуринией. Я не знал, что тут сколько стоит, но решил, что десяток золотых и тридцать серебряных монет достаточная сума для того, чтобы хоть питаться лучше, чем поужинал.
Подивившись тому, что на золотых монетах одна сторона, угадать аверс или реверс не представлялось возможным — гладкая, быстро уснул.
Пронзительный визг буцины (buccina или bucina, от латинского bucca -"щека", медный духовой инструмент, используемым в древней римской армии) разбудил меня вместе со вторым легионом Этрурии.
Купание в тазике закончилось мечтами о помывке в баньке. Надев рубаху, штаны и калиги, я стал разбираться с доспехом. На удивление, получилось облачиться без особых проблем. Взяв скутум, я вышел на воздух.