Блатной

Все это, в общем, грустно. И появление Володи (Максимова. – О. Г.) тоже не принесло мне радости. Он приехал какой-то весь воспаленный, остервенелый[43]. Ходит по городу в сопровождении стукачей из американской разведки. И упрекает меня, что я – обмещанился, не борюсь с коммунизмом и хвалю по радио Леонида Мартынова или Витю Бокова… Он успел уже накапать на меня американским боссам… И вообще – суетится и кривляется просто уже как-то клинически.

Что происходит, старик? Что происходит?

Ну ладно. Кончаю писать. Жму твою руку. О тебе я помню, старик, и жалею, что в этих моих бедствиях нет со мной тебя, – как тогда, в Абакане, помнишь?

Если сможешь – напиши. Твой Георгий»[44].

Как видно из этих писем, Дёмин натянул отношения и с белыми эмигрантами, и с приехавшими в Париж диссидентами, включая писателя Владимира Максимова, создателя и редактора журнала «Континент». Тот обвинил Георгия, что он – агент Москвы, засланный во Францию доглядывать за русскими эмигрантами. Знакомые утверждали, что, скомпрометировав Дёмина в глазах кураторов радио «Свобода», Максимов расчистил место для себя. Тот же самый сценарий Максимов попытался повторить и с Андреем Синявским, но это не прошло, и они поссорились навеки. Интересно, что биографии Максимова и Дёмина очень похожи. То же детство без родителей, криминальная юность, тюрьма, лагерный срок по уголовной статье, ссылка, путь в литературу через газету. И тот же вопрос: как Максимов с уголовной биографией попал за рубеж? Но есть и разительное отличие: откуда у Максимова были средства, чтобы жить в центре Парижа (Николаю Бердяеву по карману был только Кламар), на широкую ногу («Ужин у Максимова… Хозяйка в бриллиантах. Посуда и убранство – княжеские. Откуда? У Генриха Бёлля все было много-много скромнее, даже беднее», – написал посетивший его в Париже Ю. Трифонов[45].) Как удавалось Максимову издавать журнал, платить авторам гонорары и даже стипендии?

Как написал Юрий Трифонов в «Отблеске костра», хоть и по другому поводу:

«Это загадка, которая стоит многих загадок. Когда-нибудь ей найдут решение, и все, вероятно, окажется очень просто… потому что основная идея – написать правду, какой бы жестокой и странной она ни была. А правда ведь пригодится – когда-нибудь…»[46].

Непрозрачность предприятия Максимова и насаждаемые им придворные нравы в журнале «Континент» произвели крайне неблагоприятное впечатление на Трифонова, посетившего Францию в 1980 году. Литературовед Ю. Щеглов встретил Трифонова после той поездки:

«Возвратившись из Парижа… он сказал мне горько:

– Вика Некрасов получает деньги у Максимова!

Я не знал, где сам Владимир Максимов брал деньги, меня и сегодня это, признаться, мало волнует, но Трифонова источник беспокоил, и он не раз повторял:

– Подумать только! Некрасов зависит от Максимова! Трудно теперь объяснить, в чем тут было дело. Я далек от эмигрантской среды, от ссор и столкновений, взаимных обвинений, болезненной правды и постыдных сплетен, но Трифонов не был далек от всего этого. Что-то его раздражало, унижало, бесило. Он остро переживал обстоятельства, в которых очутились люди, ему небезразличные»[47].

Имя Дёмина не упоминалось, может, Щеглов даже ничего не знал о нем, но видно, что Трифонов был очень зол на Максимова, и здесь незримо присутствовала обида за брата.

Во время своей поездки во Францию в 1980 году Трифонов посетил Марка Шагала (друга молодости своего первого тестя Амшея Нюренберга – отца Нины Нелиной) и нашел Гошку. Как он написал в дневнике:

«Кажется, никогда не испытывал такого волнения, как перед звонками Гошке, разве что еще – перед встречей с Марком Шагалом. Если они живы, и я вижу их, значит, моя прошлая жизнь существовала…

Гошка: «Никому не дано сделать бывшее небывшим»[48].

В разговоре с братом Дёмин сообщил, что был доволен тем, что сумел написать и опубликовать на Западе свою трилогию «Блатной», «Таежный бродяга», «Рыжий дьявол», но пожаловался Трифонову, что он и там не смог обрести равновесия и хотел бы вернуться на родину. О том же вспоминал и писатель В. Шанин:

«В середине 70-х Александр Исбах, писатель и литературовед, автор научно-художественных биографий Л. Арагона и Д. Фурманова, будучи в ФРГ, случайно встретил Михаила Дёмина, и тот с тревогой и надеждой в голосе робко спросил его: «Могу ли я вернуться на родину?» Свой ответ поэту сам Исбах передает так: «Конечно, можешь, но для начала отсидишь в тюрьме, а потом как писатель начнешь все сызнова!» За точность фразы не ручаюсь, а по сути – верно. Дёмин изменился в лице, сказал: «Значит, не судьба!» – и ушел. Ушел навсегда.

О возвращении на родину Дёмин говорил и со своим старым другом Куняевым:

«В 1980 году, через тринадцать лет после расставания с Мишаней, я приехал туристом в Париж… Как-то получилось, что вся вторая половина дня была у нас свободной. Я вышел в холл гостиницы, не зная, чем заняться, и на глаза мне попалась толстенная телефонная книга… «А нет ли в ней Миши Дёмина?!» – внезапно мелькнуло в моей голове. Я начал листать гроссбух и – о чудо! – смотрю, фамилия моего Мишани латинскими буквами напечатана. И телефон! Оглянувшись по сторонам, я набрал прямо из вестибюля номер. «Алло!» – раздался хрипловатый, прокуренный, знакомый голос с вальяжной приблатненной интонацией.

– Мишаня! Ты, что ли?

– Ну я, а кому это я нужен?

Через полчаса, взяв такси, я уже ехал по адресу, а Мишаня вместе со своей женой-француженкой накрывал на стол…

Несколько часов за «Смирновской» и всяческой пикантной закуской («Старичок, отведай – это печень кабана, а это паштет из оленины») мы просидели в маленькой однокомнатной квартирке Дёмина с уголком для спанья, отгороженным ширмой, предаваясь воспоминаниям. Его жена – милая женщина, заведующая маленьким машинописным бюро, старательно обслуживала нас, почти ничего не понимая по-русски, разве что кроме крепких общенародных и одновременно лагерных словосочетаний, которыми Миша по привычке расцвечивал свою речь.

Но перед тем как выпить последнюю рюмку, он попросил меня внимательно выслушать его:

– Старик! Ты же знаешь меня – никакой я не антисоветчик! На радиостанциях я не блядовал, приехал к кузине – ну, влюбился в бабу, промотал ее «бистро», выгнала она меня, ну, нахлебался я говна из параши! Я ведь не политик, а уголовник. И в привокзальных гостиницах мыкался, и блефовал, ну, в конце концов, накропал два романа (представляю, как это нелегко было Мишане с его патологической ленью!), «Блатной» и «Перекрестки судеб» в двух частях, – Мишаня осклабился во всю блестящую стальную гармошку зубов на смуглом лице, – одна часть «Тайна сибирских алмазов» и другая «Пять бутылок водки» – ты представляешь, как я об этом могу написать! Ну, давай за встречу! – Он опрокинул рюмку, закусил «мануфактурой» и продолжал: – Словом, из нужды я выбился без помощи всяких этих аксеновых, гладилиных, «континентов», сам себе издателей нашел, сам на ноги встал… Но не в этом дело. Слушай сюда. Антисоветчиком я никогда не был, и ваше КГБ знает это лучше нас с тобой. Просто мне захотелось по белу свету перед смертью пошляться! Ну, ты же меня понимаешь?! По бардакам походить, хорошей водочки попить, закусить тем, чего душа желает… Но родина! – Мишаня выпятил вперед и без того громоздкую челюсть и помотал головой. – Я вреда ей никакого не принес. Майку, жену мою московскую, обидел? Да! Кузину разорил? Да! Но родине жизнь моя убытка не принесла… А потому – ты же начальник, я слышал, – поговори сам знаешь с кем: вдруг разрешат Мишане вернуться на родину… Жизнь дожить и помереть там хочу, а не здесь…

43

Поскольку речь заходит о только приехавшем в Париж Владимире Максимове, письмо можно датировать 1974 г.

44

Трифонов Ю. Из дневников и рабочих тетрадей. С. 427–431.

45

Там же. С. 579.

46

Трифонов Ю. Отблеск костра. М.: Советский писатель, 1966. С. 55.

47

Щеглов Ю. Литературная газета. 1995. 6 сентября; цит. по: Шитов Л. Юрий Трифонов: Хроника жизни и творчества 1925–1981. С. 635.

48

Трифонов Ю. Из дневников и рабочих тетрадей. С. 578.

49

Шанин В. Он судьбу свою не досказал // Красноярский рабочий. 2003. 24 января.