Запретная любовь

Алексеев подошел к девушке, поздоровался и спросил:

– Испугались?

– Вообще-то я собак не боюсь, но этот такой огромный.

Алексеев глянул на нее повнимательнее и сразу толкнуло в сердце, вспомнилась его первая любовь – Маайыс. И хотя Маайыс была смугла, с узкими карими глазами и черными, как смоль, волосами, а эта – русая, с большими голубыми глазами, все же она чем-то напоминала любимую. А скорей всего, вызвала в нем те же чувства, которые он испытывал к погибшей Маайыс.

Видимо, он слишком долго задержал взгляд на незнакомке, потому что она смутилась:

– Извините, мне надо идти.

Нет, Алексеев не мог ее вот так отпустить:

– Я помогу, мне в ту же сторону, – и потянул из рук девушки мешок.

– Я не против, но могла бы и сама донести. Не впервой.

– У Усольцевых копали?

– У них.

– Как там Ульяна?

– Передвигается помаленьку.

Усольцева Ульяна, красивая, статная женщина, в первый же год войны потеряла двух сыновей и мужа. Когда пришла последняя похоронка на младшего сына, у Ульяны отнялась правая половина. И с тех пор и сажать, и копать картошку она нанимала немцев. Они и огород вскопают, как надо, и посеют, и окучат, и, когда время придет копать, не оставят в земле ни одной, даже маленькой, с горошину, картофелины. Потеряв всех мужчин и здоровье, Ульяна к сосланным немцам вражды не питала, не отождествляла с фашистами, в отличие от Семена Хорошева. Только тот, кто испытал горе, поймет другого.

– Меня зовут Гавриил Семенович, – представился Алексеев, надо было что-то говорить, не идти же молча.

– Марта.

– А по отчеству?

– Отца звали Отто. Вам в самом деле по пути? А то как-то неудобно. Замечаете, как все смотрят?

– По пути. Я к Сомову, – солгал Алексеев и внезапно остановился. – Слышите?

Высоко над ними, прощально курлыкая, пролетела стая журавлей.

– Домой летят, – с тоской сказала Марта.

– Да нет, дом у них здесь, здесь они родились. И не улетели бы, да мороз гонит. А весной снова к нам через моря и горы. Дождь, пурга – все преодолеют. Ничто их не остановит.

– А встречают их выстрелами.

– Вы против охоты?

– Я против, чтобы убивали тех, кто рвется домой.

Алексеев не стал скрывать, что понял тайный смысл ее слов:

– Понимаю, – он сделал небольшую паузу. – А про охоту могу сказать следующее. Весна – голодное время для якута. Зимние запасы кончились, хорошо, если сохранили скот, хватило корма. У нас говорят, осенний человек смеется, весенний облизывается. И охота помогала выжить, если, конечно, был благосклонен хозяин тайги Байанай.

– А осенью, зачем убивать осенью?

– Впереди длинная, холодная зима, ее еще надо пережить, и запасы не помешают.

– Вы коммунист?

– Да, – с некоторой заминкой ответил Алексеев, не понимая, какое отношение это имеет к их разговору.

– А верите в хозяина тайги, говорите о каком-то Байнае.

– Байанае. Это верование моего народа, а я часть его. Якуты считают, что у каждого предмета есть свой дух – иччи. Но особо у нас почитается дух огня – Хатан Тэмиэрийэ. А прибывая на новое место, мы просим духа местности, чтобы он был добр к нам.

– Извините, но вы какой-то не такой коммунист, – внимательно оглядела его Марта.

– Самый обыкновенный.

– Не скажите. Все коммунисты ярые атеисты, а у вас духи огня, местности. Язычество какое-то. А шаманов вы видели?

– У меня дед был шаман.

– Серьезно? – вытаращила глаза девушка.

– Старики говорят, что он был сильным шаманом.

– Даже не верится, вы очень чисто говорите по-русски, и вдруг – шаман.

– В Красном живут почти одни русские. Вот я с детства и говорю по-русски. Но дома с мамой мы беседуем только по-якутски.

Они подошли к развилке, где одна дорога, огибая лесополосу, уходила к баракам, другая – к конторе лесоучастка.

– Рад был помочь. Может, донести до дому?

– Спасибо! Тут недалеко. До свидания!

– До свидания!

Алексеев прошел немного по направлению к конторе и повернул обратно. К Сомову идти он не собирался. Было неудобно, что обманул Марту, зато познакомился.

Когда пришел домой, мать сразу заметила, с сыном что-то не так, лицо его светилось счастьем.

– Ганя, ты сияешь так, словно тебя наградили.

– Я встретил девушку.

– Наконец-то! А то я думала, так и умру, не увидев внуков. Кто она? Как зовут?

– Немка. Зовут Марта.

– Хорошее имя. Ты познакомишь меня с ней?

– Обязательно.

Но до знакомства было еще далеко, целый год.

Алексеев был не стеснительного десятка, но как к Марте подойти, не знал. Не скажешь ведь, помните, я помогал вам нести мешок. Редко, но встречал ее в лесоучастке, каждый раз испытывая радость, здоровался … и проходил мимо. Сомнения одолевали его: наверное, у нее уже есть жених, и как смешно он будет выглядеть со своим ухаживанием.

Так, в сомнениях и надеждах, прошел год. Наступила осень сорок пятого. В тот год баржа с грузом для сельпо пришла поздно, по Лене уже который день несло кружочки сала – смерзшиеся кристаллики льда, на самом деле напоминающие кружки сала, и пробрасывало льдины. Вот-вот должен был начаться ледостав, и капитан парохода, приведшего баржу, грозился увести ее в затон, находящийся в семидесяти километрах выше. Своими силами явно было не справиться, пришлось Алексееву обратиться за помощью к Сомову. Тот повздыхал, но в ситуацию вник и, к радости Алексеева, людей выделил. Но радость председателя сельпо поутихла, когда он увидел новоявленных грузчиков – одни женщины. Была среди них и Марта.

– Иван Егорович, ты бы мне мужиков дал. А женщин хватает: и свои, и метеостанцовские, и почтовики, и колхоз выделил.

– Не могу, план горит. Я уже в райцентре появляться боюсь. Женщин и то с кровью от себя отодрал. Бери, а то раздумаю и этих отниму. Берешь?

– Конечно. Спасибо тебе, что выручил.

А по реке уже несло целые поля, едва удалось уговорить капитана подождать до утра.

Сначала Алексеев переписал всех по именам и фамилиям, чтоб потом составить ведомость для оплаты, и занялся распределением, кому носить, кому подавать на барже, кому принимать груз на берегу. Новоселовой дал команду готовить обед. Сам переквалифицировался в грузчика. Был Алексеев невысок ростом, на вид худощав, но жилист и вынослив на ношение тяжестей – с детства ходил с дядей на охоту.

Жалко было смотреть на женщин, согнувшихся под тяжелой ношей, но что мог поделать: они – последняя надежда. Были женщины, имеющие по несколько детей, так у Усмановой было трое. Работали на разгрузке и совсем девчонки, им бы петь и танцевать, а приходилось надрывать животы. Особенно тяжело было невысокой, хрупкой Марте, казалось, она вот-вот упадет и больше не встанет. Но время шло, а девушка все держалась, может, помогло то, что Алексеев приказал подавальщикам взваливать на ее плечи что-нибудь полегче:

– Иначе угробим девку.

Хотя этого, полегче, не всегда оказывалось под рукой, а выбирать не было времени.

Обедали тут же, на берегу. Уставшие женщины еще находили силы шутить, никто не жаловался на непосильную работу. Но у Алексеева было такое чувство, словно он виноват в том, что им приходилось так уродоваться.

Пили чай, когда пошел снег крупными хлопьями и такой густой, в трех метрах ничего не видно. Да это ладно, все смотрели под ноги, плохо то, что вскоре сходни стали скользкими и носить стало труднее – на спине такая тяжесть, а надо еще сохранять равновесие…

Алексеев закрывал с мужчинами припасенным брезентом груз на берегу, как вдруг раздался испуганный крик – Марта, переходя с баржи на сходню, поскользнулась и упала в реку вместе с ящиком, который несла. Хоть баржа и стояла недалеко от берега, глубина была порядочная. Марта вынырнула и тут же поплыла за ящиком, на помощь ей уже спешил Алексеев. Бросившись в воду, он поймал ящик и, придерживая Марту, направился с ней к берегу.

На берегу Марта виновата сказала:

– Извините. Так получилось.