Жди меня

Они встречались часто, почти каждый день. Ни у кого из них и мыслей не возникало ни о какой дурацкой любви – просто им хотелось быть вместе и все. Отношения оказались ровно на грани между любовью и дружбой.

Больше всего Леньке нравилось дразнить Сашу. Она смеялась и отбивала его подколки, и их диалоги напоминали фехтование, изящное и легкое. Именно это и нравилось в нем Саше – легкое, неистощимое на шутки чувство юмора. Ленька смотрел на окружающую вселенную властно, озорно и лукаво одновременно, и вел себя соответственно, никогда не боясь непонятости, неприятия окружающих. С неизменным артистизмом повергал народ своими шуточками в легких шок и откровенно забавлялся, глядя на реакцию…

Однажды они договорились встретиться утром, когда только рождается жаркий июньский день. Саша спать не ложилась – боялась проспать. И вот пришла к назначенному часу через весь город пешком – в такую рань автобусы еще не ходили. Ленька уже ждал ее.

– Смотри, – сказал он. Над миром вставало солнце. Румяное, узкоглазое, рыжее и лохматое якутское солнце. Оно склонилось над прохладной невыспавшейся рекой, разглядывая свое отражение, плескаясь в ласковой воде.

Саша, завороженная этим зрелищем, остановилась рядом с Ленькой на самом хребте холма. Незаметно для себя, прижалась к его плечу и он обнял ее. Девушка восхищенно смотрела на рассвет, он отражался в ее черных глазах, и юноша был не в силах отвести от нее взгляда. В прозрачных, ласковых лучах новорожденного солнца Саша была просто воплощением любви, юности, счастья. Ее черные глаза были широко распахнуты, вбирая в себя все чудо, весь восторг этого нового утра; на щеках отражался румянец солнца; пухлые губы приоткрылись и сложились в полуулыбку. Словно почувствовав, что ее разглядывают, она повернула лицо к Леньке.

– Боже, какая красота… – прошептала она.

Он смотрел на нее сверху вниз, и в уголках его губ не было обычной насмешливой складочки. Он склонился над ней, их лица были близко – близко друг от друга.

– Можно, я тебя… нарисую? – спросил он тихо.

Заколдованная его близостью, рассветом, блеском синих глаз – рыбок, она лишь едва кивнула:

– Рисуй… – не отводя своего взгляда от него, она вдруг поняла, что сейчас, вот прямо сейчас он ее поцелует. Нет, она испугалась не его. Она испугалась того нового, неожиданного чувства, что поднималось сейчас в ее душе.

И предупреждая его поцелуй, она засмеялась, и ее звонкий хохот наполнил пустоту рассвета; она вырвалась из Ленькиных объятий и побежала по залитой росою и солнцем траве холма, сбивая с нее капельки воды и поднимая вокруг себя тысячи маленьких радуг. Приняв игру, Ленька кинулся за Сашей вдогонку. Она взвизгнула, захохотала, пустилась наутек, но он догнал ее на самом откосе холма, который спускался в мелкую заводь. Обхватил руками. Они закружились, заливаясь смехом, но вдруг Саша поскользнулась, и покатилась в воду, увлекая за собой Леньку. Заводь оказалась очень мелкой, едва по колено, и удивительно чистой, с песчаным днем. Саша, а вслед за нею и Ленька, плюхнулись в воду, подняв целый водопад брызг. Едва придя в себя после падения, Ленька взбил рукой воду, снова обрызгивая Сашу. Она на секунду растерялась:

– Леня! Мы и так мокрые!

– Вот именно! – рассмеялся он.

Тогда она подскочила и окатила его целым дождем.

– Ладно, ладно! – закричал он, закрывая лицо руками. – Сдаюсь!

– Ага! – обрадовалась Саша с детским восторгом, подпрыгнула к Леньке. Еле сдерживая смех, с деланным участием наклонилась к нему, – Ну, как поживает ваше мокрое величество?

– Она еще и спрашивает… – с комической сокрушенностью промолвил в пустоту Ленька. И, едва Саша хотела столь же комически ему посочувствовать, Ленька взметнулся, обхватил ее и увлек за собой в воду.

– Хулиган! – отбивалась, фыркала и захлебывалась смехом Саша.

– Так мы, оказывается, боимся щекотки? – совершенно по – детски радовался Ленька.

– Все! Ты выиграл! Леня!

– Да? – протянул он, – а где же мой выигрыш?

– Какой выигрыш? – слукавила Саша.

– А вот какой, – ответил он и приник к ее смеющимся губам.

Она дернулась, но, почувствовав себя в плену его рук, расслабилась и обняла его.

А в этот момент из – за холма выглянуло солнце…

Город был еще тих, заспан и не заполнен обычной суетой. Розовые лучи солнца дотянулись уже и сюда.

Ленька обнимал Сашу за талию, они спокойно шли по самой середине дороги. Мимо промчался запоздавший рокер, одобрительно посигналив им.

– Лень, я устала, – сказала Саша. – Давай, сядем в автобус?

– Давай, – кивнул он и, словно повинуясь волшебной палочке, недалеко от них притормозил автобус. Они залезли в него и уселись на заднем сидении.

– Хочешь есть? – внезапно спросил Ленька.

– Ой! – обрадовалась Саша. – Ленечка, как ты догадался?

Он полез в карман и достал оттуда несколько сухих макаронин, крохотный пакетик гречневой крупы и соль в спичечном коробке в полиэтиленовом пакете.

– Вот… я так и думал, что пригодится…

Саша фыркнула и, не сдерживаясь, расхохоталась.

Подождав, пока она отсмеется, Ленька достал из кармана объемный сверток. Развернул.

– Выбирай.

Разумеется, в свертке были бутерброды. Саша схватила один.

– Умираю просто, есть хочу! – и принялась уписывать за обе щеки.

В этот момент в пустой автобус вошла девушка. Окинула их презрительным и любопытным взглядом.

– Ну вот, огорчилась Саша, – это Танька из соседнего подъезда. Теперь весь район знать будет и обсуждать.

– Ну и что? – прищурился Ленька. И вдруг громко, на весь автобус, позвал:

– Таня!

Та испуганно оглянулась, снова пытаясь сделать презрительный взгляд.

– Что?

– Хотите бутерброд? – дружелюбно спросил Ленька.

– Нет! – скривила та губы в насмешливой улыбке, но они ей не повиновались, а в ее глазах Саша разглядела зависть.

А Ленька улыбался ей своими ямочками на щеках да лукавыми глазами – рыбками.

Дневник Леньки Баженова

Сентябрь, 97

Мы с Лилькой гуляли сегодня в парке. Самое начало сентября в Якутии – пожелтевшие березы, иголочки колючей умершей травы. Небо, покрытое сугробами облаков. Я вспоминал, как в детстве думал о том, что облака – это сладкое мороженое. И, наверняка, оно вкуснее того, что лизала сестренка. Хотя она бы со мной не согласилась.

Лилька – милейшее создание. Она не похожа на других детей. Хотя, может, лишь мне так кажется? Вряд ли. Меня любовь никогда не ослепляла. Моя сестренка самая красивая, самая чуткая, самая беззащитная. В ней – все грани очарования детства. Она не боится плакать, любопытствовать и сочувствовать. Она не боится быть собой. Быть человеком. В ней нет ни капли робости. Она для меня – символ тепла, символ неподдельности. Нет на свете чуда прекрасней, чем ребенок, растущий в любви.

Мы с Лилькой похожи внешне. У нее такие же светлые волосы, синие глаза и пухлые губы. На этом сходство исчерпывается. Я не таков. Я не был таким, как она в свои четыре года. Вероятно, к моему появлению на свет родители просто не успели дозреть. Сыграло роль и то, что ждали девочку. А я, как это потом вошло у меня в привычку, разрушил все их планы и не оправдал надежд.

Почему мама так холодна ко мне? Это удивительней тем, что мое лицо почти копия ее… Наверное, с нее все и началось. Моя свобода отшельника и несвобода отвергнутого ребенка, смелость одиночества и страх перед ним. Началось, набрало обороты…. Можно бы, конечно, потешить свое самолюбие лестными идейками об избранности, но я не стану этого делать. Тошно и без сладкого нытья. Я бываю просто омерзителен.

Отец не тратит на размышления обо мне ни крупицы своего драгоценного времени. Он им слишком дорожит. А фигура сына вызывает в памяти лишь раздраженное недоумение, приводящее в глухой тупик.

Бесплодные, иссушающие душу и разум эмоции. Он это понимает. А я – нет! И я не могу вновь и вновь не наступать ему на больную мозоль под названием Ленька. Порой даже просто так… из вредности, что ли. Хотя чаще – надеясь пробиться сквозь стену отчуждения.

… У меня не было друзей никогда. Быть может, непонимание родителей породило во мне иллюзорное ощущение всеобщего неприятия? В какой – то степени – да. Но не слишком ли я строг к своим родителям, не слишком ли жесток? Ведь это отчуждение от мира научило меня видеть изнанку людей, вещей, явлений. Научило не бояться ее, принимать не частично, а полностью.

Слово семья не имеет для меня сейчас никакого смысла. Я никогда не пойму, что вкладывают в это понятие отец и Женя.

Хотя, если бы все пошло иначе, если бы … может быть, когда – нибудь я стал бы хорошим мужем Саше. И, наверняка, образцовым отцом. Не суждено.

Слишком больно терять так. Даже не расстаться и знать, что любимая где – то смеется, дышит, радуется новому рассвету… А потерять…

Я боюсь, что все, о чем я помню, что я помню о Саше – это лишь мертворожденный плод жадного и больного воображения одиночества. Если это так, то я постараюсь больше никогда не вспоминать об этом. Я переступлю через самое сокровенное в себе, но не поддамся на уговоры иллюзии. Никогда. Ни за что. Но откуда, скажите, откуда же эта ноющая боль в груди? Я не могу привыкнуть к ней. К такому не привыкают.

А мои рисунки?..

Саша!

Я тебя придумал?..