Страница 38 из 47
Я натянула кроссовки и зашагала в сторону дневной школы имени Сары Рифки Хартог.
***
Школа была не совсем такой, какой я ее помнила. Вместо двух больших домов, которые она занимала, теперь их было три, и они были соединены сложной цепочкой лестниц. Вход был немного не там, где раньше. Они достроили что-то сзади. Но все же она не очень изменилась. Я сказала на входе, что пришла увидеть Эсти Куперман, и меня впустили. Да, охрана здесь, как всегда, отличная.
Я осмотрела коридор. Какая-то странная архитектура: две входные двери прямо друг возле друга, разделенные только маленьким куском стены, две лестницы, идущие из одного места в противоположных направлениях. На стенах - работы по истории Израиля, математический проект, какие-то рисунки, выполненные на цветной бумаге с закручивающимися углами. Пахла школа точно так же - мелом, потом, цементом и старыми кроссовками. Я не могла просто взять и зайти к Эсти в ее класс. Бог знает, что подумают эти школьницы, увидев меня. Но, наверное, Эсти зайдет в учительскую между уроками. Интересно, учительская находится все там же, где и раньше?
Прежде чем постучаться, я помедлила. Я подняла руку и зависла, увидев надпись: “Не стучать во время перерыва, за исключением последних десяти минут”. Она меня напугала. Я посмотрела на нее пару секунд, а потом постучала.
Дверь открыла довольно симпатичная рыжая девушка. В этой школе всегда были такие молодые учительницы? Она с подозреним взглянула на мою определенно неподобающую юбку и голые ноги, но ее лицо прояснилось, когда я упомянула имя Эсти. Конечно, я могу зайти и подождать. Она с улыбкой придержала для меня дверь. Учительская была пуста; в ней было всего пару потрепанных кресел, пару шкафчиков и три стола. Я села и закинула ноги на маленький столик в центре комнаты.
Учительница предложила мне кофе, и я с радостью согласилась. Пока она возилась с чашками, чайником и ложками, она представилась:
- Я Тали, кстати, Тали Шницлер. Я преподаю географию. А Вы?
- Я Ронит, - сказала я. - Ронит Крушка. Я, э-э, двоюродная сестра мужа Эсти.
Звука разбитых чашек или внезапного вздоха не последовало, но ее процедуры определенно приостановились. Эта Шницлер развернулась и посмотрела на меня.
- Ронит Крушка? Вы дочь Рава?
Я кивнула. Она пожелала мне долгой жизни. Я поблагодарила ее. Она какое-то время смотрела на меня, а потом вернулась к своим чашкам.
Вручая мне мой кофе, она попыталась улыбнуться.
- Эсти скоро будет, я уверена… Мне, э-э, надо идти.
Шницлер собрала свои книжки и поспешно удалилась. Мне не пришлось долго думать о том, чего она боялась. Это уже было очевидно. Больше нечего таить, даже от самой себя.
***
Сейчас я думаю о том, знали ли о нас девочки в школе. С одной стороны, я не понимаю, как это можно было упустить. А с другой - не могу представить, что они заподозрили и ничего не сделали. Но в те школьные, гортензиевые годы мы проводили вместе все перемены, все время делали вместе уроки после школы, были друг у друга на Шаббат и по воскресеньям. Многие школьницы так дружили.
Было здорово, не отрицаю. На тот момент это было здорово. Какое-то время у нас был план, у нас троих. Мы с Эсти поедем в семинар в Манчестер, Довид тоже вскоре вернется туда из йешивы в Израиле. Тогда наша троица будет вместе. А потом? Кажется, мы так и не решили. Казалось, достаточно было быть вместе в одном городе вдали он дома. Думаю, уже тогда я что-то замалчивала, что-то отрицала. Все же у меня под локтем до сих пор сидел кусочек коры дерева.
Помню, все девочки удивились, когда мы с Эсти не пошли в один и тот же семинар. Мой папа предложил мне то, от чего я не смогла отказаться. Он отправил меня в Стерн Колледж в Нью-Йорк - семинар и университет вместе. Сказал, что он более “современный” и больше для меня подойдет. Я не раздумывала об этом решении; мне слишком импонировала сама перспектива уехать.
После этого все случилось довольно просто. Я избегала других англичанок - которые все время толпились вместе, делясь друг с другом бутылками с горячей водой и чаем. Я общалась с американками, потом с крутыми американками с телевизорами в комнатах, потом с их еще более крутыми друзьями из Нью-Йоркского университета. А потом и вовсе ушла. Это было нелегко, но я все для этого сделала. Я устроилась на работу, используя свою студенческую визу, копила каждый доллар. Я брала меньше предметов в семинаре и больше светских предметов, более полезных. У одной из девочек из Нью-Йоркского университета было свободное место в квартире.
Я помню это чувство, когда я делала взнос за эту крохотную комнату и переносила туда свои вещи. Это было отличное, окрыляющее чувство, будто я впервые вдохнула в свои легкие воздух.
“Только ты можешь спасти саму себя, - говорит д-р Файнголд, - но ты, по крайней мере, можешь это сделать”.
***
Мы с Эсти пошли на прогулку. Далеко уйти мы не могли. Эсти скоро нужно было возвращаться на уроки, так что мы просто сделали несколько кругов вокруг игровой площадки. Хоть было еще тепло, небо было железно-серое - таким цветом оно обычно затягивается на несколько дней и все время угрожает дождем. Наступала осень. Две большие черные птицы боролись за недоеденный бургер, который занесло ветром на площадку. Я сказала:
- Я пришла сказать тебе, что уезжаю. Это место не для меня. Я больше не могу здесь оставаться. Я поменяю свой билет. Уеду завтра или послезавтра.
Она вздохнула, прикусила нижнюю губу и принялась смотреть на птиц. Одна из них пыталась отлететь с половиной булки в клюве. Интересно, Эсти вообще меня слышала?
Она сделала глубокий вдох и сказала:
- Снова уезжаешь, Ронит? Почему, как ты думаешь, ты всегда в итоге уезжаешь или планируешь уезжать?
Я не удивилась. Эта беседа вообще не была примечательной. Мы просто смотрели на этих огромных птиц и разговаривали так, будто мы обсуждали, почему я люблю яблоки, но не люблю яблочный пирог. Она говорила небрежно, повседневным тоном. Я подумала, ну ладно. Хорошо. И сказала:
- А почему ты никогда не просишь меня остаться?
Улыбнувшись, она посмотрела на свои руки, а потом подняла взгляд снова. Она смотрела не на меня, а скорее на птиц.
- Думаю, потому, что не вынесу, если ты скажешь “нет”. Лучше не спрашивать вообще.
Еще какое-то время мы наблюдали за тем, как по площадке летали птицы и какие-то куски картонной упаковки. Она сложила руки на груди и сказала:
- Мне кажется, я еще раньше тебя знала, что ты уедешь. Когда тебя отправили в Америку, я думала, что ты не вернешься. И ты ведь не вернулась.
Надо было оставить все как есть и не спорить.
- Я возвращалась, Эсти. Несколько раз, когда в колледже были каникулы.
Она снова улыбнулась - мрачной полуулыбкой.
- Ты вернулась, чтобы сказать мне, что снова уезжаешь. Ты что, не помнишь? Ты сказала мне о своем плане.
Я не помнила.
- Ты сказала, что получила работу в банке. После твоего первого года в Стерн. Мы тогда сидели на твоей кровати. Мы глядели в потолок и держались за руки. И ты сказала: “Я нашла работу”.
- А что сказала ты?
- Я спросила, какую. И уже тогда, до того, как мы начали обсуждать детали, квартиры и паспорта, я знала, что ты никогда не вернешься.
Наверное, это я помню, совсем чуть-чуть. Кажется, только ощущение ее руки в своей.
Какова правда? Как теперь достучаться до того человека, которым я была, и задать этот вопрос? Если бы были сказаны эти, эти и эти слова, осталась бы я? Иногда мне кажется, что она ничего для меня не значила, совсем ничего, что я отмахнулась от нее и никогда не смотрела в прошлое. Но наши чувства к кому-то сложнее, чем мы думаем. Иногда мне кажется, что если бы она попросила меня, хоть раз, остаться… Я бы осталась навсегда. Все эти раввины учат нас, что у каждого внутри целый мир. Может, есть две правды. И то, что она не была для меня важна, и то, что я бы осталась, попроси она меня. Но она никогда не просила. И мне пришлось уехать.