Страница 35 из 43
– Ну, Сайт, не смейся. Не будешь рассказывать – на брюках заглажу две стрелки, а одну штанину укорочу.
– Ну уж нет, милая, брюки я предпочитаю с одной стрелкой. А о прошлом вспоминать не хочется. Это улица с односторонним движением. Обратного хода нет. Проехали!
Зульфию это не убеждало. Она по-прежнему с женским упрямством просила, умоляла рассказать его о личной жизни. Как человек дела, он не совсем понимал Зульфию, её душевные устремления, хотя имел немалый опыт обращения с прекрасным полом.
По существу, человеку кроме сытой жизни, красивой одежды, благоустроенной квартиры нужно ещё кое-что – духовное единство, вера в ближнего. Зульфию в Сайте интересовали именно эти начала. Самый ли дорогой и любимый человек она для Санта? Можно ли на него рассчитывать в будущем?
– Саитжан, мне кажется, Рушания тебя очень обидела. Я буду другой, слышишь?
«Много знай, говори мало», – сказал один мудрец. Лишь маленькую толику из пережитого поведал он Зульфие.
Вспомнил Рушанию. Первую встречу, безоблачное начало семейной жизни и кошмарный конец. Как обо всём этом расскажешь? Конечно, и Зульфию можно понять. Ей небезразлично, с кем она живёт. Вот уже и губки надула, и впрямь собралась обидеться. Саит усадил жену рядом и начал:
– Ты, моя хорошая, старайся понапрасну не обижаться. Обида – вещь нехорошая. Тебя старит, врага молодит. Так вот. Родился и вырос я в Тетюшском районе. Есть у меня два брата и одна сестрёнка – это ты уже знаешь. Ты их видела. То, что родителей нет в живых, ты тоже знаешь.
– Как ты стал военным?
– После школы год работал помощником тракториста. В прежнее время я бы бил себя в грудь, как-никак был секретарём комсомольской организации колхоза. Работал с душой. Пришла пора идти в армию. Как комсомольскому работнику предложили: выбирай любое военное училище, кроме Москвы и Ленинграда. Сами же предложили Симферопольскую военнополитическую школу. Училище это котировалось. Добавили: мол, картошкой да лапшой, поди, объелся, а там фрукты поешь.
Для порядку пришлось сдать экзамены. Начал учиться. Конечно, вначале после татарской школы было трудновато. Но быстро догнал сверстников и даже получил диплом «с отличием». И чуть было не попал в Московскую военную академию, не случись ЧП…
– Может, не послали, потому что татарин?
– Может, и это сработало. Но погорел я в результате своей политической слепоты.
– А что это такое? Мне ведь тоже скоро госэкзамены сдавать.
– Теперь времена другие. Сейчас свобода слова: говори что хочешь. На госэкзамене мне надо было дать оценку последнему периоду Второй мировой войны. Я сказал, что наряду с неоценимым вкладом славной Советской Армии в разгром фашизма было допущено много ошибок.
Позёвывавшие члены государственной комиссии от этих слов вдруг проснулись, словно их блоха укусила. «Что же это были за ошибки?»
Я, конечно, мог выкрутиться. Всё-таки тогда культ личности уже был развенчан. Но чёрт меня дёрнул! Возьми да и скажи: «В Крыму, в городе, где мы учимся, должно жить коренное население острова – крымские татары, пора их вернуть на родину». Председатель комиссии, усатый генерал Куропатенко, крикнул мне, стукнув при этом кулаком по столу:
– Мы здесь собрались не для того, чтобы выслушивать эту белиберду. Вон отсюда!
После экзамена меня вызывали, прорабатывали. Нескольким учителям влепили выговор за слабую политическую подготовку.
Тяжело я перенёс это. Три ночи почти не спал. Курсанты перестали со мной здороваться, потом и вовсе перестали замечать. Во сне видел маму: солнечный день, мама сидит. На ней вышитое платье. Меня к себе зовёт. Но я не могу сойти с места, к ногам словно пудовые гири подвесили. Утром получил телеграмму: «Маму уже похоронили, можешь не приезжать». В тот день, когда я боролся за права крымских татар, дома умерла мама.
На пятый день вышел на улицу. В душе пустота. Голова словно набита толчёным стеклом, ноги как деревянные. Всё кругом плывёт и кружится. Ничего не соображаю, ничего не понимаю. В мозгу сидит: мир без меня существовать не может, он живёт только в моём воображении. Стало быть, сегодня конец света. Смерть, вечность, планета – всё зависит от моего желания. Я понял, что схожу с ума.
Достал из кармана гимнастёрки булавку, пробую проколоть руки, ноги, вижу кровь, но боли не чувствую. Как всё забыть, оказаться с мамой? Не найдя другого выхода, зашёл в кафе, выпил два стакана водки. Помню только, как вышел на улицу, сел на скамейку…
На другой день проснулся на широком диване. Белый потолок. Где я? С кем я? Я же должен быть в казарме.
– Проснулся, курсантик? Сейчас попьём чаю.
– Кто вы? Где я?
– Меня зовут Марина. Марина Сергеевна.
– Как я к вам попал?
Поднимаюсь. Молодая красивая женщина. Как и многие южанки, полновата, по плечам светлые волосы. Села рядом и рассказала:
– Шла домой с вечерней смены. Вижу: на скамейке сидит, запрокинув назад голову, курсант. Лицо белее снега. Совсем плох. Я же медсестра. Думаю: умер. Кое-как нащупала пульс. Пытаюсь разбудить, кричу прямо в ухо. Бесполезно. Вдруг, откуда ни возьмись, патруль. Я уже поняла, что ты пьян. Подумала сначала: «Ну и чёрт с ним, мне-то что?» Но в последний момент пожалела: молодой, красивый, пропадёт.
«Вы кто будете?» – спрашивает офицер. И не заметила, как ляпнула: мол, жена. Пришлось досочинять дальше. «Сегодня у меня день рождения. Были в гостях. Сейчас проспится, а потом вернётся в казарму». – «Как звать?» – спрашивает. То ли для порядку, то ли сомневается. Первое, что пришло на ум, говорю: «Саша».
Он достаёт из твоего кармана документ, читает: «Саит Сакманов. Курсант пятого курса. Его зовут не Саша».
Уж как я обрадовалась, что имя начинается на букву «С». Говорю: «Саит значит по-русски Саша, Александр. Их имена не сразу запомнишь. Вот и зову Сашей». – «А кто он по национальности?» – допытывается недоверчиво капитан, чёрт бы его побрал. Соображать некогда. По имени и фамилии поняла, что не славянин. «Мусульманин», – говорю. «В нашей стране нет такой нации», – говорит.
И тогда я взорвалась, словно перезревший арбуз. «Какое имеете право меня допрашивать? Что, я не имею права с мужем погулять на свежем воздухе? Заполонили город военнослужащими. Делать вам больше нечего». Вижу, собрались уходить. «Нет, – говорю, – я так этого не оставлю. Помогите мне мужа до дома довести. Дайте мне одного солдата».
Тогда они потребовали показать твой увольнительный лист. Одна ложь тянет за собой другую. Говорю: «Бумага осталась дома». Сказала и глазом не моргнула. Сама боюсь: а если дома лист попросят? За то, что напоила курсанта, за то, что назвала мужем, могли и саму взять. Всё могло случиться. Но всё образовалось. Счастливчик ты. Самое удивительное: капитан мне поверил и солдата дал в подмогу. Сама тебя раздела и уложила.
Когда, напившись чаю, одевшись в вычищенную форму, я уходил, она сказала на прощание: «Сегодня и вправду у меня день рождения. Сможешь, приходи. Буду ждать. Никого не позвала. Как вчера напиваться не будем?»
Вышел на улицу. Тошнит, голова трещит. Но вокруг всё вернулось на своё место. То ли водка, то ли эта женщина, то ли ночной патруль, то ли всё вместе взятое меня спасло от сумасшествия. С годами эти события выглядят вполне логичными, но время от времени спрашиваю себя: «А со мной ли всё это было?»
Затаив дыхание, слушает Зульфия Сайта. Затем, слегка освободившись от его объятий, спрашивает:
– А ты к этой женщине ещё ходил?
– Человека, спасшего меня – кандидата в психбольные, я, конечно, так просто не смог оставить. Я был ей благодарен. И её любовь ко мне, и предложение жить вместе я воспринял как знак судьбы. Но пожили мы всего полгода. – Все прелести этой совместной жизни Саит сознательно опустил в рассказе. Дабы не пробуждать без нужды у Зульфии чувство ревности.
– Только принимая во внимание мои успехи в учёбе, кое-как выдали диплом. Направление было одно – в братскую Монголию. Те курсанты, что кое-как вымучили «тройку» и не просыхали от пива, имели возможность выбора. Я же – нет. И тогда я понял, какое грязное дело – политика, как трудно жить тому, кто говорит правду. От политики отошёл. Я давно для себя уразумел, что все эти митинги, требования свободы, независимости – бесполезное, не имеющее будущего занятие. Нынче время сильных. Ведь вот и великий русский поэт Блок, поняв, что борьба со страшной, уродливой действительностью обречена, заявил: «Истина в вине». Позднее пришёл ко Христу. Что-то я себе душу разбередил, налей-ка, жёнушка, немного коньяку… Ты уж, милая, теперь, конечно, хочешь спросить, как всё закончилось с Мариной Сергеевной, так ведь?