Страница 6 из 20
– Вот как! Беленькие, говоришь?! А где же твой папа?
– Уехал.
– Куда?
– Не знаешь разве? На фронт, – ответила девочка и немного погодя, будто только что вспомнив, добавила: – Он лейтенант.
– Лейтенант? Вот какая ты умница, знаешь, кто твой папа. А… – Зариф осёкся. Он хотел спросить, где же мама, но удержался, боясь расстроить девочку.
Видно, девочка уже успела привыкнуть к Зарифу. Без стеснения она сперва положила в рот ягодки, зажатые в ладони, потом принялась сосать сахар.
Вдруг по лесу пронёсся страшный грохот. Задрожала земля, от воздушной волны закачались верхушки деревьев. Где-то вблизи начался артиллерийский обстрел. Зариф и ребёнок на миг оцепенели, будто внутри них поселилась какая-то жуткая тишина…
От страха девочка начала дрожать. Зариф крепче прижал её к себе, ему показалось, что сердца их забились в лад.
Плаксивым голосом девочка позвала:
– Мама!
– Не плачь, дочка, сейчас придём к маме, – сказал Зариф. Собственный голос показался ему глухим и тусклым, будто исходил из глубокого колодца.
Одной рукой обхватив Зарифа за шею, девочка ещё крепче прижалась к нему. Он же, то ли желая её успокоить, то ли думая вслух, сказал:
– Куда же мы идём?
– К бабушке в гости, – совершенно серьёзно ответила девочка.
Зариф невольно улыбнулся.
Так они дошли до развилки дороги. Рота пошла по правой дороге, левая же вела к ближайшей станции.
Сквозь редкие высокие сосны были даже видны крыши пристанционных домов. Зариф остановился в растерянности. Что делать? Он не может отстать от роты, надо немедленно догнать товарищей. Но куда девать девочку? Не лезть же с ней в огонь… В надежде обнаружить кого-нибудь, Зариф посмотрел вокруг. Но никого не было. Несколько секунд он напряжённо думал. Помнится, они уже проходили по этой дороге, возле будки дорога эта пересекала железнодорожное полотно. Он прикинул возможное расстояние между станцией и будкой и посмотрел на девочку. Она же, будто угадывая сомнения Зарифа, очень серьёзно глядела на него. Этот взгляд прервал колебания Зарифа. «Успею», – сказал он себе и, поудобнее обхватив ребёнка, побежал к станции.
Вот и станция. Перед платформой стоит красный товарняк. Поезд, видимо, скоро тронется, люди торопливо садятся в вагоны.
Зариф выбежал на платформу и не успел осмотреться, как раздалось пронзительное:
– Доченька! – И худая русская женщина бросилась к Зарифу.
– Мама! – Всем своим тельцем девочка потянулась к женщине и выскользнула из его рук.
Как выразить словами состояние матери, при ночной бомбёжке потерявшей своего ребёнка, ночь напролёт искавшей его, уже отчаявшейся найти, и вдруг… Задыхаясь от переполнявшей её радости, женщина застонала, судорожно прижалась к девочке и молча стала целовать её руки, лицо, глаза, волосы… Ребёнок выронил сахар. Около них начали собираться люди.
Отдав ребёнка, Зариф облегчённо вздохнул всей грудью, тыльной стороной ладони отёр со лба пот и внимательно посмотрел на мать с ребёнком. Может быть, ему хотелось сказать какие-то ласковые слова или услышать самому благодарность и одобрение. Но мать ещё не успела оправиться от потрясения, как Зариф быстро побежал вдоль полотна.
Женщина, спохватившись, начала что-то кричать ему вслед. Он оглянулся и лишь махнул рукой. Его теперь занимала одна забота: как побыстрее догнать роту и что сказать командиру?
Вот он увидел роту, пересекавшую железную дорогу. Зариф снял с плеча винтовку, крепко сжал её в руке и побежал ещё быстрее. На его счастье, недалеко от полотна в рощице рота остановилась.
Зариф подбежал к командиру, высокому, худощавому лейтенанту, стоявшему с папиросой в зубах несколько поодаль от бойцов.
– Товарищ лейтенант! – произнёс Зариф, задыхаясь от бега и волнения.
Командир внимательно посмотрел на раскрасневшееся, потное лицо Зарифа и сказал:
– Успокойтесь сперва.
От этого сдержанного голоса Зариф пришёл в себя. Он глубоко вздохнул и, почти не запинаясь, рассказал, где и по какой причине он отсутствовал.
Командир долго молчал. Зариф, боясь шевельнуться, ждал выговора. Наконец командир бросил окурок на землю, долго растирал его носком сапога, затем тихим голосом спросил:
– Кому отдали ребёнка?
– Матери.
В это время в роще, метрах в двухстах от роты, упал снаряд. Вместе с дымом в воздух взлетела земля, ветки и щепы от деревьев. Командир вытащил ещё одну папироску, не спеша закурил, снова посмотрел на неподвижно стоявшего перед ним Зарифа.
– Вы доброе дело сделали. Спасибо вам.
Зариф от неожиданности заморгал. Кажется, и командир это заметил, суровое лицо его, будто на него упал свет зари, вдруг просветлело и смягчилось.
– Вы меня поняли? – спросил он с добродушной улыбкой.
Зариф стоял со сжатыми от напряжения зубами, всё ещё не веря себе. На вопрос командира он только кивнул.
– А теперь идите на своё место, – услышал он затем.
Через полчаса рота, пройдя рощицу, вышла в открытое поле и, развернувшись в цепь, направилась на передовую позицию.
Это было уже настоящее поле боя. Здесь, на войне, чем наглее бывает смерть, тем уверенней в себе, стойкой, гордой и прекрасной предстаёт жизнь. Человек уподобляется алмазной крупинке. Несмотря на малую величину, едва различимую глазом, она несёт в себе все качества большого алмаза. Он твёрд… и он сверкает.
Зариф чувствовал на лице воздушную волну от разрывов снарядов, слышал свист пуль, пролетающих мимо уха, но ему казалось, что пуля не убьёт его, а если и заденет, то лишь ущипнёт слегка.
Странное дело, Зариф первый раз был на передовой, а чувствовал в себе непонятное для него самого спокойствие. Словно вселился в него покой этого солнечного утра, озарив своей красотой его душу. Он непроизвольно погладил шею. Как будто на ней ещё оставалось тепло от рук ребёнка.
1941
Глядя на горы
В тот год, когда кончилась война, стояла ясная, сухая осень. В один из таких осенних дней вернулся в деревню фронтовик, вернулся позже, чем другие… А на следующий день, захватив узелок с гостинцами, отправился проведать старика Лукмана и его старушку. Через покосившиеся ворота вошёл он в просторный большой двор.
Всё ему здесь было хорошо знакомо, но… Как всё изменилось! Двор зарос бурьяном. Когда-то аккуратный, ладный домишко постарел, стоял теперь сиротливо, обветшавший, съёжившийся.
Остановился гость на минуту, прислушался. Тишина. Только в сухой траве нехотя стрекочет кузнечик. Направился к дому, пригнувшись, вошёл в тёмные сени, нащупал дверь и, приоткрыв её, спросил:
– Можно?
Никто не ответил. Он переступил порог. Навстречу ему, заправляя под платок седые волосы, шла хозяйка.
– Здравствуй, бабушка Шамсинур! Как вы поживаете?
Она смотрела на гостя и не узнавала его:
– Кто ты, сынок?
– Это же я, бабушка, Ахметвали.
– Кто? Кто?
– Ахметвали, говорю.
– Ахметвали?! Сын Гайниджамал?
– Да, он самый…
– Ай Аллам! – оживилась старуха. – Смотри-ка, не узнала, ты, оказывается, вернулся? Жив-здоров?
– Вашими молитвами.
– Бог дал. Ай, какая радость для бедной Гайниджамал! Вот ведь, если жив человек, то рано или поздно вернётся к родному очагу.
Она потянулась в угол к старику – тот спал на сакэ, под жёлтой шубой:
– Стари-ик, встава-ай… Ахметвали вернулся…
Но жёлтая шуба оставалась неподвижной. Тогда старушка взобралась на сакэ и стала тормошить старика:
– Просни-ись. Ахметвали вернулся, к нам вот пришёл, встава-ай, целые дни спишь. Постарел, ох, постарел…
Наконец приоткрылся краешек шубы – старик Лукман приподнялся на локте. Широко раскрыв глаза, будто испугавшись, он молча смотрел на незнакомого человека в солдатской гимнастёрке.
– Здравствуй, дедушка Лукман, – улыбнулся тот.
– А кто это? – не узнавал старик.
– Ахметвали ведь, – ответила старуха. – Неужели не узнаёшь? Наш Ахметвали.