Страница 13 из 22
День 2
Завещание Льва Толстого
«Мое завещание приблизительно было бы такое. Пока я не написал другого, оно вполне такое. 1) Похоронить меня там, где я умру, на самом дешевом кладбище, если это в городе, и в самом дешевом гробу – как хоронят нищих. Цветов, венков не класть, речей не говорить. Если можно, то без священника и отпеванья. Но если это неприятно тем, кто будет хоронить, то пускай похоронят и как обыкновенно с отпеванием, но как можно подешевле и попроще. 2) В газетах о смерти не печатать и некрологов не писать. 3) Бумаги мои все дать пересмотреть и разобрать моей жене, Черткову В.Г., Страхову (и дочерям Тане и Маше)… тем из этих лиц, которые будут живы. Сыновей своих я исключаю из этого поручения не потому, что я не любил их (я, слава богу, в последнее время все больше и больше любил их), и знаю, что они любят меня, но они не вполне знают мои мысли, не следили за их ходом и могут иметь свои особенные взгляды на вещи, вследствие которых они могут сохранить то, что не нужно сохранять, и отбросить то, что нужно сохранить. Дневники мои прежней холостой жизни, выбрав из них то, что стоит того, я прошу уничтожить, точно так же и в дневниках моей женатой жизни прошу уничтожить все то, обнародование чего могло бы быть неприятно кому-нибудь. Чертков обещал мне еще при жизни моей сделать это. И при его незаслуженной мною большой любви ко мне и большой нравственной чуткости, я уверен, что он сделает это прекрасно. Дневники моей холостой жизни я прошу уничтожить не потому, что я хотел бы скрыть от людей свою дурную жизнь: жизнь моя была обычная дрянная, с мирской точки зрения, жизнь беспринципных молодых людей, – но потому, что эти дневники, в которых я записывал только то, что мучало меня сознанием греха, производят ложно одностороннее впечатление. <…> Из остальных бумаг моих прошу тех, которые займутся разбором их, печатать не все, а только что может быть полезно людям. Все это пишу я не потому, чтобы приписывал большую или какую-либо важность моим бумагам, но потому, что вперед знаю, что первое время после моей смерти будут печатать мои сочинения и рассуждать о них и приписывать им важность. Если уже это так сделалось, то пускай мои писания не будут служить во вред людям». (1895)
Завещание Шекспира
«Я, Уильям Шекспир из Стратфорда-на-Эйвоне, в графстве Уорик, джентльмен, в совершенном здравии и полной памяти (слава Всевышнему!), привожу в порядок дела и выражаю мою последнюю волю и мое завещание таким образом и в следующей форме:…я отдаю и отказываю моей дочери Джудит сто пятьдесят фунтов ходячей английской монетой, которые должны быть ей выплачены следующим образом: сто фунтов в виде ее приданого через год после моей кончины, с выдачей дохода в два шиллинга с фунта, которые она будет получать в течение всего времени, пока означенная сумма не будет выплачена полностью после моей смерти; а остальные пятьдесят фунтов, как только она согласится принять. <…> Кроме того, я завещаю моей упомянутой сестре Джоанне двадцать фунтов и весь мой гардероб, которые должны быть ей вручены через год после моей смерти, и отдаю ей в пожизненное владение стратфордский дом, где она живет, а также все службы, с выдачей ежегодного дохода в двенадцать пенсов. Далее я завещаю каждому из ее трех сыновей, Уильяму Харту, Томасу Харту и Майклу Харту, сумму в пять фунтов, уплаченную им через год после моей кончины. Сверх того, я завещаю вышепоименованной Элизабет Холл всю мою столовую серебряную посуду (за исключением моего большого серебряного вызолоченного кубка), которую включаю в число завещания. Далее я завещаю бедным названного местечка Стратфорда десять фунтов; г-ну Томасу Комбу – мою шпагу; Томасу Расселу, эсквайру, – пять фунтов и Фрэнсису Коллинзу, джентльмену из местечка Уорик в графстве Уорик, – тринадцать фунтов шесть шиллингов и восемь пенсов; эти суммы должны быть выплачены через год после моей кончины. Сверх того, я завещаю Гамлету Сэдлеру двадцать шесть шиллингов восемь пенсов на покупку перстня; Уильяму Рейнольдсу, джентльмену, – двадцать шесть шиллингов восемь пенсов для покупки перстня; моему крестнику Уильяму Уокеру – двадцать шиллингов золотом; Энтони Нэшу, джентльмену, – двадцать шесть шиллингов восемь пенсов; и г-ну Джону Нэшу – двадцать шесть шиллингов восемь пенсов; и каждому из моих товарищей – Джону Хемингу, Ричарду Бербеджу и Генри Конделу – двадцать шесть шиллингов восемь пенсов для перстней. <…> Кроме того, я завещаю моей жене вторую из лучших моих постелей со всею принадлежащей к ней мебелью. Сверх того, я завещаю моей дочери Джудит мой большой серебряный вызолоченный кубок». (1616)
День 3
Стихотворение А.С. Пушкина «Арион» не сразу оформилось в том виде, в котором оно сейчас знакомо всем нам. Вот один из любопытных примеров изменения автором первой редакции текста.
Заключительная часть этого произведения включала изначально следующие стихи:
Затем Пушкин, очевидно, недовольный слишком сильным выделением слова «гимн» за счет постановки на нем сверхсхемного ударения и желая крепче связать начальную и конечную части стихотворения, меняет две строчки:
Но не удовлетворяется этим – в результате чего возникает итоговая, знакомая всем нам редакция:
Именно эти две последние правки особенно интересны с точки зрения психологии творчества. Мы, кажется, вправе предположить, что в обеих редакциях решения о замене слов были продиктованы в первую очередь соображениями звукописи.
Заменив сперва «гимн» на «песни», Пушкин меняет и «выброшен» на «вынесен», поскольку это позволяет ему создать межстиховой звуковой повтор: «выНЕСен – пЕСНи». Однако найденное решение не устраивает его, возможно, по одной из следующих двух причин.
1) Внутристиховая инструментовка показалась автору более значимой, чем межстиховая, – и «вынесен» было заменено обратно на «выброшен», что позволило восстановить звучный ряд «на БеРеГ выБРошен ГРозою». После этого «песни» стали больше не нужны и уступили место прежним «гимнам».
2) В стихотворении уже была строка, в которой все значимые слова начинались с одного согласного, и эта строка занимала самое ударное, последнее место: «Сушу на Солнце под Скалою». В связи с этим предварение ее строкой, использующей тот же принцип: «я Песни Прежние Пою», – могло показаться излишним и ослабляющим эффект. (О том, что этот эффект в заключительной строке был для Пушкина важен, косвенно свидетельствует тот факт, что ради него он смирился даже с очевидной логической бессмыслицей: нельзя сушить что-то на солнце под скалою, так как его там нет, под скалою – тень.)
День 4
1-я хромосома – Сумароков
Всего 283 гена, в том числе ген приятного приятства, ген разнообразия жанров, ген амфибрахия, ген вздорной оды.
2-я хромосома – Херасков
Всего 64 гена, в том числе ген эпической поэмы.
3-я хромосома – Карамзин
Всего 176 генов, в том числе ген уменьшительных суффиксов, ген нежных чувств, ген послания, ген тонкого вкуса, ген слезности, ген заимствования иностранных слов.