Страница 6 из 12
Как только Западная Европа делала очередной шаг вперед в приращении своей технической и военной мощи, Россия должна была делать то же самое – во имя сохранения собственной независимости. Так еще в XV–XVI вв. закладывались предпосылки специфической модели развития России – имперской модели модернизации. Страна должна была проводить необходимые преобразования, не дожидаясь, пока созреют для них внутренние предпосылки.
В данном случае интересна позиция известного автора теории «стадий роста» У. Ростоу. Применительно к России его позиция сводится к тому, что страна в своем развитии проходит те же стадии, что и Западная Европа, разница лишь во времени прохождения, когда Россия отстает на 60–70 лет. Вторую из них («предпосылки взлета», т. е. отход от традиционного общества) он предлагает датировать двумя исходными моментами:
– с точки зрения политической модернизации – это 1696 г. (начало царствования Петра I);
– с точки зрения развития экономики – это 1861 г. (отмена крепостного права).
В третью стадию («взлет», или развитие капитализма от домонополистического к монополистическому) Россия вступила в 1890 гг. (реформы С.Ю. Витте) и завершила ее к 1914 г. Франция, США и Германия прошли эту стадию еще в середине XIX в.
Имперская модернизация начиналась по инициативе наиболее активной и дальновидной части правящей элиты и опиралась на мощь государства, т. к. в России не было сплоченного предпринимательского класса, который мог бы стать инициатором обновления снизу, как в странах первого эшелона капитализма. Такая модернизация не была направлена ни на улучшение условий жизни народа, ни даже на обогащение правящей верхушки. Если в ходе модернизации происходило и то, и другое, то только как побочный результат преобразований. Задачей же имперской модернизации было создание сильной армии, оснащенной современным вооружением, и сети работающих на нее предприятий.
Для этого на Западе выборочно заимствовались технические достижения и научные знания, которые прямо или косвенно относились к военному делу. Нередко такие заимствования стимулировали развитие собственной науки и техники. Но на первых порах, когда начинался виток имперской модернизации, многие технологии и образцы технических достижений приходилось закупать за границей в обмен на сырье и продукты питания – лес, пеньку, меха, зерно, мед.
Имперская модернизация требовала концентрации огромных масс рабочих рук для строительства дорог и крепостей, кораблей и новых заводов, а также городов и дворцов, должных подчеркнуть величие империи. При этом, разумеется, нельзя было обойтись как без насилия по отношению к народу, так и без мощного аппарата управления.
Имперская модернизация в силу ее верхушечного, принудительного характера почти не затрагивала культуру и повседневную жизнь большей части общества или затрагивала их в отрицательном смысле. Тем не менее она невольно стимулировала индивидуалистическое начало в культуре России, по крайней мере, выборочно, у отдельных лиц и социальных групп. Так, Петр I опирался на инициативу отдельных незаурядных личностей. Другой пример – модернизация, начатая Александром II, которая не могла бы осуществиться, если бы не способность к личной инициативе и предприимчивость многих русских людей, причем на всех уровнях общества.
Но как только разрыв между Россией и Западной Европой сокращался до «приемлемых размеров», самодержавие более не нуждалось в проявлении личной инициативы, к которой оно относилось с большим подозрением. Общинное начало, его опора, вновь брало верх над индивидуализмом. Период реформ заканчивался, наступал период контрреформ, продолжавшийся до тех пор, пока разрыв между Россией и Западной Европой вновь не принимал угрожающих для российского самодержавия масштабов.
Впрочем, контрреформы не могли не наступить. Поскольку ресурсы для имперской модернизации добывались за счет эксплуатации крестьян, то на подлинную модернизацию всего хозяйства, как в странах Западной Европы, ресурсов просто не оставалось. Это увековечивало бедность, а бедность в свою очередь способствовала сохранению крепостничества и общины, которые помогали выжить. Следовательно, бедность способствовала и преобладанию общинного начала над личностным в народной культуре, что препятствовало органичной модернизации.
Верхушечный, во многом вынужденный характер имперской модернизации предопределял отчуждение основной массы народа от целей и методов преобразований. Модернизация выступала как чуждое народу явление, предзнаменование конца света или других напастей. Недаром в годы петровской модернизации самого Петра в народе сравнивали с Антихристом. В ходе имперской модернизации возникал и усугублялся социокультурный раскол общества, с которым были связаны социальные конфликты (между крепостными и помещиками, а позже между рабочими и предпринимателями)1.
Одним из последствий форсированной модернизации в России стало разрушение традиционного образа жизни, вызвавшее, помимо раскола, массовую маргинализацию населения. Правда, в годы петровских реформ маргинализация уравновешивалась тем, что согнанные со своих мест люди превращались в крепостных рабочих посессионных мануфактур или шли в солдаты, становясь служивыми людьми. В ходе модернизации, начатой Александром II, не находящие себе применения, разоренные крестьяне превращались в полупролетариев, поденных рабочих или попросту в бродяг. Подобная участь ожидала и многих из тех, кто жил и работал в городах. Эта массовая маргинализация накапливала взрывоопасный потенциал в обществе.
Известно, что в конце XIX – начале XX вв. по темпам роста промышленного производства Россия была впереди всей Европы. К началу Первой мировой войны империя сумела наладить собственное производство многих видов машин и оборудования, заменяя ими импорт. Но индустриальные успехи в полном соответствии с имперской моделью модернизации достигались в первую очередь за счет крестьян, т. е. основной части населения страны. Попытки П.А. Столыпина провести аграрную реформу и создать опору самодержавия в деревне – класс частных хозяев-землевладельцев, – хотя и повысили эффективность сельского хозяйства, в целом лишь запутали ситуацию. Отторжение рынка и частной собственности крестьянским, традиционным обществом только усилилось, поскольку реформа разрушала последнюю опору основной массы крестьян – общину.
На фоне обострения социокультурных проблем и структурных несоответствий в экономике оставалась нетронутой архаичная система управления. Собственно, это и было проявлением поверхностного, верхушечного характера имперской модернизации. Абсолютно не соответствуя новым задачам, которые вставали перед Россией, система управления развалилась в экстремальных условиях войны. В этом отношении неудача в войне с Японией ничему не научила российскую правящую верхушку. Ограниченность и исчерпанность имперской модернизации, проводившейся царским самодержавием, стали очевидными для широких слоев российского общества. Но при этом задача модернизации отнюдь не снималась с исторической повестки дня. Наоборот, события военных лет показали ее актуальность.
Соответственно в рамках системы, которая существовала в России до 1917 г., не было социального субъекта, способного возглавить и провести новую модернизацию. Конечно, в среде царской бюрократии, военных, буржуазии, интеллектуалов были яркие личности, мыслившие современно и болевшие за судьбу России. Но не они задавали тон в стране. Чтобы решить задачу новой модернизации России, требовалась «внесистемная сила». А такая сила, в свою очередь, должна была выступить под антикапиталистическими лозунгами. Отрицание капитализма должно было помочь выполнить его же историческую работу, т. е. капитализм должен был развиваться через собственную противоположность.
Таким образом, для осмысления особенностей российской цивилизации большое значение имеет применение разных методов исторического познания, которые помогут в определении основных черт европейского и азиатского типов цивилизаций. Существует множество разных подходов в постижении истории России. Авторы данной работы придерживались эшелонной концепции модернизации России. Поэтому изучающие историю нашей страны должны сами, в силу своих знаний, избрать ту или иную точку зрения.
1
Известная ленинская идея о том, что в обществе существуют две культуры – одна элитарная, буржуазно-помещичья, а другая – народная, пролетарская, – могла зародиться только в обществе, пронизанном глубочайшим культурным расколом.