Страница 23 из 24
Далее в статье говорилось о желании установить в послевоенной Британии республиканскую форму правления. В тот же день король получил от своего друга, епископа Челмфордского, письмо с предостережением о том, что «в обществе сложилось подозрение, будто наша страна поддерживает царя». Поступали на имя короля и другие письма, как написанные в ответ на депеши самого короля, так и отправленные знакомыми и незнакомыми людьми по собственной инициативе. Их авторы выражали серьезную озабоченность укреплением позиций лейбористской партии и ее ролью в возбуждении общественного недовольства20. Так что страх перед толпами черни был распространен широко.
Вероятно, правительство не приняло всего этого в расчет, давая согласие на просьбу Милюкова предоставить царю убежище в Англии. Не учло оно и того, что британский народ не забыл жестокости, с которой в России была подавлена революция 1905 года. Стэмфордхэм был дотошен, если не сказать навязчив, делая все, чтобы привлечь внимание монарха к любой статье или заметке, способной вызвать его беспокойство. «Нет ни одной социалистической газеты, ни одного клеветнического листка, с любыми оценками – позитивными или негативными – его величества и королевской семьи, которые не были бы прочитаны и показаны королю», – заявил он21. Его систематические атаки на и без того пошатнувшуюся уверенность короля в том, что правительство верно подходит к проблеме, вскоре принесли желаемые плоды.
Между тем 3 апреля в Александровский дворец со своим первым официальным визитом к арестованным Романовым явился Александр Керенский, прибыв с помпой в одном из многочисленных роскошных автомобилей, конфискованных в императорском гараже. Будучи представлен Николаю, он с напыщенным видом сообщил, что одним из его первых действий на посту министра юстиции была отмена смертной казни. Эта декларация, однако, была, вероятнее всего, продиктована не столько общим альтруизмом, сколько желанием предупредить предсказуемое давление со стороны тех, кто призывал судить и казнить Николая. От Керенского все настойчивее требовали сохранить смертную казнь для «предводителей старого режима»22.
Отвечая на вопрос Николая, Керенский не смог сообщить что-либо определенное относительно его отъезда из России, но сказал, что все еще надеется устроить такой отъезд. Керенского привели в замешательство пассивность и отрешенность царя, показавшиеся ему странными – ведь после тех бурных событий, которые Николай пережил, прошло еще совсем мало времени. В нем чувствовалось глубокое одиночество, даже какая-то опустошенность. «Он не желал бороться за власть, и она просто выпала из его рук»; уход Николая в безвестность существования обыкновенного частного лица «не принес ему ничего, кроме облегчения». Освободившись от необходимости сидеть часами за письменным столом и подписывать «эти бесконечные документы», он, казалось, был вполне доволен жизнью, читая, гуляя, коля дрова и ухаживая за садом вместе со своими детьми. Только Александра «остро переживала утрату власти и не могла примириться со своим новым статусом»; ее отрицательное и враждебное отношение ко всему, что ее окружало, на всех действовало деморализующе23. Позднее Керенский признался одному из своих друзей, что его составленное заранее мнение о Николае было предвзято и несправедливо. Полное чувства собственного достоинства поведение бывшего царя произвело на него столь глубокое впечатление, что он неожиданно для себя самого, обращаясь к нему, говорил: «Ваше императорское высочество» вместо того, чтобы именовать его просто Николаем Александровичем24.
В первые дни апреля, ничего не зная обо всей закулисной возне вокруг его эвакуации из страны, Николай записал в своем дневнике, что начал разбирать свои вещи, «откладывать все то, что хочу взять с собой, если придется уезжать в Англию»25. Когда один из вынужденных тюремщиков семьи Романовых (П.П. Коцебу. – Прим. ред.) намекнул Александре, что, возможно, ей следует поторопить события и «написать английской королеве, чтобы она позаботилась о ней и ее детях», она резко его оборвала: «Мне не к кому обращаться с мольбами после всего пережитого нами, кроме Господа Бога. Английской королеве мне не о чем писать…»26.
Во время своего визита Керенский сообщил семейному врачу Романовых доктору Евгению Боткину, что королева Дании отправила из Копенгагена телеграмму Временному правительству, «чтобы справиться о здоровье бывшей императрицы». Это беглое замечание всегда толковалось как вопрос о здоровье царицы Александры, но оно, разумеется, относилось не к ней. С какой стати датчанам было вдруг интересоваться здоровьем немки по рождению Александры? К тому же больна была не она, а ее дети. Так что не было ли это вопросом о здоровье вдовствующей императрицы Марии Федоровны, до замужества датской принцессы Дагмар и тети короля Кристиана, которая к этому времени уже вернулась в Киев и вести о которой доходили в Данию нерегулярно?[15]
Кроме того, очевидцы слышали, как Керенский обронил, что «английская королева» тоже справлялась о здоровье императрицы. И эти слова обычно истолковываются так же неверно из-за неточного употребления в столь коротких телеграммах терминов «королева» и «императрица». Учитывая шумиху, поднятую вокруг недавней телеграммы ее мужа Николаю – пусть та носила и частный характер, – королеве Марии, разумеется, и в голову бы не пришло отправлять такое же частное послание, чтобы справиться о здоровье царицы. Нет, упомянутая телеграмма была отправлена Александрой, королевой-матерью, настойчиво пытающейся получить вести о своей сестре – вдовствующей императрице, до замужества – принцессе Дагмар27.
В тот критический период переговоров о предоставлении семье Романовых убежища в Англии королева-мать стала для британского правительства чем-то вроде камня в ботинке. «Милая матушка» постоянно изводила своего сына Георга вопросами «о России и Ники», ибо ее «все это очень огорчало». Хотя король и провел приватную встречу с изгнанным из России великим князем Михаилом Михайловичем[16] о «планах приезда в Англию бедного Ники», в его посольство в Петрограде без его ведома поступали и телеграммы от его матери, которая «жаждала узнать новости», поскольку она не получала вестей от своей сестры Дагмар «уже несколько дней»28.
Королева-мать просила сэра Джорджа Бьюкенена пересылать ее письма своей сестре в Киев в обход бюрократических процедур. С такими же просьбами обращались к нему и другие члены королевской семьи – все они беспокоились о своих родственниках в России, но никто не мог ничего сообщить об их судьбе. Однако посол с сожалением сообщал всем, что не может этого сделать, «пока не получит разрешения от правительства». В телеграмме, отправленной в британское Министерство иностранных дел 4 апреля, Бьюкенен признавался, что эти частные вторжения вызывают у него массу проблем. «Я слышал, что две телеграммы, отправленные королевой Александрой, были задержаны. Одна из них была вполне безобидной, но боюсь, выражения, в которых была составлена вторая, были довольно компрометирующими. Так что сейчас ее величеству нет смысла посылать телеграммы»29. Имелись веские основания полагать, что подобные телеграммы окажутся не в тех руках: русские перехватывали и читали все британские телеграммы, отправляемые открытым текстом, а также, вероятно, и зашифрованные дипломатические – взлом кодов был давнишней традицией «охранки» (российской тайной полиции, учрежденной еще при царском режиме).
В архивном деле FO 80/205 под грифом «Россия и Сибирь» содержится прежде нигде не опубликованная, но о многом говорящая переписка между личным секретарем королевы Александры сэром Артуром Дэвидсоном и министром иностранных дел Артуром Бальфуром. Ее содержание демонстрирует, какое раздражение британского правительства вызывали постоянные попытки членов королевской семьи отправлять частные весточки в Россию через голову политиков – при том, что лишь несколькими днями ранее неофициальная телеграмма короля Георга со словами поддержки Николаю вызвала в правительстве такой переполох.
15
Вдовствующая императрица Мария Федоровна (Дагмар), страдавшая желудочным расстройством, с мая 1916 года жила в Киеве. Там она занималась делами Красного Креста и другой работой в госпиталях. Это и спасло ее от ареста и заточения в Царском Селе, что почти наверняка произошло бы, если бы она по-прежнему жила в Петрограде. – Прим. авт.
16
Великий князь Михаил Михайлович, или Миш-Миш, как его называли в семье, был изгнан за пределы России Александром III за то, что в 1891 году заключил морганатический брак с графиней Софией фон Меренберг. В 1900 году он поселился в Англии, где позднее арендовал резиденцию Кенвуд-Хаус в парке Хэмпстед Хит. – Прим. авт.