Страница 11 из 24
С годами эти обидные выдумки становились все более жестокими и ядовитыми, особенно после того, как в 1907 году Александра подпала под влияние «старца» и целителя Григория Распутина, ставшего ее духовным наставником. Часть ее родственниц всегда подозревала, что нервная и мнительная Александра – человек тяжелый и эмоционально ущербный. Теперь же ее поведение подтверждало, что так оно, похоже, и есть. Масла в огонь родственной вражды подливала и Виктория Мелита, бывшая невестка Александры, являвшаяся прежде женой ее брата Эрни, а теперь во втором браке ставшая великой княгиней Викторией Федоровной, женой великого князя Кирилла Владимировича. Во время же своих визитов в Санкт-Петербург дрова в топку добавляла и мать Викории Мелиты, великая герцогиня Саксен-Кобург-Готская Мария (великая княгиня Мария Александровна). Их полные сплетен письма друг другу ясно свидетельствуют о том, какого накала достигло в петербургском высшем обществе злословие, направленное против Александры.
Неприязнь к царице, разносимая множеством злых языков, достигла апогея во время войны. В сентябре 1915 года, когда российская армия терпела тяжелые поражения на Западном фронте, Николай II отправил в отставку ее главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, своего двоюродного дядю, и взял командование на себя. Он сделал это, искренне веря, что это убедит союзников в его непоколебимой решимости сражаться до победного конца и позволит опровергнуть упорные слухи о том, что Россия стремится выйти из войны, заключив с Германией сепаратный мир. Хотя его присутствие на фронте несколько подняло слабеющий боевой дух армии, отъезд царя из Петрограда снял последний барьер на пути потока слухов, сплетен и обвинений, мишенью которых стала его жена. Александра заполнила собой политический вакуум и занялась самоуправством, лично определяя назначения ключевых министров, заменяя сторонников реформ подхалимами и льстецами. Более того, старшие Романовы были убеждены в том, что все свои решения она принимала по советам Распутина, что в их глазах выглядело особенно отвратительно.
Александра неоднократно говорила о своей горячей любви к России, и не могло быть никаких сомнений в ее искренней приверженности Русской православной церкви. И все же ничто не могло развеять широко распространившегося – не только в пределах России, но и вне ее – убеждения, что родившаяся в Гессене царица втайне сочувствует Германии. Простой народ был уверен, что она подрывает военные усилия союзных держав и передает сведения военного характера германскому командованию. Во Франции ее открыто называли La bochesse, то есть «грязной немкой», именовали ее «немкой» и в России6[7].
Многие верили, что Александра, Распутин и ее камарилья реакционных министров на самом деле предатели и тайно строят планы заключения сепаратного мира с Германией7. Ходили даже слухи, что у императрицы в Александровском дворце есть «специальная радиотелеграфная машина», с помощью которой она передает секретные сведения о военном потенциале России в Берлин8. Возмущенный такой наглой и злостной клеветой, на защиту Александры встал посол Франции Морис Палеолог. Императрица «вовсе не немка ни по помыслам, ни по духу и никогда ею не была», – заявил он. Она англичанка по линии своей матери и бабушки, королевы Виктории, а также по «безупречной и воинствующей чистоте ее совести». Британский государственный деятель лорд Хардиндж придерживался такого же мнения: если бы Николай был англичанином, считал он, он «был бы самым безупречным английским джентльменом», и не было никакого сомнения в том, что Александра «хотя она стеснительна и замкнута, предана Англии, и что по всем своим вкусам и склонностям она англичанка до мозга костей»9.
Полагая, что императрица не обязана никому давать никаких объяснений, и доверяя одному только Николаю, Александра не делала ничего, чтобы пресечь распространяемые о ней слухи. А ее длительное выпадение из общественной жизни только раздувало пламя подозрений. Она заперлась в Александровском дворце в Царском Селе и все больше отгораживалась от всех, кроме своего самого близкого окружения. Даже ее фрейлины почти ее не видели и изнывали от скуки и бездействия. Такой светской женщине, как великая герцогиня Саксен-Кобург-Готская, отшельничество Александры казалось возмутительным; по мнению великой герцогини, у императрицы был долг перед обществом. Во время поездки великой герцогини в Россию по случаю празднования трехсотлетия дома Романовых в 1913 году она нашла атмосферу, царящую в Царском Селе, «точно такой же, как жизнь в доме, где обитает невидимый призрак»10. «Она теперь совсем не выходит и бóльшую часть дня лежит на диване», – пожаловалась великая герцогиня. При этом Александра даже не попыталась с ней заговорить и просто лежала «со страдальческой улыбкой на лице». Терпение родичей Александры было на пределе, а она продолжала изображать «истерзанную мученицу»11.
Но особенно великую герцогиню беспокоило благополучие дочерей Александры. Они казались обделенными вниманием и заботой, они почти не выходили за пределы дворца, проводя все свои дни на побегушках у матери. Их жизнь была уныла – вместо того, чтобы наслаждаться обществом людей своего возраста и статуса, они превратились в сиделок при своей хворой матери и больном гемофилией брате. Александра всегда с неодобрением смотрела на участие своих дочерей в жизни того, что она считала декадентствующим высшим обществом Санкт-Петербурга, и каждая их поездка в театр на оперу или балет вместе с отцом до начала войны была для них событием. Так что им приходилось ограничивать свое общение тесным, находящимся под неусыпным контролем их матери кружком немногочисленных дам из ее близкого окружения, несколькими тщательно отобранными морскими офицерами из экипажа императорской яхты и элитным казацким эскортом, который их охранял.
Удовольствие дети Романовых находили в мелочах, особенно в пеших, велосипедных и лодочных прогулках на свежем воздухе со своим отцом. Все остальное время четыре сестры часами сидели дома со своей матерью, занимаясь вязанием и шитьем. – «А ваша матушка когда-нибудь читает? – спросила их великая герцогиня, шокированная узостью их мирка. – О нет, никогда, – отвечали сестры, – ведь у нее постоянно болит голова»12. Великая герцогиня была убеждена, что Александра c с головой ушла в какую-то свою внутреннюю болезнь и отказывается от операции, которая могла бы ее излечить, и что она нездорова психически. «Дядя Серж [муж Эллы] еще более десяти лет назад сказал мне, что он уже тогда был убежден в том, что у нее une douce folie[8], как он это назвал. Как же он был прав!»13
Если Александра полностью ушла в глухую изоляцию от общества и пребывала в вечной тревоге из-за болезни их сына, то Николай, похоже, стал слеп и глух к нарастающей политической и социальной напряженности. Даже иностранный дипломатический корпус предупреждал его о том, что стране грозит революция, если государь не пойдет на какие-то демократические преобразования. При дворе князь Волконский рассказал великой герцогине, что всякий раз, когда он или «какие-то другие благомыслящие люди, которые хотели бы открыть Ники глаза и спасти Россию, пытались высказать ему свою озабоченность», Николай отводил взгляд и, уставившись в окно, «так резко обрывал разговор, что не было никакой возможности его продолжать!» Похоже, его единственной и неизменной реакцией было уклонение от любых споров на эту тему. Более того, императрица препятствовала любой попытке вовлечь Николая в серьезный разговор. «Он рассказывает ей все, показывает ей каждое письмо, обсуждает с ней все дела, и она кладет конец всем его благим решениям, так что мы все чувствуем полную безнадежность всех попыток достучаться до Ники, потому что его супруга все равно все портит». Единственная надежда, сказал князь Волконский, сейчас состоит в том, чтобы «все влиятельные члены его семьи объединились и выступили совместно, явившись к нему, чтобы сказать правду». Это, как считал князь, «произвело бы на него впечатление»14.
7
Во времена политических кризисов или войн жены монархов неоднократно становились жертвами националистической демагогии. Так, во время Великой Французской революции чернь именовала Марию-Антуанетту «австриячкой», а в годы Первой мировой войны греческую королеву Софию, которая приходилась Александре кузиной, а кайзеру – сестрой, народ также называл «немкой». Слухи упорно утверждали, что она тайно держит в загородном королевском дворце Татой радиопередатчик и с его помощью посылает донесения в Германию. – Прим. авт.
8
Легкое помешательство (франц.)