Страница 8 из 61
Сразу за этой фразой идет следующая, уточняющая предыдущую и специально выделенная автором: «Нет, однако, ни малейшей вероятности, что это императрица велела убить своего мужа, но его удушение, вне всякого сомнения, дело некоторых из тех владетельных персон (habenden Personen), вступивших в заговор против императора и хотевших предупредить все опасности, которые могла принести им и всей новой системе его слишком продолжительная жизнь» (курсив наш. – О. И.). Весьма примечательно, что тот же Шумахер относит братьев Орловых к «небольшой и маловлиятельной партии» заговорщиков, подчеркивая, что они занимали «низкое положение в обществе»51. О «владетельных персонах» мы поговорим далее.
Участие Христофора Паульсена (о нем подробнее пойдет речь ниже) доказывается распоряжением Екатерины II от 31 августа 1762 года к А.В. Олсуфьеву о выдаче из Кабинета: «Лекарю Паулсину две тысячи рублей, Лидерсу тысячу рублей, Урлиху (скорее Ульриху. – О. И.) тысячу рублей». Различие в награждении довольно внушительное, вероятно, оно связано с тем, что Людерсу пришлось не лечить, а лишь помогать при вскрытии и бальзамировании. Какой-то лекарь Ульрих, не упомянутый Шумахером (а по нашей гипотезе, возможно, записавший рассказ самого Людерса), получил столько же52.
Вероятно, на разницу в награде повлияло и то, что Христофор Паульсен начал свою службу еще при Петре I и был с ним в разных походах. Известно также, что он, как штаб-лекарь конного полка, находился на коронации императрицы Елизаветы Петровны в Москве. 3 декабря 1763 года Х.М. Паульсен был пожалован чином надворного советника. Кстати сказать, И. Людерсу именным повелением Екатерины II от 23 октября 1762 года поручалось «пользование больных чинов Кавалергардского корпуса»53.
Если рассказанное А. Шумахером истинно, то второе письмо А.Г. Орлова было написано 3 июля и, вероятно, являлось последним сообщением Алексея Григорьевича из Ропши. Не исключено, что, когда оно писалось, Петр Федорович был уже мертв, а Орлов хотел подготовить таким образом Екатерину II к печальному известию.
Вернемся к описанию ОР2. По краю большого отрыва видны остатки шести букв (или цифр). Между последним словом «верный» и вырванным куском видно затертое начало какого-то слова. Несомненно, это сделал сам Орлов, поскольку аналогичным образом он затер слово в последней фразе (после «ежели вы») и написал на его месте «обо мне». Полагаем, что это результат спешки, в которой писалось это письмо. А.Г. Орлов так же затирал слова, когда в крайней спешке писал письмо к Екатерине II о поимке авантюристки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы.
Вероятно, спешкой, а не состоянием опьянения, как иногда считают, можно объяснить некоторые отличия в написании этого письма от первого. Орлов никогда не отличался хорошим почерком, что сам признавал. Так, в письме от 19 января 1793 года к В.В. Шереметеву он извинялся: «Не прогневайся, что так дурно пишу, потому что никогда лучше не умел, да к тому ж и перья не хороши»54. Прочитав много писем и бумаг, написанных рукой А.Г. Орлова, мы можем засвидетельствовать, что это была правда. Даже братья порой не разбирали его почерка. Кроме того, что-то не верится, что такой умный и расчетливый человек позволил себе пить в столь ответственные дни. При всей его могучей силе он был очень осторожным. «Только полная уверенность в успехе может побудить его предпринять что-либо рискованное», – писал один из его биографов55. Следует заметить, что в инструкциях о содержании секретных узников (например, Ивана Антоновича), о которой, возможно, знали караулившие Петра Федоровича офицеры, особо подчеркивалось: «За командою, накрепко смотреть, чтоб никаких беспорядков и пьянства не чинили, и находящихся в противности сему наказывать, смотря по вине преступления, и кто за что будет наказан и которого числа, о том иметь журнал»56. Трудно поверить, что предусмотрительная Екатерина II доверила Петра Федоровича людям, склонным к пьянству. Легенда о пьяном А.Г. Орлове возникла из текста ОР3, истинность которого внушает сомнение (об этом пойдет речь во второй главе). Завершая этот вопрос, заметим: вряд ли бы пьяная рука могла оттиснуть столь четко печать на ОР2.
Теперь пришло время сказать о самой любопытной палеографической детали ОР2, на которую не обращали внимания видевшие его исследователи. Речь идет о неприметном чернильном следе, расположенном между второй и третьей строками, под словом «начать». Как оказалось, это отпечаток слова, написанного в правой верхней части вырванного куска. Именно от этого слова сохранились три из шести элементов на грани вырванного. В чернильном отпечатке с помощью зеркала читаются две буквы, как мы полагаем – НД. Эти буквы были написаны рукой самого А.Г. Орлова. Они похожи на аналогичные в слове «команда» в начале ОР1. Однако уже сейчас совершенно очевидно, что это не имя и не фамилия Орлова. Можно предположить, что в верхней части вырванного куска находилось два или три слова. При этом слово с буквами НД было, скорее всего, вписано или надписано перед самым запечатыванием письма, поскольку отпечатков от других слов не осталось. Естественно, возникают следующие вопросы: кто, когда, почему и что вырвал из письма Орлова (ОР2)?
К тому выводу, что вырвана не подпись, а нечто более существенное, можно было прийти и не видя письма, в результате чисто логического рассуждения. Зачем было вырывать подпись, если: 1) рядом хранилось другое письмо А.Г. Орлова с подписью; 2) почерк Орлова был знаком даже в то время не одной Екатерине; 3) письмо хранилось в строгом секрете.
Подпись, наверное, была. Но что еще? Очень вероятно – дата (как в предыдущем письме), расходящаяся с официальной версией болезни и смерти Петра Федоровича. Возможно, какую-то важную информацию содержали слова, о которых только что говорилось; много ли места требуется для слов: «он мертв» или «его убили» – или чего-то подобного?
Что же касается вопроса, кто и почему вырвал часть текста из письма, то здесь также нет ясности. Нельзя, например, совершенно исключить, что письмо было повреждено при распечатывании, хотя по характеру обрыва это кажется маловероятным: очень уж аккуратно оторваны одни слова и не повреждены другие. Так кто же это сделал? Естественно, подозрение прежде всего падает на Екатерину II. Н.Я. Эйдельман, державший в руках подлинное письмо и считавший, что вырвана подпись Орлова, писал: «Это уж постаралась сама матушка, чтобы не было слишком явного следа – уголовщины…»57 Приведенное утверждение кажется ошибочным. Чтобы скрыть «уголовщину», проще всего было столь неприятное письмо уничтожить целиком (вместе с первым), а не создавать столь явным повреждением письма оснований для будущих обвинений. Неужели Екатерина II не понимала, что найдутся люди, которые в отрицательном смысле будут истолковывать любую неясность в ее действиях? Нет, конечно, хорошо понимала. Особенно показательна в этом отношении история с пакетом императрицы Елизаветы Петровны, рассказанная самой Екатериной II. Три дня спустя после коронации к ней подошел ее духовник Федор Дубянский (бывший духовник Елизаветы) и сообщил, что в день коронации Елизаветы Петровны та отдала ему крошечный запечатанный пакет и поручила положить его на престол московского собора. Дубянский предложил Екатерине узнать, что там находилось. Пусть теперь сама императрица продолжит рассказ об этом случае: «Прошло двадцать лет, что этот пакет существовал, и знала о его существовании только покойная императрица, ее духовник и соборные священники; но эти последние не знали его содержания. Я взяла пакет в руки и сказала ему (Дубянскому. – О. И.): “Батюшка, оставьте меня одну, я открою его”. Он вышел, я отошла к окну моей спальной, которое было всего ближе к двери в мою уборную, через которую он вошел и вышел, и открыла пакет. Я нашла в нем небольшой клочок бумаги со следующими словами, написанными рукою императрицы Елизаветы: “За здравие благочестивейшей самодержавнейшей великой государыни императрицы Елизаветы Петровны всея России и за наследника ея, внука Петра Первого, государя великого князя Петра Федоровича”. Она так обрезала этот клочок бумаги, что он мог вместить только эти слова и ничего более. Как только я окончила чтение (записки), я позвала обратно моего духовника, так как первое, что мне пришло в голову, было опасение, чтобы он или другие священники не вообразили, что я отрезала часть бумаги и скрыла от них какой-нибудь дар, которого он, как мне показалось, ожидал от вскрытия этого пакета(курсив наш. – О. И.)58.