Страница 24 из 61
Австрийский посланник граф Мерси де Арженто, возможно, воспользовался знакомством с Прассе для получения информации о Петре Федоровиче. В своей депеше от 12 (1) июля 1762 года он также сообщал, что первое письмо Екатерина получила на мызе Стрельна. «Письмо заключалось в том, – пишет граф Мерси, – что он (Петр Федорович. – О. И.) сознает всю несправедливость своего обращения с этою государынею, но искренне желает примириться с нею, разделить с нею престол и самодержавие. Однако императрица ответила ему так: теперь уже не до подобных предложений, дело касается счастья, безопасности и благоденствия Русского Государства, он же, царь, должен безропотно покориться, если не желает довести дело до крайнего предела. После такого ответа императрица продолжала с войсками свой путь к Петергофу, где до нее дошло второе письмо ее слишком поздно раскаявшегося супруга, в котором он сдается безо всяких условий с единственною просьбою: дать ему приличное содержание и оставить при нем девицу Воронцову и генерал-адъютанта Гудовича. На что от новой императрицы последовал короткий последний ответ: он должен немедленно явиться в Петергоф, что и было исполнено им. Во время его приближения к Петергофу императрица отправилась в сад, а между тем царь был арестован (при вступлении во дворец он вынужден был смиренно вручить свою шпагу находящемуся там с отрядом офицеру) и, по снятии орденской ленты был отвезен, как меня уверяют, в Шлиссельбург»195. Примечательно, что тут ни словом не упомянут М. Измайлов и акт отречения.
Через некоторое время, по-видимому, граф Мерси получил новые данные по поводу писем Петра Федоровича. 24 (13) июля он сообщал своему министерству: «После прибытия царя в Ораниенбаум, в великом смущении держали совет, и когда царь ясно увидел, что после того, как дело зашло так далеко, не осталось никакого средства снова взойти на русский престол; тогда, по внушению фельдмаршала Миниха, он написал очень смиренное письмо к здешней монархине, в котором сдается ей, между прочим, в весьма трогательных выражениях дает ей заметить, что охотно уступает правление в полной надежде, что она окажет ему, как своему супругу, надлежащее снисхождение. Но так как русская императрица ничего не ответила царю на это, а фельдмаршал Миних, ровно как и генерал Измайлов (который командовал немногими в Ораниенбауме находящимися войсками) продолжали беспрерывно и убедительно свои представления, то царь вторым письмом отдавал себя вполне на волю нынешней государыни, и для большой убедительности в своей искренности вручал ей шпагу и все ордена, и в день своего тезоименитства был переслан в Петергоф, откуда отвезен генералом Измайловым в 40 верстах лежащий отсюда летний дом, называемый Ропшею и принадлежащий старому фельдмаршалу Разумовскому, брату гетмана, а оттуда уже отправлен в Шлиссельбург. Те, кто видел, как царь возвращался по каналу в Ораниенбауме и приставал к берегу, наблюдали, что когда он шел пешком от начала канала до дворца свыше 2-х верст или 3000 шагов, то был так огорчен, поражен и робок, что щеки, даже все тело дрожало от страха…» (курсив наш. – О. И.)196. На рассказ графа Мерси, по-видимому, повлиял и опубликованный 6 июля «Обстоятельный манифест». Примечательно, что инициатором сдачи Екатерине выступает у австрийского посланника фельдмаршал Миних, когда все другие иностранцы утверждают, что последний призывал к борьбе.
На следующий день, 13 (2) июля, свою депешу направил на родину француз Л. Беранже. В ней говорилось: «Император, не видя ни малейших средств к спасению, написал письмо императрице, в коем признавал свои вины, предлагал примирение и совместное правление. На сие императрица ничего ему не ответствовала. Через недолгое время послал он ей второе письмо, где умолял о прощении и просил для себя пенсию и дозволение удалиться в Голштинию. Императрица отправила к нему акт об отречении, который повез генерал Измайлов, коему велено было заставить его подписать оный и сказать ему, что ежели вздумает он сопротивляться, то никто не поручится за его жизнь. Генерал приехал в Ораниенбаум в сопровождении одного только слуги и подал императору акт отречения, а когда тот стал уклоняться от подписания, Измайлов сказал: “Моя жизнь в ваших руках, тем не менее, я арестую вас по приказу ее величества”. Он снял с него орденскую ленту и отвез из Ораниенбаума в Петергоф, где его поместили в те же апартаменты, кои занимал он, будучи еще великим князем. У императора были отняты все знаки суверенного его достоинства, его одели в шлафрок, в коем он так и оставался до окончательного своего исчезновения. Трагедия сия завершилась в семь часов вечера 10 июля. Петр III выказал при всех сих событиях наивеличайшую трусость»197. Не исключено, что это наиболее вероятное изложение действительного хода событий. Издатель «Дипломатической переписки французских представителей при дворе императрицы Екатерины II» писал, что Л. Беранже был всегда очень хорошо осведомлен, имея большие и прочные связи в петербургском обществе и черпая свои сведения в самых высоких сферах. Поэтому ему редко приходилось исправлять сообщенные им данные о каком-либо заговоре, аресте и пр. «Беранже, несомненно, – пишет издатель, – был дипломат усердный, наблюдательный, настойчивый и осторожный, справедливо заслуживавший одобрение министра и короля»198. Но, необходимо заметить, и Беранже, ненавидевший Екатерину II, также часто ошибался, принимая одностороннюю позицию по отношению к великой императрице.
А вот что в тот же день (2 июля) писал английский посланник Р. Кейт: «В субботу утром, узнав о приближении императрицы с большими силами, послал он вице-канцлера князя Голицына и генерал-майора Измайлова к императрице для переговоров. По прошествии недолгого времени Измайлов возвратился с актом отречения, каковой император и подписал, а затем сел в карету вместе с сим генералом и уехал по Петергофской дороге, после чего никто его более не видел; я так и не смог разузнать, куда именно его препроводили. Говорят, будто в акте отречения есть статья, обещающая ему свободное возвращение в Голштинию…Говорят, будто император пожелал для себя всего лишь сохранения жизни и хорошего обращения с фавориткою его и адъютантом Гудовичем»199.
Многое мог пояснить в этом деле непосредственный свидетель событий – Я.Я. Штелин, но в своей записке о последних днях царствования Петра III он молчит о письмах Петра Федоровича и только замечает, что в Петергофе «он изъявил согласие на все, что от него потребовали». Об этих письмах Штелин должен был знать хотя бы по «Обстоятельному манифесту» от 6 июля. Видимо, он крайне отрицательно относился к упомянутым письмам и отречению Петра Федоровича.
Любопытные детали сообщает по поводу рассматриваемых писем весьма осведомленный датский дипломат А. Шумахер. Он пишет: «Тогда этот несчастный государь отправил с вице-канцлером князем Голицыным письмо к императрице, в котором он просил ее лишь позволить ему уехать в Голштинию. Но вскоре затем он сочинил и второе письмо, еще более унизительное. Он отказывался полностью от своих прав на российский престол и на власть. Он раболепно молил сохранить ему жизнь, и единственное, что выговаривал себе помимо того, – это позволение взять с собой в Голштинию любовницу Елизавету Воронцову и фаворита Гудовича. Это послание он переслал с генерал-майором Михайлой Измайловым. Оба письма были па русском языке. Их вручили императрице в упомянутом монастыре…Когда генерал-майор Измайлов вернулся из Петергофа, император немедленно написал присланную с ним на русском языке формулу отречения от российской короны и тут же подписал ее в надежде, что это позволит ему отправиться в Голштинию» (курсив наш. – О. И.)200. Сообщение Шумахера о том, что письма Петра Федоровича были написаны по-русски, противоречит свидетельству самой императрицы, о котором мы говорили выше.
Автор известной книги «История и анекдоты о революции в России в 1762 году», Рюльер, упоминает только об одном письме. Согласно его драматическому, но, скорее всего, во многом выдуманному рассказу, основную роль в написании Петром Федоровичем письма к Екатерине сыграла Елизавета Воронцова: «…Его любезная, обольщенная надеждою найти убежище, а может быть, в то же время для себя и престол, убедила его послать к императрице просить ее, чтобы она позволила им ехать вместе в герцогство Голштинское. По словам ее, это значило исполнить все желания императрицы, которой ничто так не нужно, как примирение, столь благоприятное ее честолюбию». Тут Рюльер вводит фельдмаршала Миниха, который, узнав о решении Петра Федоровича распустить солдат и уничтожить всякие следы возможной обороны, страшно возмутился. «При сем зрелище Миних, объятый негодованием, спросил его, – пишет Рюльер, – ужели он не умеет умереть как император, перед своим войском? “Если вы боитесь, – продолжал он, – сабельного удара, то возьмите в руки распятие – они не осмелятся вам вредить, а я буду командовать в сражении”. Император держался своего решения и написал своей супруге, что он оставляет ей Российское государство и просит только позволения удалиться в свое герцогство Голштинское с фрейлиною Воронцовой и адъютантом Гудовичем». Автор «Истории и анекдотов» не называет ни Голицына, ни Измайлова, а только замечает: «Камергер, которого наименовал он (Петр Федорович. – О. И.) своим генералиссимусом, был послан с сим письмом…»201