Страница 19 из 61
Теперь рассмотрим подробно содержание ОР3.
«Как мне изъяснить, описать, что случилось…»
Читаешь эту фразу, и сразу возникает очень важный вопрос: почему А.Г. Орлов, человек, как уже говорилось, умный, расчетливый[30], доверил бумаге историю совершенного под его присмотром преступления, создав таким образом против себя, князя Ф. Барятинского и других офицеров обвинительный документ?[31] Если это событие планировалось, то почему не был использован какой-либо условный знак или шифр? Несмотря на все предосторожности, письмо, столь важное, могло, пусть с малой степенью вероятности, попасть в чужие руки[32].
Одно дело в очень нелестных выражениях писать о болезни бывшего императора и даже желать ему смерти, а другое – с драматическими подробностями, передавая свои переживания и детали преступления, писать об убийстве. Почему, если не предусмотрели шифра, не написать просто, что Петр Федорович умер от болезни? Первое и второе письма как бы подготавливали основания для подобного исхода: нарастающая тяжелая болезнь. При личной же встрече объяснить императрице, как все было. ОР3 ставило Екатерину II в очень неудобное положение: преступники сами называли себя, значит, требовалось принять меры против них. Екатерина II не пошла на это, и появился манифест от 7 июля, извещавший о естественной смерти Петра Федоровича. Если Екатерину II обвиняют в вырванной из второго письма подписи, то ОР3 она должна была бы сразу уничтожить, и не столько для покрытия Орлова и Барятинского, сколько для сохранения своего доброго имени.
К сожалению, точно не известно, как Екатерина II получила известие о смерти Петра Федоровича. В упоминавшемся манифесте от 7 июля об этом говорится неопределенно: «Вчерашнего вечера получили Мы другое (известие. – О. И.), что он волею Всевышнего Бога скончался». Рюльер и Кастера утверждали, что сообщение о смерти Екатерине привез сам А.Г. Орлов. О том же писал и Гельбиг. Согласно А. Шумахеру, первым узнавшим о смерти Петра Федоровича был Панин, которому об этом утром 4 июля сообщил приехавший из Ропши Ф. Барятинский. В «Записках» В.Н. Головиной со слов самого Н.И. Панина рассказывается, что о смерти бывшего императора сообщил Екатерине II Г.Г. Орлов и что Панин присутствовал при этом152.
Любопытно, что никто из перечисленных лиц не говорит о письме. Логично предположить, что с известием о смерти должен был бы приехать сам Орлов[33]. Но то, что логично, не обязательно происходит в действительности. А вдруг в это время Орлов отлучился? Или, быть может, он действительно послал какую-то записку, сочтя, что его приезд может вызвать преждевременные разговоры и толки и не позволит Екатерине сориентироваться в сложившейся ситуации. Перебираешь все эти возможные версии и вспоминаешь слова императрицы о не читанной ею книге Рюльера: «Трудно Рюльеру знать, каковы вещи на самом деле»153.
«Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя!»
Подобный текст А.Г. Орлов написать просто не мог. Во-первых, он, вероятно, знал, что 29 июня Петр Федорович отрекся от престола. Во-вторых, и в ОР1, и в ОР2 он давал бывшему императору очень нелестные определения (урод, злодей). В-третьих, эта фраза совершенно недвусмысленно направлена против Екатерины, отнявшей престол, свободу, а косвенно и жизнь у своего мужа. Надо было быть очень сильно пьяным, чтобы написать такое, да еще надеяться на помилование.
«Мы были пьяны, и он тоже. Он заспорил за столом с князем Федором: не успели мы разнять, а его уже и не стало».
Повторяем, очень сомнительно, чтобы А.Г. Орлов в такое ответственное время пил сам и позволял пить другим. Хотя нельзя совершенно исключить, что для усыпления бдительности Петра Федоровича, естественно догадывавшегося, что ему грозит, была устроена пирушка. Но чтобы все были пьяны, в это поверить нельзя. Не менее сомнительно, чтобы Петр Федорович, умиравший, согласно ОР2, вдруг не только ожил, но за обедом или за картами – «за столом» – «схватился» с Барятинским. Зачем А.Г. Орлову было нужно так изменять вполне оправдывающую всех концепцию? Не совпадал текст ОР3 и с версией болезни и смерти Петра Федоровича, изложенной Екатериной II в письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа 1762 года.
В ОР3 утверждается, что Петра Федоровича убил Ф. Барятинский. Если убийство планировалось Орловым и на кого-то пал жребий (или даже князь Федор вызвался добровольно его совершить), то, несомненно, подобное действие могло произойти при условии сохранения имени его исполнителя в глубокой тайне. Да и в случае непреднамеренного убийства Орлов вряд ли доверил бы бумаге имя убийцы, оставив эту информацию для личного доклада. Правда, если Барятинский действовал от имени противной партии и А. Орлов узнал об этом, то он, возможно, мог назвать имя убийцы Петра Федоровича.
Все сказанное не снимает вины с Ф.С. Барятинского. Екатерина II еще не умерла, а Павел удалил его от двора. Возможно, сказались какие-то старые противоречия, но, скорее всего, Павел и до воцарения считал Барятинского участником убийства Петра Федоровича. Ростопчин в письме к С.Р. Воронцову от 27 июля 1793 года сообщал, что Павел Петрович велел сказать гофмаршалу князю Барятинскому, «чтобы он помнил, чем был…»154. Любопытно, что Е.Р. Дашкова ни слова не говорит о нем как участнике убийства Петра III.
Странно, что составитель ОР3 не упомянул имя и другого подвергнутого опале при Павле I участника ропшинского караула – П.Б. Пассека155. О нем речь пойдет в части, посвященной судьбам основных участников событий в Ропше.
«Сами не помним, что делали, но все до единого достойны казни».
Как не помнили, что делали? Ведь только что написано: хотели разнять. И почему виноваты все, коль скоро уже назван Барятинский? Действительно, подобный текст мог написать только сильно пьяный, или страшно напуганный человек, или, наконец, тот, кто хотел создать соответствующий деянию образ.
«Помилуй меня хоть для брата».
Очень сомнительно, чтобы А.Г. Орлов упомянул в подобном неприятном документе имя брата. Во-первых, собственные заслуги Алексея Григорьевича в перевороте были очень велики, и он прекрасно понимал это. Одно то, что ему был доверен бывший император, говорит о многом. К чему же тогда припутывать к этому преступному делу имя брата, которого А.Г. Орлов очень любил? Екатерина II нисколько не преувеличивала, когда в письме к Понятовскому говорила об Орловых, что они «друзья, какими никогда еще не бывали никакие братья»156. Во-вторых, это маленькое предложение указывало и на грех Екатерины – связь с Григорием Орловым. В-третьих, что вынужден был признать сам Ростопчин, А.Г. Орлов не был ни трусом, ни жалким человеком.
Тем, кто принимает истинность ОР3, необходимо не только опровергнуть наиболее существенные из приводимых тут аргументов, но, более того, найти надежные документальные доказательства существования этого письма.
Естественно, возникает вопрос: мог Ф.В. Ростопчин изготовить подобный «документ»? Как показывают факты – несомненно, мог. Литературный талант Федора Васильевича общеизвестен[34]. Что касается нравственных преград, то и они не были для Ростопчина непреодолимыми.
Приведем здесь в качестве доказательства последнего рассказ человека, симпатизировавшего Федору Васильевичу, – князя П.А. Вяземского, услышанный им от Н.М. Карамзина. Завязка этой истории состоит в том, что петербургский почт-директор и президент Главного почтового правления И.Б. Пестель стал пользоваться особым благоволением Павла I. Это не понравилось Ростопчину. Он написал подметное письмо от имени неизвестного, который уведомлял приятеля своего за границей о заговоре против императора и рассказывал разные подробности по этому предмету. В заключение он заявляет: «Не удивляйся, что пишу вам по почте, наш почт-директор с нами». Ростопчин приказал отдать письмо на почту, но так, что письмо должно было непременно возбудить внимание почтового начальства и быть передано главноуправляющему для перлюстрации.
30
Товарищи А.Г. Орлова по перевороту, а затем его противники называли его очень хитрым (об этом пойдет речь в следующем очерке).
31
Как-то, правда значительно позднее, А.Г. Орлов-Чесменский давал своему приятелю следующую рекомендацию: «Буде ты войдешь с ним в переписку, должно велику осторожность иметь и на бумаге, чтоб не шатко не валко было, да не к чему бы было и прицепок делать» (Орлов-Чесменский А.Г. Архив села Михайловского. Ч. 1. С. 7–8).
32
Подобный случай произошел в конце 1762 года с письмом Ст.-А. Понятовского, когда подвергся нападению везший его курьер. «Последний курьер, – писала Екатерина II к Понятовскому, – везший ваше письмо к Брейтелю, едва не лишился жизни от рук грабителей и было бы очень мило, если бы мой пакет был вскрыт и доложен по министерству» (Екатерина II. Записки. 1907. С. 580).
33
Рюльер писал: «Вдруг является тот самый Орлов – растрепанный, в поте и пыли, в изорванном платье, с беспокойным лицом, исполненным ужаса и торопливости. Войдя в комнату, сверкающие и быстрые глаза его искали императрицу. Не говоря ни слова, она встала, пошла в кабинет, куда и он последовал; через несколько минут она позвала к себе графа Панина, который был уже наименован ею министром. Она известила его, что государь умер, и советовалась с ним, каким образом публиковать о его смерти народу…» (Рюльер К. Переворот 1762 года. С. 68–69).
34
Балаганный стиль его знаменитых афишек 1812 года весьма напоминает стиль и дух ОР3.