Страница 22 из 28
Полковник напыжился и закричал о разгильдяйстве, мол, казармы почти готовы, а политическую работу проводить негде!
– Это как понимать? – обвел начальник рукой ряды ошкуренных от коры столбиков, торчащих на метр из земли, и голые стены помещений из досок и дранки. – Зачем тут пеньки?
– Здесь будут столы и скамьи, – доложил Громобоев. – Сверху прибьем доски, и можно будет рассаживать переменный состав батальонов. А наглядная агитация заготовлена в полку и лежит в казарме, тут ее дождем побьет, влага подпортит, и все быстро заплесневеет.
– Слышу сплошные слова: будут и будет! Будь моя воля, я бы тебя, капитан, лично палкой побил за халатное отношение к своим служебным обязанностям! У артиллеристов практически полная готовность, стены даже обиты материей и клеенкой, в помещениях люстры висят! А что у тебя? Это убожество хуже сарая или конюшни! Бери пример с майора Веселухина!
– Откуда у них клеенка? Явно не из леса. Или моему соседу политуправление выделило на эти цели какие-то средства? Он получил материалы по лимиту или как? – сделал глупый вид Эдик.
Громобоев прекрасно знал, откуда эти блага, – солдаты дивизиона два месяца работали вместо боевой подготовки на заводах, в то время как танкисты ежедневно стреляли и водили. Веселухин от щедрот выделил Эдику рулон клеенки, и капитан обклеил ею туалет и ванную в своей служебной квартире. Но лучше притвориться дурачком, чем ждать, что тебя действительно настоящим дураком сделают.
– Нет, никаких лимитов, но надо крутиться! Думать, изыскивать, стараться…
– Вы мне официально предлагаете использовать личный состав в незаконной коммерческой деятельности и извлечь нетрудовые доходы? Отвлечь солдат от боевой подготовки? Или, может быть, я должен попытаться где-то украсть?
Полковник бросил на Громобоева острый оценивающий взгляд, покачал головой и недобро протянул:
– На-ха-а-ал! Ну да ничего, и не таких обламывали! – пообещал проверяющий. – Я немедленно доложу заместителю начальника Политуправления об упущениях в работе, низкой дисциплине, отсутствии порядка и подрыве готовности к организационно-штатным мероприятиям.
Эдик пожал плечами, ему давно было все фиолетово, надоело заниматься ерундой, а что поделать, до выхода на пенсию еще ох как далеко. Предстоит как минимум лет десять армейскую лямку тянуть!
– Воля ваша, можете казнить! Только хотелось бы уточнить, чем именно я срываю подготовку? Тем, что городок готов наполовину, так ведь до осени впереди два месяца! Доведем до ума в срок, уверяю вас, товарищ полковник. Но люстры в «чумах» у меня висеть точно не будут, если на их приобретение либо не выделят финансы, либо не выдаст служба КЭС по описи как инвентарное имущество.
Когда полковник отбыл, Эдуард сел в машину, доехал до ближайшего гарнизона, доложил комбату о прошедшей проверке, позвонив с коммутатора саперного батальона. Туманов в ответ с досадой грязно выругался.
– Зае… ваши политрабочие. Как стервятники кружат, покоя от них нет. Вот же ты им полюбился и понравился! Слетаются к тебе регулярно как пчелы на мед! Эх, проблемный ты мой!
Три дня прошли спокойно, а затем командир полка сделал офицерам-танкистам крепкую выволочку за бардак и разгильдяйство, матерился, велел ускорить темпы работ, а для этого приказал комбату самому отправляться в полевой лагерь. Подполковник Туманов, вполне естественно, жить в лесу не пожелал, он набегом вновь посетил полевой лагерь, изругал офицеров, а заодно и Громобоева за длинный язык, оставил на усиление начальника штаба Шершавникова и укатил в газике в ближайший городок к своей старой зазнобе. Однако и Вася Шершавников не засиделся в лесном хозяйстве. Хитрый майор обматерил окружных начальников, помахал ручкой Эдуарду и укатил на последней электричке в полк оформлять мобилизационную документацию.
Некоторое время никаких организационных выводов не последовало, с должности не сняли, и Эдик успокоился. Батальон продолжал работать над оборудованием лагеря. Сроки поджимали…
И все же вскоре о Громобоеве вспомнили, сорвали с производства работ и срочно вызвали в полк. Лейтенант Раскильдиев отправился в гарнизон за продуктами на тарахтящем ГАЗ-66 и, возвратившись ближе к обеду, привез записку от комбата. Эдик еле-еле разобрал несколько коряво написанных строк: «Тебя срочно вызывает начальник политотдела. Оставь ведение строительства на командира первой роты. Выезжай немедленно!»
Эдуард немедля доехал на грузовике до железнодорожной станции (машина была одна, и ее следовало вернуть в лагерь), пересел в электричку и затем на перекладных, на двух автобусах, ближе к вечеру добрался в гарнизон. Начальник политотдела корпел над бумагами и, оторвав на секунду взгляд от кипы изучаемых документов, буркнул:
– Живо в строевой отдел, там для тебя телефонограмма из штаба округа, прочти ее и выполняй все, что в ней написано.
Капитан, недоумевая, вышел от Орловича и направился к строевику. Холеный майор порылся в папках и бросил на стойку лист с отпечатанным телеграфным текстом за подписью самого главного в округе политического начальника. Генерал-лейтенант приказывал командиру полка направить на окружное совещание ветеранов Афганской войны самого заслуженного офицера. Командир полка ниже текста приписал ручкой резолюцию: «Отправить капитана Громобоева. Исполнять!»
Эдуард читал текст директивы, и чем ниже глаза спускались по строчкам, тем больше он удивлялся: делегату велели прибыть на день раньше и сфотографироваться на Доску почета, для этого надеть парадную форму с орденами-медалями и быть готовым выступить с докладом о состоянии дел в подразделении.
Пришлось капитану наспех составить справку на двух листах, чтобы не ошибиться: дисциплина, боевая учеба, национальный состав и прочее, о чем могли спросить на совещании, и отправился домой спать. Как говорится, утро вечера мудренее. Но до чего же своевременно подоспело это совещание! Ведь он в лесу застоялся, словно молодой жеребчик, но теперь хоть этой ночью удастся задать жару молодой жене и порадовать ее любовью…
По пути в гарнизонный Дом офицеров Громобоев зашел в парикмахерскую, там его модельно подстригли, побрили, надушили одеколоном. В просторном фойе Дома офицеров (который в этих самых офицерских кругах был более известен как «Яма») стояла вереница командиров с орденами и медалями на парадной форме в ожидании фотографа.
– Везде у нас очереди: в туалет, в буфет, в кассу… – бурчал седой майор с орденом «За службу Родине» и грудой юбилейных медалей на широкой груди. – Не могут ничего организовать. Хлебом не корми – заставь народ ждать и толпиться. Даже к фотографу очередь создали!
Эдик одобрительно улыбнулся в ответ соседу, но промолчал, так как в помещении не было душно и не возникало ни малейшего желания возмущаться.
Вскоре прибыл прапорщик, фотограф из окружной военной газеты. Он долго выставлял свет, затем промурыжил каждого по полчаса, поправляя галстуки, рубашку, китель, подкручивая награды. Так и прошел весь день.
Следующим утром, усталый после бурной ночи, капитан вновь побрился, почистил ботинки, погладил брюки, чмокнул жену в щеку и снова убыл в Ленинград. Теперь он ехал уже на само масштабное совещание.
Огромный зал Дома офицеров округа, размещавшегося в красивом здании с башенками и шпилями дореволюционной постройки, был заполнен военными до отказа и гудел, словно растревоженный пчелиный улей. Эдик принялся разглядывать праздношатающуюся в холле толпу офицеров и прапорщиков, надеясь встретить хоть одного знакомого по родному горнострелковому полку. И вот улыбнулась удача! Навстречу ему, широко раскрыв объятия, хромал капитан Гордюхин. Вовкино рябое лицо выражало искреннюю радость при встрече со старым боевым товарищем.
– Здорово, Громобоев! Ты еще жив?
– Здоров, хромой! Вижу, и ты не помер, храбрый Вовка-артиллерист. Мы ведь с тобой больше года не виделись! Надо будет после завершения говорильни нашу встречу обмыть. Сходим вечерком в ресторан?