Страница 11 из 28
– Солдат пропал!
– Кто? Как пропал?
– Ваш Кашкин ушел с поста! Разводящий со сменой прибыл, а его нет на месте!
Эдик бросил ключи от сейфов на стол помощнику и со всех ног помчался к охраняемым складам – солдата на посту действительно не было. Ни солдата, ни автомата. А с автоматом еще и шестьдесят патронов. Забили тревогу, вызвали комбата, начальника штаба, подняли батальон по тревоге. Обыскали полк, обошли казармы, столовую, клуб – Кашкин словно провалился сквозь землю, нет нигде. Доложили командиру полка, в штаб округа. Пока докладывали, им позвонили от соседей – из учебного полка.
– Чей боец Кашкин? Ваш?
– Наш, – отвечает командир полка полковник Плотников.
– Можете не искать, он у нас, на губе сидит.
– Как он у вас оказался? – выдохнул с облегчением комполка.
– По старой памяти в гости наведался. Он ведь у нас полгода учился.
– Оружие и патроны на месте? Все при нем?
– Автомат на месте, но пять патронов он успел расстрелять.
– В кого?..
Сердце командира полка неприятно сжалось, и воздуха стало катастрофически не хватать.
– В свинаря пальнул.
– Убил наповал? – охнул Плотников. – Ранил?
– Не попал, – радостно сообщил командир соседнего полка. – Нам и вам обоим повезло!
Командиру сразу полегчало. Конечно же замечательно, что солдатик нашелся, а тем более здорово, что и автомат с патронами оказались при нем, – не придется выставлять кордоны и заслоны по дорогам и лесным проселкам в поисках вооруженного дезертира.
– Сосед, не томи! Рассказывай по порядку, что произошло…
Из рассказа командира танковой учебки, а позднее в ходе проведения дознания выяснился весь ход событий. Непутевый Кашкин некоторое время мок под моросящим дождем на посту, передвигаясь по периметру, но вскоре это дело ему надоело. Замутненную нездоровыми мыслями голову вдруг осенило: в руках автомат с патронами, и теперь можно сполна рассчитаться со своими старыми обидчиками. Что это были за обиды, он и сам толком не мог припомнить, но какие-то обиды точно были. Солдат закинул автомат за спину и пошагал по ночному шоссе.
До танковой учебки было идти километра три, и через полчаса он достиг дыры в знакомом заборе. Кашкин пришел к свинарнику, постучал в дверь, потом в окно, попросил отворить. Время было позднее, первый час ночи, и его, вполне естественно, послали по-русски на три буквы, да еще добавили несколько крылатых и обидных выражений сексуального характера. Свинарь натянул ватные штаны, накинул бушлат и направился к выходу, чтобы выйти и набить морду незваному и наглому визитеру, но, на свое счастье, не успел дойти. Кашкин на мат в свой адрес рассердился, снял автомат с плеча, дослал патрон в патронник и дал очередь в запертую дверь. Замок разлетелся, но внутренний деревянный накидной засов уцелел. Солдатик толкнул ее плечом, но массивная дверь, сбитая из толстого бруса, не поддалась. А свинарь мгновенно рухнул на пол и змеей уполз в самый дальний угол помещения. Кашкин обошел свинарник по кругу, понял, что спланированная месть не удалась, и отправился сдаваться. Пришел к казармам, на удачу ткнулся в первую попавшуюся дверь. В том подъезде размещались трибунал, особый отдел и военная прокуратура. Капитан-особист дремал в дежурке, услышал шорох, скосил глаза и увидел перед собой вооруженного солдата.
– Тебе чего?
– Сдаюсь… – простодушно ответил солдат и громыхнул заряженным автоматом о письменный стол. Рядом положил ремень с подсумком и запасным магазином. – Сыро на улице, я промок и замерз…
Разбирательство этого неприятного инцидента было скорым, шумным, но не очень суровым. Ночного стрелка Кашкина поместили в психушку, освидетельствовали, обнаружили недостачу «масла» в мозгу, отсутствие нескольких «болтов» и «шурупов», подлечили и благополучно списали. Начальник караула вместе с начальником штаба батальона и командиром роты Меньшовым получили по строгому выговору. Эдику на сей раз повезло, даже замечания не заработал, как вновь прибывший в часть. Но своей боевой единицы он лишился, и другого солдатика комбат ему уже не выделил.
– Хватит тебе прапора-комсомольца! Колотитесь сами, а то я вижу, что работа в Ленкомнате разлагающе на солдат действует!
Все оставшееся время ведения ремонта Громобоев вместе с малорослым прапорщиком Юриком Онопкой сами колотили щиты, грунтовали, размечали стены, вешали наглядную агитацию, вырезали картинки, клеили, а потом принялись писать тексты. И тут пришла на помощь и взялась за дело присланная на подмогу из клуба ефрейтор Любаша, внештатный полковой писарь. Примерно к началу зимы начальник политотдела принял работу. Подполковник Орлович хмыкал, качал головой, ворчал, но согласился, что при отсутствии средств, наверное, лучше не сделать.
Первое время после возвращения с войны Эдика вызывали и приглашали выступать в школы, рассказывать о войне, но потом в управление кадров пришло письмо бывшей жены с жалобой. Мол, подал на развод, скрывается от уплаты алиментов, ребенка не воспитывает. Гнусная ложь! Явно теща и гадюка-сестра подучили: деньги он переводил регулярно через финслужбу, подарки привозил, виделся с дочкой каждый месяц.
Штабные велели разобраться с морально-неустойчивым офицером. Первая реакция командования – вызов на ковер.
Командир полка Плотников и начпо Орлович распекали более часа, грозились снять с должности и исключить из партии. Дали неделю подумать. Но тут как раз ко времени пришел второй орден, бродивший где-то несколько месяцев в поисках хозяина, и меры дисциплинарного воздействия отменили. По партийной линии пожурили, ограничившись заслушиванием. Разговоры о моральном облике прекратились, обстановка понемногу успокоилась, политическое начальство вроде даже забыло о существовании проштрафившегося капитана.
Но острому на язык Эдику тихо не сиделось. Хотя по службе особых претензий к Громобоеву не было, но, как говорится, язык – враг мой. Раз отпустил шуточку по адресу замполита полка, в другой раз надерзил командиру части, даже с несколькими генералами умудрился поссориться…
Военная жизнь шла своим чередом. Обычная каждодневная армейская рутина: наряды, дежурства, караулы, стрельбы, тактические занятия, вождение, обслуживание техники. После настоящей войны – скукотища!
Как вдруг в высших партийных кругах страны активно заговорили о политических изменениях, о демократизации в армии, пошла череда всяких исторических пленумов, конференций, съездов. Войска лихорадило, не успевали менять на стендах портреты высшего политического и военного руководства.
Целый месяц полк готовился к отчетно-выборной партийной конференции. Разумеется, коммунистической партии, кроме КПСС, легально иных партий еще не было, тем более в армии. Солдаты красили заборы и бордюры, белили и драили казармы. Командиры ожидали посещения высокого начальства и опасались, как бы чего не вышло…
И надо же было Громобоеву в этот «исторический» момент вляпаться с неудачным вложением средств. На последние «фронтовые» деньги его угораздило по неопытности купить старенький, ржавый «Москвич-406», да еще и с проблемными документами. Капитану однажды надоело прыгать с автобуса на автобус, решил перейти в класс автомобилистов. Теперь Эдику было не до службы. С этим раритетным авто он возился, боролся за его «живучесть», вместо того чтобы заниматься подготовкой к проверке и оформлять отчетную документацию.
Громобоев зашкурил корпус, снял многолетнюю ржавчину, покрасил машину в несколько слоев халявной танковой краской. На кой ляд Эдуарду сидеть в кабинете и бумагу марать писаниной, когда в личной машине карбюратор чихает, коробка скоростей барахлит, да еще и резина лысая. Увы, но после разгульной жизни наступило затяжное безденежье, и этому довольно активно поспособствовала фронтовая жена, которая любила выпить марочного вина, покурить и снова выпить. Но о семейных проблемах чуть позже…
В ходе партийной конференции всем заместителям комбатов предстояло выступать в прениях по докладу важного генерала, а свой текст в духе руководящих документов о ходе перестройки Громобоев даже и не продумал, не успел. Не до того! И вот теперь, уже сидя в зале полкового клуба, пока генерал монотонно бубнил, читая по бумажке, капитан с горем пополам набросал несколько фраз о повышении боевой готовности, о перестройке, расширении гласности, об ускорении и демократизации. Конечно же выходило, что батальон давно перестроился и ускорился, а что касается гласности…. Эх, какая может быть гласность в армии, а тем более демократизация? Вот именно, никакой!