Я Страд

Она носила мешковатое крестьянское платье, застиранное и полинявшее от долгой носки. Ее шикарные темно-рыжие волосы были заплетены в косу, как у незамужних девиц. Но несмотря на это и на то, что она абсолютно не узнавала меня, ко мне вернулась моя Татьяна, которую я полюбил полвека назад. Другой такой быть не могло.

По моему телу, покалывая позвоночник, пробежал морозец, не имеющий ничего общего с холодом в комнате.

Была ли она творением богов... или черных демонов?

Неважно. Важно, что она опять со мной, а все остальное - чепуха.

- Ваша светлость?

- Все в порядке,.. Марина. Твое имя действительно Марина?

Сомнение, которое проскочило раньше в ее голосе, стало еще более заметным.

- О, сэр... ваша светлость... вы меня знаете?

Ее искренний вопрос, переполненный таким сильным желанием, чуть не разбил мое сердце, как будто я тоже мог чувствовать ее ужасную боль. Я хотел успокоить ее, утешить, приласкать.

Она вся дрожала.

- Пожалуйста, ради Бога, вы знаете, кто я такая?

Ее боль возродила во мне сумасшедшую надежду.

- Ты...

- Пожалуйста, скажите мне. Я не помню своего прошлого.

- Совсем?

- Меня нашли около реки прошлым летом и отвели к брату Григору. Я ничего

не помнила, даже своего имени, и он дал мне новое. Потом папа Лвзло удочерил меня.

- Как мило с его стороны, - отважился произнести я.

Она передернула плечами и выражение ее глаз сказало мне больше, чем любые слова.

- Он плохо обращается с тобой? - спросил я, стараясь говорить ровным спокойным голосом.

- Он обращается со мной не так уж плохо, сэр... ваша светлость. Но, пожалуйста, вы знаете меня...

- Да, да. Твое имя - Татьяна. Твой дом далеко отсюда, в большом замке. И ты любима. Любима так, как ни одна женщина на земле.

Она не могла воспринять все сразу и вопросы один за одним посыпались из нее, но скоро у нее перехватило дыхание и она замолчала. Она потеряла дар речи, она просто не знала, с чего начать.

- Я расскажу тебе все, что захочешь, - пообещал я. - А пока думай о своем настоящем имени. Татьяна...

Она повторила его несколько раз.

- Но я не помню...

- Ты вспомнишь. Я помогу тебе.

Если она каким-то образом возродилась из небытия, это будет новым началом для нас - началом, не запятнанным убийствами и колдовством, свободным от соперников и старых печалей. Очень, очень редков своей долгой жизния бывал расстроган до слез и никогда не давал им волю. С момента моего превращения много лет назад я думал, что разучился плакать. Но теперь в глазах у меня вдруг защипало и взор мой затуманился. Я спрятал лицо в ладонях и, хотя их имена могли сжечь мой язык, готоы был читать тысячи молитв благодарности богам за то, что они послали на землю ее душу еще раз.

Я поднял глаза и улыбнулся ей. Она неуверенно улыбнулась мне в ответ.

Это было началом.

Но я не успел ничего добавить к сказанному мною. Вернулся Улрич. Татьяна ибо отныне я именно так буду звать ее - опять вздрогнула, выпрямилась и отшатнулась от него, как ребенок, застуканный рядом с банкой с вареньем. Он заметил это, но не стал делать ей замечания. Он отодвинулся в сторону и вошел второй человек. Меня коротко представили брату Григору.

Его небесного цвета одеяние показалось мне знакомым, но в те времена, когда леди Илона управляла делами, этому субъекту не позволили бы даже чиститьгоршки на кухне. Он был молодой и энергичный, но очень грязный, с длинной нечесаной бородой и спутанными сальными волосами. Его одежда давно превратилась в лохмотья, покрытые жирными пятнами; на ногах вместо более уместной в такую холодную погоду пары сапог болтались сандалии. Это указывало на то, что он принадлежал к одной из самых фанатичных религиозных ветвей церкви Илоны. Их много развелось за последний десятилетия со дня закрытия границ, и они потеснили своих более скромных духовных братьев, играя на людских страхах. Мало кто из них обладал сильной верой, а значит - силой, в основном они верили в себя. Трудно было понять, какая из этих двух крайностей опаснее. Из уважения к памяти об Илоне я чувствовал нечто, похожее на жалость к тем, кто пустился в ту или иную религию ради совершенствования своей души.

И только из уважения к ней я приподнялся и поклонился этому священнику.

- Вам следует сидеть и отдыхать, лорд Василий, - сказал он. - Вы очень бледны.

Это я знал и без него и не собирался заострять их внимание на цвете моего лица.

- Благодарю, брат, но мне уже лучше. У меня случались подобные... припадки и раньше. Мой лекарь считает их довольно неприятными, но абсолютно неопасными для других. Кружка воды - все, в чем я нуждался, и Марина была так добра, что напоила меня.

Я кивнул ей и она поняла, что ей не следует рассказывать о том, что в действительности произошло междк нами.

- Вы должны заглянуть в госпиталь при нашей церкви, чтобы пройти обследование, - продолжал он, чтобы хоть как-то оправдать свое ненужное присутствие.

Представив набитую мухами и такую же грязную, как и он сам, больницу, я вовсе не загорелся желанием воспользоваться его приглашением. Но не успел я ответить отказом, а он уже начал беглый осмотр.

Его рука легла на незащищенную кожу моего лба и обожгла меня.

Она была такой горячей. Огненной.

Я затрясся и дернулся назад.

- Нет, не надо!

- В чем дело? - удивился он.

Я выдал первую ложь, которая пришла мне на ум:

- Извините меня, брат Григор, но давным-давно меня ранили в голову. Любое внезапное движение вроде вашего... - Я пожал плечами, всем своим видом показывая, что прошу у него прощения за свою "слабость".

Улрич отступил немного назад, а Григор принялся выражать соболезнования по поводу того, что насколько же крепко потрепала меня жизнь. Старое ранение в голову прекрасно объясняло мои странности. Пусть уж считают меня чудаковатым, чем докопаются до правды; а для меня будет намного лучше, если я поскорее уберусь отсюда, пока этот святой юноша не дотронулся до меня опять. Он был истинным верующим и, пока он не начал замечать ничего необычного, я должен был держаться от него на расстоянии.

Я передал ему золотой слиток (не дотрагиваясь до него) как пожертвование его церкви и дал им недвусмысленно понять, что хочу уйти. Улрич несмело предложил мне остаться на ночь, но я любезно отказался. Он, похоже, обрадовался. Это все расставило по своим местам.