Страница 1 из 3
34 года - много это, мало? Пожалуй, смотря о чем идет речь…
Если рассуждать о жизни в целом - безусловно, мало. Можно еще жить да жить!
А вот если говорить о карьере художника… что ж… наверное, лучшие годы, самые продуктивные и творческие, остались позади. И ему, увы, нечем похвастать. Он не создал ничего выдающегося, ничего значительного… хотя мог бы! Он чувствовал (нет, знал!), что способен на большее. Ему просто не повезло.
Примерно об этом размышлял Альфонс М. холодным зимним вечером 1894 года. Близилось Рождество, Париж был волшебно прекрасен, а парижане - полны предвкушений… все, кроме него. Он ничего не ждал и ощущал тревожную усталость.
“Хотя я и не парижанин вовсе, - рассеянно подумал Альфонс, грея в ладонях бокал с вином. - И даже не француз”.
Да, он был родом из Южной Моравии, маленького городка Иванчице, а в столицу Франции перебрался только в 1887 году. Какое-то время его жизнь была не так уж плоха, он успешно обучался в художественной Академии Жюлиана, а затем и Коларосси… но любая сказка рано или поздно завершается, и ей на смену приходит суровая реальность. В его случае такая реальность обернулась потерей средств к существованию, а значит, - невозможностью и дальше осваивать таинство живописи и оттачивать свои способности. Однако Париж М. не покинул и последние несколько лет перебивался незначительными заказами: изготовлял визитные карточки, календари и прочее в том же роде. Но все это было мелко, неинтересно… скучно! Альфонс знал, что обладает куда бóльшим творческим потенциалом, вот только где он, шанс, чтобы доказать свой талант?
Минувший год выдался особенно трудным в финансовом отношении. Денег было в обрез, и мечты съездить на родину, навестить близких, остались мечтами - вернее, их пришлось отложить на неопределенное будущее. Такое путешествие требовало средств, и средств немалых. А потому Альфонс, глубоко разочарованный, остался во французской столице. И настроение молодого человека вовсе не улучшалось при мысли, что многие его коллеги-живописцы преспокойно отправились на рождественские каникулы. Париж для него словно вымер и опустел, утратив половину своей прелести… и окружающая рождественская мишура нисколько не радовала - наоборот, напоминала о собственной невезучести.
“Дорогой друг, - припомнились ему слова более удачливого друга-художника, - раз уж ты остаешься в Париже, может, поможешь мне? Нужно проследить за печатью моих иллюстраций, я сам не успеваю…”
Что ему оставалось делать? Конечно, Альфонс согласился, пускай и без чрезмерного энтузиазма. И теперь немало времени проводил в издательском доме Лемерсье, где и печатались иллюстрации его знакомого художника.
-Надоело, - пробормотал Альфонс вслух - просто, чтобы услышать звук собственного голоса. - Надоело.
Утомленный дневной суетой (не нашлось ни одной спокойной минутки), месье М. сидел в кресле у камина с бокалом вина в руке и газетой на коленях. Он наблюдал за игрой пламени и прислушивался к свисту ветра за окном. Его томило странное предчувствие… что-то надвигалось… но вот что именно? Точного ответа его интуиция не давала.
Раздался визг телефонного аппарата, и М. невольно содрогнулся, неохотно возвращаясь в реальность. Покосившись на истерически разрывающийся аппарат, Альфонс тяжело вздохнул и заставил себя подняться, даже не догадывась, что звонит ему сама Судьба.
* * *
Месье де Бруноф был в ярости и отчаянии одновременно. Он мерил торопливыми шагами кабинет и, нервно заламывая руки, извергал громогласные проклятия, ни на кого конкретно не обращенные. Его помощник Клайд хорошо знал своего начальника и не воспринимал всерьез его плохое настроение.
-Вы уверены, Клайд? - в который раз спросил владелец типографии. - Никого толкового не осталось?
-Только этот малый, Альфонс Му́ха, - спокойно повторил помощник. Пряча ироничную улыбку и втайне забавляясь, он следил за стенаниями своего босса с деланно сочувствующим видом. - Вполне толковый!
-Тот, что таскается сюда, верно? - хмуро пробормотал де Бруноф, замедляя шаг. Казалось, он почти смирился со своей участью. - Что ж… он график, верно? А график нам и нужен.
-Мне кажется, он справится, - осторожно сказал Клайд, не рискуя проявлять избыточный оптимизм… иначе можно стать идеальной кандидатурой на роль козла отпущения!
Де Бруноф тяжело вздохнул, закрывая глаза. Вечерок выдался не из легких! Все шло, как по маслу, никаких проблем не предвиделось… и вдруг - звонок. И позвонил не кто-нибудь, а представитель самой Сары Бернар… и, увы, с плохими новостями. Выяснилось, что знаменитость крайне недовольна рекламным плакатом для последнего спектакля “Жисмонда”, даже считает его грандиозной неудачей. И, конечно, требует передать заказ другому художнику. Вот только где его взять, если все мастера разъехались на рождественские каникулы?
-Ладно, попробуем этот вариант, - проворчал де Бруноф. - Пускай будет месье Му́ха. У него хоть его телефон? Он, вроде как, беден.
-Зато не откажется помочь, раз у него туго с деньгами, - постарался подбодрить начальство Клайд. - Под Рождество многие предпочитают отдыхать, сами знаете.
-Тоже верно, - исторг очередной вздох де Бруноф. - Ладно, соедини меня с ним… надеюсь, он сейчас дома.
И, к счастью, Альфонс Му́ха был дома.
* * *
34-летний художник поднял трубку и устало произнес:
-Альфонс Му́ха у аппарата. Я вас слушаю.
Раздался треск, потом последовали трудно разборчивые слова. Оказалось, звонят из типографии.
-Да, месье де Бруноф, - встревожился Альфонс. Что там опять произошло, да еще на ночь глядя? - Чем могу помочь?
-Мой дорогой Му́ха, только что мне позвонила Сара Бернар, - отозвался де Бруноф. - Ей нужен рекламный плакат для постановки. Он должен быть готов к утру новогоднего дня. Вы когда-нибудь делали что-либо подобное?
Му́ха показалось, что у него на миг остановилось сердце, а потом забилось вновь, да с такой силой, что молодому человеку сделалось жарко от бешеного тока крови. И разволноваться было от чего: плакат для самой Сары Бернар! Это ли не мечта? Правда, оставалась одна маленькая проблема…
-Нет, я не делал ничего подобного… пока, - Му́ха решил не врать, хотя его так и подмывало слегка слукавить. – Но я могу попробовать.
Де Бруфон ответил не сразу. Буйное воображение Му́ха рисовало ему образ директора типографии, нервно теребящего свой галстук и морщившего лоб… сомневающегося… решающего его, Альфонса, судьбу.
-Вы уверены в своих силах? - наконец, недоверчиво уточнил де Бруфон. - Вы справитесь?
Альфонс, конечно, не мог ничего гарантировать, но уверенности в себе ему было не занимать.
-Я совершенно уверен, - твердо произнес он.
-Что ж… пожалуй, у меня нет выбора… вы - лучший из художников, которые остались под Рождество в Париже…
Комплимент был довольно сомнительным, однако Му́ха понимал, что сейчас не самый подходящий момент для обид.
-Хорошо, тогда приходите ко мне завтра с самого утра. Я введу вас в курс дела. Всего вам доброго! - и де Бруфон повесил трубку.
Последовав его примеру, Альфонс коснулся лба и обнаружил не без удивления, что умудрился вспотеть во время разговора. Это зимой-то!
-Что ж, Альфонс, - пробормотал художник, покусывая губу. - Это он. Твой шанс. Смотри не упусти!
* * *
Альфонс не считал себя театральным завсегдатаем, тем более что средства принуждали к предельной экономии, однако вечер следующего дня провел именно в театре. Этот спектакль он пропустить никак не мог, ему важно было увидеть Сару Бернар на сцене и понять, как запечатлеть ее на новой афише.
-Сара Бернар несколько капризна, - вспомнились его осторожные наставления Брунофа. - Поэтому нужно создать нечто особенное… не просто афиша, а произведение искусства, надеюсь, вы понимаете, дорогой мой Му́ха?
Еще бы ему не понимать! Сара Бернар, сама Сара Бернар! Богиня Сцены. Несравненная и Единственная. О ней слышали все, ее обожали, ей поклонялись.