Восхождение

Когда Борис наполнил рюмки, Костин почему-то пить не стал, а, возбужденно расхаживая по номеру, приступил к изложению плана:

– Моя идея родилась не вдруг и не на голом месте. Еще в 1922-м, когда в Италии к власти пришел Муссолини, я был просто поражен, что переворот он осуществил практически бескровный и что поддержали его не только низы, но и верхи, в том числе финансовые тузы, и даже Ватикан. Но ведь не мог же он самолично явиться во дворец короля, сказать ему: «Пошел вон!» и стать главой правительства, а потом и дуче, то есть вождем нации. Значит, кто-то ему помогал, на кого-то он опирался. А опирался Муссолини на созданную им фашистскую партию.

Кстати, слово «фашизм» – это его изобретение, происходит оно от итальянского fascio и переводится как «связка», «пучок» или «объединение». Иначе говоря, это организация, которая объединяет единомышленников, то есть людей, исповедующих те или иные идеалы. А вот найти эти идеалы, сделать так, чтобы люди в них поверили и были готовы отдать за них жизнь, это, брат, дело серьезное, и мозги тут нужны первостатейные.

Но еще больше, чем бескровность переворота, меня поразило то, что люди охотно отказались от того, что на Западе называют демократией, и передали всю полноту власти одному человеку, то есть своему дуче. Значит, вся эта многопартийность, а также выборы, парламенты и прочая дребедень народу осточертела, и он хочет диктатуры, то есть неограниченной власти вождя и его фашистской партии.

Ты можешь спросить: как это сказалось на жизни народа? Я отвечу: хорошо, потому что исчезла безработица, началось массовое строительство недорогого жилья, гораздо гуще стали дымить трубы заводов и, что особенно важно, чтобы защищать эти достижения, молодежь охотно идет служить в армию.

– Погоди, – перебил его Скосырев, – а от кого им эти достижения защищать? Нападать на Италию как будто никто не собирается.

– Да? Ты так думаешь? – ехидно прищурился Костин. – А Париж, а Лондон, а Брюссель! Неужели ты думаешь, что они смирятся с диктатурой Муссолини? Ведь пример Италии может оказаться заразительным, и те же французы, у которых большой опыт революций и переворотов, вышвырнут из страны своего никчемного президента и поселят в Елисейском дворце авторитетного, сильного и могущественного вождя.

Ведь произошло же это в Германии? Произошло. Если даже законно избранный президентом фельдмаршал Гинденбург не смог противостоять главе фашистской партии ефрейтору Шикльгруберу, более известному как Адольф Гитлер, и назначил его рейхсканцлером, то есть главой правительства, то это значит, что в Европе настала эпоха диктатур. Правда, в Испании у руля пока что республиканцы, но я думаю, ненадолго: там уже создана фашистская партия, которая рано или поздно захватит власть, и страной станет править их вождь или, как они говорят, каудильо. Напомню, кстати, и о России: там диктатура большевистской партии медленно, но верно перерастает в диктатуру их вождя – Иосифа Сталина.

И что из этого следует? А то, что ни Париж, ни Лондон спокойно смотреть на это не будут и, я тебя уверяю, поддержат любую антидиктаторскую акцию. Значит, надо ловить момент, – наклонился он к уху Скосырева, – и, выдавая себя за ярого сторонника демократии, захватить власть.

– Ты с ума сошел! – подскочил от неожиданности Скосырев. – Где? Какую власть?! На кой черт она нужна?!

– Власть нужна ради власти, – снисходительно пояснил Костин. – А когда она есть, то можно употребить ее во благо народа.

– Но ведь для этого нужны люди, нужна партия, которая стала бы пудрить народу мозги, обещая всеобщее счастье и безмерное благоденствие.

– Ты, парень, не ерничай, – осадил его Костин. – Я все продумал. Если умело сыграть на неприятии Парижем, Лондоном и Мадридом диктатур как таковых, то можно, – проглотил он застрявший в горле комок и впервые назвал страну, на которую имел виды, – то можно стать президентом Андорры.

– Все ясно, – потрогал его лоб Скосырев. – Ты рехнулся.

– Ничего я не рехнулся! – сердито оттолкнул его Костин. – Просто я хорошо изучил ситуацию, сложившуюся в карликовых государствах. Сан-Марино или Монако нам не подходят, а вот Андорра – в самый раз. У них там сейчас что-то вроде революции. Сами свои дела они решить не могут, значит, самое время появиться человеку со стороны. Ну, как, скажем, когда-то в нашей горемычной Руси: ведь тоже увязли в междоусобицах, и в конце концов наши пращуры позвали варягов – приидите, мол, и володейте. Вот и пришли к нам Рюрик, Трувор да Синеус. Как ты знаешь, последним Рюриковичем был Иван Грозный, а потом пошла такая чертовщина, что в конце концов на русском престоле стали сидеть немцы: и в трех Александрах, и в двух Николаях русской крови было не больше одной тридцать второй, а то и одной шестьдесят четвертой.

– Валька, – жалостливо посмотрел на него Скосырев, – уж не себя ли ты видишь президентом Андорры?

– Себя! – вскинул голову Костин. – Но теперь, когда на мне ответственность не только за жену, но и за ее капитал, президентом я вижу тебя!

– Мне-то это зачем? – пожал плечами Скосырев. – Революции, перевороты, восстания – это не для меня. Я человек мирный, мне достаточно того, что я всегда сыт, пьян и нос в табаке.

– Дурак ты, Борька! – крякнул от досады Костин. – Неужели жизнь подле бабьего подола – это то, ради чего Господь произвел тебя на белый свет?! Окститесь, штабс-капитан Скосырев, оглянитесь вокруг! Европа бурлит, без основательной перетряски не обойтись ни одному государству, и под бабьим подолом отсидеться не удастся никому. Так что лучше: ждать, когда тебе дадут по башке, или наносить удары самому? Президент страны, пусть даже карликовой, это фигура, это член Лиги наций, это человек, который на заседаниях Ассамблеи простым поднятием руки может влиять на судьбы любой из сорока четырех стран, объединенных под знаменем этой международной организации. Я уж не говорю о том, что ездить в Барселону, чтобы продать очередной подарок леди Херрд, больше не придется.

Все мог стерпеть Борька, все, но только не правду, которая, как правильно говорят, глаза режет! От обиды он чуть было не дал Костину по морде, но быстро остыл, сказав себе, что, в принципе, Валька прав. Ведь если серьезно задуматься, то что он такое? Жиголо – это мягко сказано. Наемный партнер по танцам за дополнительную плату может стать одноразовым партнером в постели – и в этом нет ничего предосудительного, такая у него работа. Но сидеть на шее стареющей женщины, да еще при этом ее обирать – это совсем другое. И то, что толкнул его на этот путь Костин, ничего не значит: Валентину нужно было получить согласие леди Херрд на его брак с Мэри и с помощью Бориса он этого добился.

Костин теперь богач, и то, что он уезжает в Канаду, не предложив при этом последовать за ним и другу, говорит о том, что на друга ему наплевать. А ведь друг-то остается в подвешенном состоянии! Пока леди Херрд жива, здорова и пока акции полковника Херрда котируются на рынке, ее любовник не пропадет. А ну как произойдет такой же обвал, как в Штатах, когда чуть ли не в течение дня пол-Америки стали нищими, что тогда? Куда бежать, что делать?

О другом сценарии не хочется и думать: не приведи бог, старушка заболеет и отправится вслед за своим мужем, наследницей-то будет Мэри, а барон Скосырев останется ни с чем. Какое-то время можно протянуть на деньги, вырученные от продажи побрякушек. А что потом? Профессии никакой, крыши над головой нет, паспорт липовый…

Поразмыслив над всем этим, Борис решил, что план Костина – не самое плохое дело, и, чем черт не шутит, быть может, действительно, удастся, хотя бы частично, воплотить его в жизнь. Тем более, что в Европе начался такой раскардаш, что великим державам не до какой-то крошечной Андорры. Раз Гитлер начал требовать пересмотра Версальских соглашений, добром это не закончится: ни Англия, ни Франция пересматривать итоги Первой мировой войны ни за что не согласятся, а это значит война. И куда тогда деваться липовому барону Скосыреву? На чьей стороне воевать? «Нет уж, дудки, – решил он, – я на своем веку навоевался!»