Путь домой

В конце концов она села и стала «Смотреть Телевизор». Обычно, когда приходило время «Смотреть Телевизор», Лукас и Мамуля садились на диван и гладили меня, так что мне это нравилось. Но сейчас все было иначе, потому что с Мамулей было что-то не так. От нее по-прежнему пахло чем-то плохим, и, когда она положила руку мне на голову, рука была напряженной и тряслась. Я испытывала такую тревогу, что спрыгнула с дивана и свернулась калачиком у ее ног, но уже в следующее мгновение залезла обратно. Потом опять спрыгнула на пол, тяжело дыша, и пошла лакать воду. Вернувшись, я села и тревожно ткнулась носом в ногу Мамули. Я не знала, что именно с ней неладно, но чувствовала, что ей становится все хуже.

– В чем дело, Белла? Тебе нужно «Сделать Свои Дела»? Но мы же только что выходили на улицу.

Она пошла на кухню и достала коробку с лакомствами. Мне всегда ужасно нравилось слушать, как она или Лукас достают эту коробку из буфета, но сейчас, когда Мамуля подошла к лестнице, ведущей в подвал, и открыла дверь, мне было не по себе. Им с Лукасом нравилось кидать лакомства в подвал, чтобы я сбегала за ними по лестнице, а потом поднималась обратно в дом. Обычно один из них при этом говорил: «Это хороший моцион». Я не знала, что это значит, и не понимала почему, если они хотят угостить меня лакомством, нельзя просто дать мне его с руки или отдать всю коробку сразу. Но на этот раз я чувствовала, что лучше не оставлять ее одну рядом с этой лестницей, хотя она и бросила вниз пару вкусных кусочков.

– Белла? Что с тобой? Ты что, не хочешь лакомства?

Даже звук ее голоса пугал меня. Я заскулила.

– Белла, беги! Съешь свои лакомства!

Мне было ясно, чего она от меня хочет, и эти лакомства, лежащие внизу, манили меня, испуская дразнящий аромат. Я сбежала вниз, чувствуя, что нам сейчас нужен Лукас. Всякий раз, когда происходило что-то неладное, Лукас приходил и все исправлял.

В спешке проглотив лакомства, я вдруг услышала сверху ужасный шум и почувствовала шевеление воздуха.

В ужасе я помчалась обратно наверх. Мамуля, скорчившись, лежала на полу. Она издавала какие-то тихие звуки, и ее руки касались лица и тряслись.

Я не знала, что мне делать. Я попробовала было положить голову ей на плечо, чтобы она успокоилась, но оно было напряженным и жестким и не расслабилось.

Я лаяла и лаяла. Немного спустя Мамуля перестала так трястись, но ее губы шевелились, и она продолжала тихо стонать.

Я никогда еще не была так рада тому, что могу чувствовать, как возвращается Лукас. Он скоро будет дома. Я лихорадочно ждала его, когда наконец почуяла, как расцветает его запах, и входная дверь распахнулась.

– Белла! Почему ты лаяла? В доме лаять нельзя! Мамуля? Привет, ты где?

Я отбежала от Лукаса и бросилась за угол, где на полу лежала Мамуля. Когда я увидела, что он не пошел вслед за мной, я побежала обратно. Он был на кухне и выдвигал ящики из буфета.

– Коробки с твоими лакомствами тут нет. Мамуля давала тебе лакомство? Она что, вздремнула?

Я залаяла.

– Эй! Белла, нельзя!

Я побежала обратно к Мамуле. Лукас все еще был на кухне. Я стояла над Мамулей и лаяла.

– Белла! Замолчи! – Лукас зашел за угол. – Мамуля! – Он подбежал к ней, нагнулся и потрогал ее шею. Потом выпрямился. Я ткнулась носом в щеку Мамули. Лукас схватил телефон и спустя мгновение начал громко говорить. В его голосе звучал страх. – Пожалуйста, поспешите! – крикнул он.

Вскоре в наш дом вошли несколько мужчин и женщин. Я чуяла их запахи, но Лукас запер меня в своей комнате, так что я не могла их видеть. Сначала было много шума, потом входная дверь закрылась, и все стихло.

Я осталась одна, и мне было страшно. Мне был нужен Лукас, но я понимала, что он ушел вместе с теми другими людьми. Я не могла взять в толк, что происходит, но знала, что Лукасу было страшно и что Мамуля не проснулась, когда он дотронулся до ее шеи. Весь свой страх я вложила в свой голос и принялась выть и скулить, царапая пол спальни, а потом залаяла, чтобы люди узнали, что меня бросили одну, что мне страшно и что мне нужно, чтобы ко мне пришел какой-нибудь человек и помог.

Но никто не пришел.

Я так тосковала по Лукасу, что не могла думать ни о чем, кроме как о его руках на моей шерсти. Мне не будет покоя, пока он не придет домой и не выпустит меня из спальни. Свет, лившийся в окно, потускнел, я почуяла, как воздух на улице изменился, как день превратился в ночь, но все это было очень-очень давно. Сейчас было то время ночи, когда пугливые ночные животные шуршат в высокой траве, когда птицы молчат, а машины проезжают редко-редко с шелестящим звуком, и их огни на миг освещают занавески. Где же Лукас?

Я была плохой собакой. Я уже научилась делать «Делай Свои Дела» на улице, но сейчас у меня просто не было выбора, и я пошла в угол и наложила там кучу. Я знала, что Лукас придет домой и будет кричать на меня: «Нельзя»! На полу я нашла длинную жесткую штуку, которую можно было грызть, и уже изгрызла ее в клочья, когда наконец почувствовала, что он возвращается, и услышала ни с чем не сравнимый звук его шагов, приближающихся к дому. Я в неистовстве прыгала, повизгивая, когда он открыл входную дверь и наконец-то, наконец-то прошел по прихожей и подошел ко мне.

– О Белла, прости меня. – Он наклонился к моей морде, чтобы я могла облизать его лицо. Я съежилась, когда он принес газет и воды, чтобы убрать кучу, которую я наложила в углу, но он не стал на меня кричать. Он подобрал с пола длинную штуку, которую я изгрызла. – Что ж, мне все равно никогда не нравился этот ремень. Давай, Белла, пошли гулять.

Гулять! Небо начало светлеть, и, пока мы шли по улице, я слышала птиц и чуяла запахи Мамы-Кошки и других собак и людей.

Я надеялась, что мы пойдем в парк. Мне хотелось весело бегать, гоняясь за белками, и забираться на горку, а еще играть, играть!

– У нее был еще один эпилептический припадок, – сказал Лукас. – У Мамули не было их уже давно. Мы думали, что благодаря лекарствам это больше не повторится. Я ужасно беспокоюсь, Белла. Врачи даже точно не знают, что их вызывает.

Я чувствовала, что ему грустно, но не понимала почему. Как можно грустить на прогулке?

Мамуля не вернулась домой ни в этот день, ни на следующий. Когда Лукас ушел, чтобы «Идти на Работу», он оставил меня в вольере, и я лаяла и лаяла, выражая лаем владевшие мною чувство бессилия и страх. Почему Лукасу надо уходить? Почему Мамули нет дома? Она когда-нибудь вернется? Лукас когда-нибудь вернется? Я буду хорошей собакой и буду «Сидеть» и приносить успокоение, если все просто придут домой и выпустят меня из вольера.

Я была вне себя от радости, когда Лукас и Мамуля вошли в дом вместе. Я лаяла и скулила, потому что мне отчаянно хотелось, чтобы они наконец выпустили меня из вольера. Когда Лукас отпер дверцу вольера, я, едва мазнув языком его лицо, бросилась в гостиную и залезла на диван, где лежала Мамуля. Она рассмеялась, когда я облизала ее щеки.

– Лежать, Белла, – велел мне Лукас.

Мне не понравилось, что он сказал «Лежать». Но когда он хлопнул в ладоши, я поняла, что, если я не спрыгну вниз и не лягу, он рассердится, и нехотя спрыгнула на пол. Мамуля протянула руку и погладила меня по голове, что было почти так же приятно, как лежать рядом с ней на тахте.

– Так что говорится в извещении о выселении? – спросила Мамуля.

– Там сказано, что, заведя собаку, мы нарушили условия договора аренды. У нас есть три дня, а потом они вызовут инспектора из отдела по контролю за животными и начнут процедуру выселения. – Голос Лукаса был мрачен. Мне хотелось подойти к нему, чтобы утешить его, подарить ему успокоение, но мне также хотелось остаться на месте, чтобы Мамуля продолжала меня гладить.

– Я видела здесь и других собак, – сказала Мамуля.

– Верно. Собаки могут приходить к жильцам на время, но думаю, кто-то сказал управляющему, что Белла лает уже пару недель.