Страница 11 из 17
«Вероятно, такое чувство у приговоренного к повешению. Если его действительно повесят, он умрет и все кончится. А если ему придется пережить все приготовления к казни и только когда перед его лицом уже повиснет петля, он узнает, что помилован, он может страдать всю жизнь».
Письмо Кафки к отцу было попыткой объяснить обиду, тлеющую в нем на протяжении всей жизни.
Простота смерти кажется предпочтительнее бесконечной угрозы унижения. Вследствие этого большая часть взрослой жизни Кафки была покрыта тенью неизбежности надвигающейся боли. Ощущение этой неизбежности заполняло не только его настоящее, но и все обозримое будущее. Как Осужденный в его новелле «В исправительной колонии», Кафка жил, как будто постоянно ожидая исполнение приговора.
Он достиг успеха как писатель, но оставался полностью под влиянием отца. Тот оставался постоянно недовольным свершениями своего сына. Со временем молодой писатель обнаружил, что он не может принять редкий комплимент от своего отца: «Это стало неизменной привычкой, даже когда твое мнение, в порядке исключения, совпадало с моим».
Спустя годы Кафка переосмыслил всю историю своей жизни, осознав ее бесконечной борьбой за освобождение от тирании.
Всю глубину страданий писателя особенно хорошо воплощало одно детское воспоминание. Он и его отец в купальне: «Вот я, костлявый, тощий, хилый; и ты, сильный, высокий, мускулистый». Стыдясь своей неуклюжести в воде, юный Франц почувствовал ужас осознания: «В такие моменты вспоминались и назойливо преследовали меня все мои прошлые ошибки»[8].
Алкоголь
История К. Кнапп
«Я любила то ощущение, которое вызывал во мне алкоголь, и мне нравилось, как алкоголь смещал фокус моего внимания от меня самой», – писала Кэролайн Кнапп в своей блестящей книге воспоминаний «Алкоголизм: история любви», вышедшей в 1996 году.
Немногие писатели или ученые сумели так хорошо описать то особенное ощущение, которое испытывает пристрастившийся к алкоголю.
«Мне нравились звуки алкоголя: скольжение пробки из горлышка винной бутылки, отчетливое буль-буль жидкости, льющейся в бокал, позвякивание кусочков льда в высоком стакане».
«Я любила все эти ритуалы, дух товарищества и братства, который возникает между пьющими».
«Я любила… теплое, расслабляющее ощущение, одновременно легкость и кураж, которые алкоголь дарил мне».
«История любви. Да, это история любви, – пишет Кнапп. – Речь идет о страсти, чувственном удовольствии, мощном притяжении, вожделении, трепете, томлении. Эта потребность столь сильная, что она разрушает человека».
У некоторых читателей мемуаров Кнапп описание кубиков льда, постукивающих в стакане, пробуждает целый мир. Образы, которые писательница столь любовно создает, так или иначе связаны с мощным переживанием – предвкушением алкоголя. Эти многообещающие намеки обладают властью пробуждать интерес, фокусировать внимание, разжигать желание. Кнапп пишет: «И сегодня я все еще не понимаю, исходит ли этот голод из семьи, или это нечто, с чем я родилась».
На самом деле захват является результатом обучения и воспоминаний. Намеки не имеют никакого значения, если нет ассоциации с предыдущим опытом. Если вы никогда не курили, то хруст сигаретной пачки, першение в горле, колечки дыма, образ верблюда или ковбоя не вызовут у вас никакого отклика; вам не захочется курить.
В конце концов Кнапп отвечает на вопрос об источнике своего пристрастия к алкоголю: это была не просто «любовь с первого взгляда». Как она пишет в «Алкоголизме»: «Взаимоотношения развивались постепенно, в течение многих лет, когда расставания сменялись воссоединением».
«Дорогой отец!
Я напилась тем вечером, когда ты умер. Потом я напилась в вечер похорон, а потом пила каждый вечер – один год, 10 месяцев и 13 дней.
Мы никогда не обсуждали эту тему, по крайней мере напрямую: ты пил, я пила, мы пили, – но как все это переплелось вместе, стало таким запутанным и соблазнительным? Поэтому я решила, что пришло время все это обсудить. Я подозреваю, что ты – психиатр, психоаналитик и в семье, и за ее пределами, – был бы благодарен за это намерение, за намерение разгласить секрет, подобный нашему.
На первый взгляд все выглядит так непрезентабельно: дочь психоаналитика алкоголичка. Не очень-то красиво, не так ли? Кажется неправильным. Но ты-то хорошо знал, как обманчив первый взгляд, как может вскипеть пена и обезобразить самую красивую поверхность и насколько это сложная проблема – жить и пытаться любить людей, справляясь со сложными чувствами.
Я не помню свой первый стакан, но подозреваю, что он был выпит в твоем обществе; скорее всего, мы сидели в гостиной, где вы с мамой каждый вечер готовили себе коктейли… Мне нравилось пить, долгое время нравилось. Я любила это так сильно, что могла бы – буквально – умереть за глоток…
Я научилась выпивать у тебя, наблюдая за тобой. Я смотрела, как ты приходишь после работы и смешиваешь графин мартини, и я видела, как напряжение начинает отпускать тебя, после того как ты выпьешь первую порцию… Ты словно балансировал на грани печали».
Намеки не имеют никакого значения, если нет ассоциации с предыдущим опытом. Если вы никогда не курили, то хруст сигаретной пачки, першение в горле, колечки дыма не вызовут у вас никакого отклика; вам не захочется курить.
Кнапп определяет – как это может сделать только зависимый человек – главный принцип зависимости: твердая, неоспоримая и неколебимая убежденность в необходимости алкоголя. Это «мне нужно», по ощущениям, передается некоторыми сигналами: наше внимание уходит в сторону, скользит, словно под действием силы тяжести, и притягивается к стакану. В этом ощущении нас захватывает не сам алкоголь; а то ощущение, которое он вызывает. Как пишет Кнапп: «Мне иногда кажется, что алкоголики – это люди, которые возвысили свое стремление и обратили его в искусство или в культ. В погоне за стаканом, заполняя пустоту алкоголем, они иногда убивают себя. Они могут отказаться от жидкости, но погоню остановить труднее».
Кнапп сравнивает отчаянное стремление алкоголика к умиротворению с ее детским пристрастием к перфекционизму: к «идеальной паре фирменных кожаных выходных туфель», дополненных, естественно, «сапогами для верховой езды и черной вельветовой шляпой абсолютно идеального размера», или «самой высокой новогодней елкой в поселке». В каждом подобном случае предпосылкой конкретного желания было нечто иное, нежели сам объект этого желания: обещание, возможно иллюзорное, умиротворения. Для Кнапп это всегда была «некая духовная морковка на палочке, обещающая покой и утешение».
Физическая боль
История К. Кеттлуэлл
Подростком Кэролайн Кеттлуэлл резала себе руки. В своей книге «Обман» она пытается разобраться, почему ей так нравилось себя резать и почему это продолжалось почти до двадцатипятилетнего возраста: «Когда я начала это делать… я на самом деле абсолютно не понимала, зачем режу себя, – просто знала, что должна это делать. Я понимала, что это выглядит ненормальным – резать себя подобным образом». Внешне нормальная девочка-подросток, на которую словно падала тень беспокойства и страха: «Каждый день я просыпалась и отправлялась в школу, съедала обед и делала уроки, двигалась по жизни, но мне казалось, что я с каждым днем все больше выхожу из-под собственного контроля, как будто я была связана с той, другой Кэролайн только тончайшей нитью».
Кеттлуэлл описывает мгновения до того, как она резала себя, как «ужасное, скребущее, дергающее, тревожное беспокойство». Это беспокойство превращалось в «гнетущее напряжение, словно что-то ползло по моей плоти и мне хотелось стряхнуть это со своей кожи, как лошадь стряхивает мух. Я садилась на кровати, впивалась ногтями в лицо, испытывая желание разорвать на себе кожу. Что вы можете поделать с таким желанием?»
8
Здесь и далее перевод Е. Кацевой (прим. переводчика).