Ключ к сердцу Майи

– Я слышу, слышу. Просто пытаюсь донести до тебя – люди попадают в самые разные ситуации, ты сама так сказала. Обстоятельства. Так я права?

– Ты права, но я не беременна.

– Ты уверена? – с сожалением переспросила я.

Майка пожала плечами и подлила коньяку. Мы молча выпили, многозначительно глядя друг другу в глаза, и тут подруга громко, со стуком опустила пустой бокал на стол – несколько капель разлетелось по столешнице.

– Если ты беременна, это дело временное. Если нет – это тоже временно, – продекламировала она преувеличенно пьяным голосом, громко, с театральным надрывом.

– Ничего я не хочу тебе говорить, зря я это начала. Глупость все это. Забудь.

– Нет уж. Забудь. С ума сошла? – возмутилась я. – Глупость не глупость, а начала – так договаривай. Чего этот Кукош тебе сделал? Если не ребенка.

Майя раскрыла рот, словно хотела что-то сказать, но накрыла его ладонью и замолчала, обдумывая что-то. Затем помотала головой и посмотрела куда-то за мою спину, на шкаф у стены, набитый книгами.

– Знаешь, у нас был сосед, в детстве, очень злой мужик. Нет, неправильно, не злой – обозленный. Но не на нас, а вообще – в целом. Он был зол на жизнь и всех ненавидел. И все к этому привыкли. Мы иногда в гости к ним приходили, моя мать с его женой дружила. Так он вечно сидел у телевизора, смотрел новости, а у самого кулаки были сжаты, словно он еле сдерживается, чтобы по экрану не ударить. И все время шипел чего-то себе под нос. Однажды я подошла к нему и спросила, что он говорит. А он повернулся и посмотрел на меня. С такой, знаешь, осязаемой ненавистью, от которой кровь в жилах стынет. И сказал мне: «Их всех вешать надо на столбах».

– Кого – их?

– Не знаю кого, да и не важно это было. Всех «их». Тех, кто виновен в том, что мир не такой, каким должен быть. «Вешать без суда и следствия, как собак». И именно на столбах – уж не знаю почему. Я спросила маму, почему на столбах, но она мне сказала, что это сосед просто так болтает, что это не всерьез. Что иногда люди просто ненавидят, без причин и оснований, и что это у них гормоны играют. Особенно у мужчин в определенном возрасте. Я никак не могла понять, как может не устраивать целый мир. Все равно ведь никакого другого нет и не будет. Для соседа это было просто чувство глобальной вселенской несправедливости. Он, понимаешь, хотел изменить мир и верил, что на это хватит столбов.

– Жуть какая, – сказала я.

– Жуть? Ну, в принципе, да. А потом я как-то узнала, что дядьку этого со скандалом уволили с работы. Вроде его подставили, и он на этом помешался, – продолжала Майя.

– Думаешь, правда подставили?

– Может быть, а может, и нет. Не знаю. Там все было очень серьезно, кто-то вроде даже погиб или калекой остался, и был суд. Он потом совершенно спятил с этим его «вешать на столбах». У него, знаешь, был взгляд человека, способного на убийство. Столько ненависти, что об нее можно было обжечься. И никакого чувства самосохранения, ни разума, ни любви. Я этого просто не понимала. Выкинуть свою жизнь на помойку, и ради чего? Ради некоей условной справедливости, до которой никому никакого дела?

– Но он же никого не убил по-настоящему, взаправду. Это были только слова? – поинтересовалась я.

После долгой паузы губы Майи искривила горькая улыбка. Майя кивнула.

– Только слова, да. Тут ты права, – повторила она. А затем добавила: – Он меня обокрал.

– Что? Кто? Сосед этот? – опешила я.

– Иван Кукош, – ответила она, и я растерялась, не зная, что сказать.

Потом я нашла слова, самые дурацкие, бессмысленные и ненужные. Я сказала:

– Не может быть.

– Не может, согласна, – рассмеялась Майя. – Это звучит, как какой-то бред. Да это и есть бред. Иногда мне кажется, что я все это себе придумала. Острый случай клинического самовнушения. Потому что – ну как так, а? Иван Кукош – он ведь хороший человек, он муж, и он – отец. В конце концов, он – звезда. Я до сих пор не могу понять, как такое возможно. И деньги у него есть, и слава. Зачем? Да? – И Майя кивнула в такт тому, как кивала я.

Я допила коньяк в рюмке и закусила кусочком сыра – последним. Майя смотрела на меня с каким-то даже сочувствием. Она налила мне еще коньяк, но не себе, так и продолжая стоять с бутылкой в руке.

– Мало ли зачем. Мы не знаем, обстоятельства бывают разные. Может, он разорился, – предположила я. – Может, он вложил все свои деньги в биткоины.

– Да к черту твои биткоины, – расхохоталась Майя. – Он меня обокрал. И это правда, которая как хлорка. От нее действительно больше вреда, чем пользы. Я не сошла с ума, но понятия не имею, что с этим делать. Только вот тоже сидеть перед телевизором и злиться. Может быть, мне начать говорить, что их всех надо вешать на столбах. – Майя подняла вверх целую бутылку, словно предлагала тост. – Вешать их, на столбах!

– А что он у тебя украл? Откуда вообще ты его знаешь? – спросила я, все еще пытаясь сбросить ощущение нереальности происходящего.

Майя задрала руку, как если бы бутылка была горном, и сделала несколько больших, шумных глотков коньяку. Она пила из горла.

– Он был моим учеником, – сказала она, когда с коньяком было покончено.

Глаза ее увлажнились, но не потому, что она собиралась плакать, это все коньяк, я видела, Майя еле выдохнула. Она же «вообще-то не пила», а тут такое.

– Учеником? – удивилась я. – Сколько ему лет, сорок? Пятьдесят?

– Ему сорок шесть. Я подтягивала его английский.

– Зачем? Ты занималась с Иваном Кукошем? Здесь, в этой квартире? – уточнила я с сомнением.

– Да, – просто ответила Майя. – Ему нужен был хороший разговорный английский, потому что его пригласили сниматься в каком-то западном сериале. Акцент допускался, потому что его роль была – русский иммигрант, но говорить все равно нужно было бегло. Иван, когда пришел ко мне, по-английски почти не говорил, а роль очень хотел получить. Это ж международная известность, туда, на большой европейский экран, прорываются единицы. Он часто говорил, что, когда переедет в Голливуд, меня тоже туда выпишет. Он вообще был таким… – Майя замедлилась, подбирая слова, – открытым и приятным, особенно с виду. Я понимаю, актеры знают, как нравиться людям, но он действительно в жизни куда приятнее, чем на экране. Странное дело. Занимался он, кстати, неистово. Всем бы моим ученикам такую мотивацию. Смотрел фильмы с титрами, заучивал целые куски наизусть. Мог мне позвонить посреди ночи, требуя объяснить какую-нибудь языковую заковырку, которая ему спать не давала. Роль он, к слову, получил.

– Он тебе до сих пор нравится, – с удивлением отметила я.

– Я уже сказала, он – хороший человек, – грустно согласилась Майя. – Как раз вот такие моменты и делают наш мир совершенно чокнутым. Хороший человек, который совершил плохой поступок.

– Ты мне так и не сказала, что он украл.

– У него трое детей, – пробормотала Майя, проигнорировав мой вопрос.

– Я думала, что чуть ли не четверо.

– Вроде трое, – нахмурилась Майя, вспоминая. – Двое совсем маленькие, а дочери двенадцать. Ах да, есть еще сын от первого брака. Точно, как это я забыла!

– Ты заявляла в полицию о краже?

– Да. В полицию, к пожарным, в «Скорую помощь» и в «Камеди-Клаб» тоже написала, чтобы они уж сразу монолог про меня писали. Обхохочешься. Будет миниатюра дня. Как бредят репетиторы по английскому языку. И что, мол, никуда нельзя пойти-податься простой скромной знаменитости, чтобы тут же на него не навели ложной тени и всякого другого несправедливого обвинения.

– Я не понимаю, что именно он у тебя украл. У тебя что, была какая-то семейная реликвия? Икона, что ли? Залежи древних монет? Чаша Грааля? Что он у тебя украл? – спросила я.

Майя посмотрела на меня с вызовом, а потом предложила почитать новости.

– Новости? – вытаращилась на нее я.

Затем я убрала с экрана компьютера фотографию Ивана Кукоша и загрузила страницу. Майя ткнула пальцем в экран.