Время и прах

— Всё. И спасибо.

— Выздоравливай, Джим. И тебе спасибо. Большое спасибо.

Я выполз из палаты и привалился к стене. Отчаянно хотелось курить, но здесь курить было нельзя.

— Что узнал, Марек? — спросил у меня Джон.

В конце коридора Пат о чем-то беседовал, быстро жестикулируя и посмеиваясь, с Анджелой. Та тоже смеялась. Он иногда наклонялся к ней очень близко и шепотом что-то говорил, а иногда по-хозяйски брался за пояс ее джинсов.

— Марек? — повторил Джон.

Я повернулся к нему.

— Я записал на коммутатор разговор. Сейчас перекину, — я набрал пару кнопок на своем коммутаторе и отправил Джону аудиозапись.

— У тебя есть мысли о причине происходящего с пилотами?

— Не знаю, Джон. У меня есть догадки, зыбкие догадки.

— Так давай зыбкие догадки.

— Это может быть вирус.

— Мы ничего не нашли.

— Или ИскИн, — продолжил я.

========== Глава 8 Решение ==========

Елена смотрела на меня через голоэкран, подперев голову рукой. Ее лицо то вздрагивало, рассыпаясь на кусочки случайной информации, то опять собиралось в целостную картину. Но такую непостоянную.

Где-то во время нашего с ней разговора Джон и получил данные о пилотах из других Космпортов — по всей Земле. Якутск, Москва, Стокгольм, Нью-Чикаго.

Но тогда я об этом еще не знал. Дни были в блаженном неведении, в сладком спокойствии.

— Ты надолго еще, Марек? — Елена подергала себя за каштановую челку.

Я развел руками.

— Не знаю. Без меня совсем всё плохо?

— Пока справляюсь. Но что-то мутное творится.

— Да уж.

— Я скучаю по нашим проделкам. По твоему нытью по утрам. А учитывая, что ты до сих пор не адаптировался к астероидным суткам, то твое нытье может быть в любое время.

Я хихикнул.

— А еще ты начинаешь паниковать и носишься туда-сюда.

Я замахал руками, но прикусил губу, смеясь.

— Елена, хватит!

— Боишься, что нас подслушают?

— Здесь — некому, — я оглядел пустой кабинет.

Елена облизала губы. Ее лицо, как и у всех наших, отдавало серым цветом. Краски выцветали. Даже самая примечательная внешность в условиях космоса начнет блекнуть.

— Не ходишь загорать? — спросил я.

— Иногда. Редко.

Пауза затянулась.

— Я сижу здесь, связанный по рукам и ногам, — произнес я.

Елена в сомнении наклонила голову.

— Есть ведь еще кое-что. Ты просил меня выяснить что-нибудь о Патрике Мэдсене. Так вот, он на Земле, — Елена слегка улыбнулась, — Ты его ищешь?

— Он здесь, в Бёрн-Сити, — сказал я напряженным голосом.

— Ясно. Останешься из-за него?

— Я не знаю.

Елена встала, чтоб отключить запись:

— Ладно, Марек, прости. Но не сиди на Земле годами, а то вообще забудешь что к чему.

— Я тут только месяц!

— Всё, Марек, я отключаюсь. Отчеты прикреплены.

И она отключила трансляцию.

Я упал головой на столешницу. Иногда Елена меня шпыняла. Но чаще успокаивала и поддерживала. В одном она была права: чем больше я просижу на Земле, тем труднее мне будет возвращаться в Космос. Я не космическая птичка, а исчезнувшая нелетающая киви. Рудиментарные крылышки и крохотные ножки. Птичка, которой совершенно случайно повезло вырваться из тенет. А теперь эти тенета опять меня пеленают в себя.

Что мне делать с тобой, Пат? Что мне делать с собой?

***

Я следил за ним. Караулил его недалеко от его дома. Если бы Пат тоже не был бы таким же любителем поспать, то мне пришлось бы туго. Слежка и так меня сводила с ума.

И вопросы в голове: загорающиеся в голове яркие вопросительные знаки. Как елочные игрушки. Я ходил с ними изо дня в день, а они позвякивали во мне, ударяясь друг о друга круглыми боками. Иногда они во мне болезненно ныли, царапали коготками. Но по большей части, они были немыми. Немое желание, немая печаль.

Пат иногда ходил в парк аттракционов. Забирался в кабинку колеса обозрения, похоже, сворачивался там в комок и застывал переломанной кучей человеческого естества.

Обычно он ходил пару раз в неделю: по вторникам и пятницам. Я выследил его в одну из пятниц и забрался в кабинку следом за ним. Через коммутатор ранее я забронировал бесконечность циклов движения, пока не сообщу остановить.

Нам надо поговорить.

Да, я опять выгляжу как маньяк какой-то.

В конце концов, мой брат-близнец был маньяком-убийцей.

Какой ужас, а. Какой же, какой же ужас.

Я закрыл за собой дверь кабинки и посмотрел на напряженную спину Пата. Он, видимо, сжимал и разжимал кулаки. Затем он резко обернулся ко мне и ткнул ладонь мне в лицо. На ладони остались красные тоненькие лунки от ногтей.

— Нравится? — спросил он.

Я сложил руки на груди съехал вниз на пол. Неужели он думает, что только он умеет смотреть презрительно, находясь на уровне пояса оппонента? Неужели он думает, что жалкие попытки эпатажа помогут избежать разговора?

— Ничего не имею против самодеструктивного поведения. Главное, чтоб оно было в меру. И не увлекаться.

Пат залез с ногами на диванчик.

— Что тебе нужно? — спросил он тихим, задушенным от злости голосом.

Я пожал плечами.

— Поговорить.

— Мы уже обо всем поговорили.

— Нет, дорогой мой друг, — я резко поднялся и тут же зашатался — в движущейся кабинке надо быть осторожнее. — Мы еще не договорили.

— Тогда мне не о чем с тобой говорить.

Я вздохнул. Досчитал до пяти. Один, два, три, четыре, пять.

Затем быстро проскользнул к Пату и сцапал его за горло. Под пальцами бился пульс. Я слегка ослабил хватку и провел пальцами: подбородок, кадык (Пат сглотнул), яремная впадинка. Пат поднял руку и впился мне в запястье острыми ногтями. Но он меня не отталкивал.

Если ударить в яремную впадинку указательным или указательным и средним пальцами, то такой удар дезориентирует противника, вызвав спазм и острую нехватку воздуха. Хотя и не так болезненно, как получить по кадыку.

Почему он меня не отталкивал.

Я чувствовал, как он тяжело сглатывал.

— А ведь всё не так просто, а, Пат.

Я разжал руку. Пат взялся ладонью за пострадавшую шею.

— Тебя не было — всё было просто и понятно, — произнес он хрипло, — Но ты явился и всё стало черте как. Почему ты не можешь просто оставить меня в покое?..

— Потому что не могу. Потому что я люблю тебя.

— Нет, — сказал он резко, — Ты любишь какую-то свою любовь, и в этой придуманной любви процентов семьдесят насилия.

— Я уже извинялся.

— Но ты всё равно всё делаешь только хуже.

Я присел рядом с Патом и начал говорить не глядя на него:

— Первый год я жил на злости. Второй — на тоске и стыде. Ты обвел меня вокруг пальца. Я не мог себе это простить. А потом я просто смирился. Значит, тебе так было нужно. Ты сделал всё возможное, чтоб я полюбил тебя. Разорвал мое бытие на лохмотья, мне потом пришлось выстраивать новое. И я к нему привык. А потом ты меня предал. И к этому факту я привык. Я смог научиться жить без тебя, но не смог тебя забыть.

— Значит, тебе придется попытаться снова, — Пат поднялся и стал делать шаги от стены к стене. Четыре шага — туда и обратно. И мы двигались, то поднимаясь, то опускаясь, и ночь ложилась нам на плечи. Обещали дождь, но дождя не было.

— Ты меня любил, — сказал я.

Пат молчал.

— Айви всё рассказала. Ты приходил и ныл ей. Она знала всё об убийствах. Знала всё о тебе и Дереке, — я поднялся, подошел к нему и наклонился, чтоб тихо произнести, лицом к лицу, в опасной близости: — Я тебя давно простил.

— Зато я себя — нет, — также тихо ответил Пат.

— Что с тобой случилось — там? На рудниках?

Тихо-тихо, не вспугни, Марек.

— Жизнь, — коротко ответил Пат, — Там была жизнь. И смерть, столько смерти… Умирали дети, женщины, молодые парни. Разгерметизация скафандров, технические неполадки, обвалы в шахтах, химическое или биологическое заражение. Знаешь, что такое «полосатая болезнь»?

— Слышал.

— Это когда ткани отмирают полосками. Рано или поздно заражение захватит вены и артерии. Когда захватит, конечность придется отнять. В конце концов, от человека остается обрубок.