Последний костер

Не ошибся в этом плане директор, по месту пришёлся бригадир. Крутился нормально, везде успевал. И бракованной рыбы в том году не было, и скандалов с рыбаками.

Так и пролетело лето, в хлопотах и заботах. Зашуговало уже, когда лодки в промхозовскую ограду затаскивали, да невод с сетями в складе развешивали.

Охотники густым роем толпились по всем кабинетам промхоза. Особенно, у начальника участка и охотоведа, – получали наряд-задания, оружие, спецодежду и кое-какие продукты, под пушнину. Гомон в коридоре стоял с утра и до позднего вечера. Начальник участка делал вид, что не замечает всё более веселых и развязных разговоров штатников, а потом и сам присоединялся к их компании, оставляя недописанные договора на завтра. Охотники угощали.

Юра не знал, куда бы себя деть. Было какое-то чувство неловкости, неполноценности даже. Все нужны, все при деле, а он нет, вроде и не нужен больше. Это угнетало.

Дождавшись директора, он попросил разрешения и вошёл в кабинет. Вопрос был один: – что дальше?

– Отдыхай, пока, – сказал директор, – потом что-нибудь придумаем. Может, сети садить будешь, да и старые ремонтировать надо. Могу на зиму на пилораму определить.

Но Юра настроился на другое:

– Может, стоит попробовать себя на промысле, – какой он, хлеб охотничий?

Директор возражать не стал, но сразу твёрдо заявил:

– В тайгу на пушнину пока не пущу, сам не сумеешь, а свободного напарника нет. Эту зиму оленевать будешь, в Ханде. Там и с охотниками притрёшься, и понюхаешь тот самый хлеб. Так что, пока отдыхай, а охотовед освободится, оформите разрешение на карабин.

…После ноябрьских праздников Юру, действительно, завезли в Хандинские калтуса, в зимовьё, которое стояло прямо на берегу реки и называлось «Прохор».

Зимовьё было старое, даже древнее. Но место было красивое, берег возвышался, в стороне шумел светлый сосновый бор. Видимо не одно поколение эвенков пользовалось этим зимовьём, об этом говорил и тот факт, что дров поблизости вообще не было. Их нужно было пилить в полукилометре и возить к зимовью на нартах.

Здесь начинался пологий подъём на хребёт, выгоревший лет пять назад. Тогда засуха была страшная, леса горели по всей Сибири, порой дышать было трудно, – такой плотный был дым. После той засухи в Хандинских озёрах, да и в самой реке, воды убавилось вдвое. Года два потом рыбы не было, едва покушать себе добывали. И вот теперь сухие стволы, результат давнего пожара, представляли собой завидные дрова.

В зимовье никто не жил и Юра обустроился по-хозяйски. Два дня ушло на заготовку дров, кое-какой мелкий ремонт.

Пока занимался домашними делами, постоянно поглядывал через реку. Там начинался широченный калтус, – чистота, разрезающий пойму реки поперёк до самого хребта. Этот хребёт является пограничным с Жигаловским районом. Именно там, в чёрных тайгах, охотились сейчас эвенки, гоняли соболей, потом спустятся сюда, оленевать.

Калтус притягивал взгляд, гипнотизировал своей открытостью. Только по самому берегу Ханды, да по ключу, который впадал как раз напротив зимовья, стеной стоял метельник да ерник. Заросли этого кустарника местами были такими плотными, что если в нескольких шагах трактор поставить, то и не увидишь. Так охотники шутят. А калтус был чистым, оленей заметишь сразу.

Несколько дней ходил охотник по этому калтусу, да и на соседние вылезал, ноги выворачивал по кочкам, но толку не было. Следы оленей попадали, в другой раз почти свежие, но самих зверей не видел.

Только через неделю, возвращаясь под вечер в зимовьё, Юра, как обычно, бросил взгляд на калтус – олени. Сразу их увидел, четырёх, они копытили, добывая ягель из-под снега. Быстро вернувшись в лес, Юра стал огибать чистоту по краю, не показываясь и всё приближаясь к оленям. Расстояние до них было около трехсот – четырехсот метров, – ещё пока точно не научился определять.

В руках винтовка «трёхлинейка». Охотовед сказал, что она лучше любого карабина, можно стрелять хоть на километр, но чёрт его знает, что-то у большинства охотников карабины. Правда, три раза он выстрелил в доску, на сто шагов. Все три пули попали в цель, понравилось.

И теперь, когда он уже пробирался на опушку, готовя для работы винтовку, он и не думал, что может промазать. В голову лезли дурацкие мысли о том, что уже вечереет, – не успеет дотемна ободрать. Тем более, что навыка нет, один раз только помогал соседу обдирать возле стайки бычка, да и то, поддатые были.

Выбравшись на край калтуса, он вновь увидел оленей, но теперь они были на одной линии с ним, не такие, какими он их увидел оттуда, сверху. Показалось, что они дальше. Двинув планку прицела на пятьсот, Юра прицелился в ближнего и выстрелил.

Олени вскинули головы, но не поняли, откуда донесло звук, стояли в напряжении. Передернув затвор, Юра ещё раз выстрелил. Весь табунок бросился от него. Вспомнил, что стрелять надо с упора, кинулся к ближнему дереву, на ходу передёргивая затвор. Прижавшись к дереву, прицелился в мелькающие зады удаляющихся оленей, снова выстрелил. Олени, как по команде, остановились, повернулись боком. Снова выстрел, олени кинулись в обратную сторону, прямо на охотника.

Это уже потом ему расскажут, что стрелял он с большим перебором расстояния, что пули ушли верхом, не причинив никому вреда, а, ударившись о стволы деревьев на той стороне калтуса, испугали оленей и заставили повернуть назад.

Он лихорадочно зарядил винтовку, не отрывая взгляда от приближающегося снежного облака. Мелькали ноги, волнами поднимались и опускались спины. Различался горячий пар, вырывающийся из ноздрей и открытых ртов, уже слышно, как хрустят и щелкают копыта. Не выбрав конкретной цели, выстрелил в кучу. Гонка даже не замедлилась, только чуть в сторону подались, теперь стало видно всех. Прицелившись в переднего, выстрелил, здесь же вспомнил, что у него прицел на пятьсот. Передернул затвор, схватился за планку и уже краем глаза увидел, как олени исчезали в лесу. Всё. Медленно опустился на снег, стащил шапку, стал дрожащими руками искать сигареты.

Прошло ещё несколько дней. Погода стояла мягкая, морозы ещё не начинались, но и больших оттепелей уже не случалось. В обеденные часы пригревало, и Юра старался найти к этому времени живописное местечко и садился отдохнуть. Подставлял лицо солнышку.

Уже три оленя было разделано и зарыто снегом, как охотовед советовал, и гильзы винтовочные на веточке повесил, чтобы ни волк, ни росомаха не напакостили. Настроение поднялось, в себя поверил, да и в оружие. Побывал уже на всех ближайших калтусах, стал уходить подальше.

…Особых причин задерживаться в тот день не было, просто не торопился, шёл потихоньку, по сторонам поглядывал. Завечерял. К зимовью свернул и сразу услышал, как ведром кто-то брякает:

– Во, блин, гости у меня, а я тащусь еле-еле.

И уже совсем близко подошёл, когда что-то заставило насторожиться, потом уже понял что, – свет в окошке не горел.

Но в зимовье кто-то был, слышался шум, вроде вздохи, урчание. Юра шагнул в сторону от тропинки и присел за высокий, старый пень. Винтовку стащил и тихо оттянул затвор, патрон уже сидел в патроннике. Ведро, видимо, по полу каталось, брякало. Двери были открыты, висели на одной петле, а что внутри – не видно, сумерки уже.

Посидев за пеньком и послушав, понял, что в зимовье какой-то зверь, но какой? Для медведя вроде бы поздно уже – вторая половина ноября. Но решил поостеречься. Ещё посидел. В зимовье кто-то чавкал.

– Что он там жрёт?

Никто не выходил, быстро темнело.

– Замерзнешь тут, возле пенька, уж лучше воевать, пока светло.

Приготовившись и набрав полную грудь воздуха, хозяин зимовья хрипло крикнул:

– Эй, выходи!

В зимовье так охнуло, что чуть винтовка из рук не выпала, машинально бросил взгляд куда-то вверх, куда улетело в стылом воздухе это рявканье. Стало тихо, медведь, а это был он, затаился.

– Но он-то в зимовье, а я у пенька, а уже звёзды появляются. – Выходи, сказал! – В ответ только стекла из оконца брызнули, что-то затрещало внутри, доски какие-то лопались. – Вот скотина, – подумал охотник, – мало того, что продукты сожрал, наверное, так ещё и ломает что-то.