Страница 13 из 14
Гарри включил муфту правого винта и почувствовал, как приподнялся нос. Зеленая поросль живо заскользила мимо, слегка оголяя корни вслед лодке, кормой подсасывающей воду. А может, все обойдется и ее не конфискуют? Эх, только бы руку спасли. Кто же знал, что они там пальбу откроют; мы ведь полгода в открытую ходим из Мариэля с товаром. Ох уж эти кубинцы. Кто-то кому-то не отстегнул, и в тебя стреляют. Одно слово, кубинцы.
– Эй, Уэсли, – сказал он, оглянувшись на кокпит, где лежал укрытый одеялом негр. – Ты как там?
– Господи, – сказал Уэсли. – Хуже некуда.
– Это еще цветочки. Вот начнет доктор зондировать рану, тогда да, – ответил ему Гарри.
– Вы не человек, – сказал негр. – Нет в вас ничего человеческого.
Старый Уилли не подкачает, думал Гарри. Старик что надо. Мы правильно делаем, что возвращаемся вместо того, чтобы ждать. Глупо было ждать. Меня так тошнило и до того кружилась голова, что я совсем соображать перестал.
Впереди уже виднелись белые стены отеля «Ла-Конча», радиомачты и городские дома. А вон и автомобильные паромы у дока Трумбо, который придется обойти, чтобы попасть в Гаррисон-Байт. Тот еще старик, этот Уилли. Задаст им по первое число. А интересно, что за птицы у него на лодке? Проклятье, как же мне сейчас плохо. Все так и кружится перед глазами. Это хорошо, что мы поехали. Хорошо, что не стали ждать дальше.
– Мистер Гарри, – сказал негр. – Вы уж простите, что я не подсобил с товаром.
– Ладно, чего там, – сказал Гарри. – Что за спрос с подстреленного негра. Ты все-таки славный негр, Уэсли.
Сквозь рев моторов и громкий плеск днища на воде он слышал странный гул в собственном сердце. Так бывало при всяком возвращении домой. Лишь бы руку спасли, думал он. Она мне еще ох как пригодится, эта рука.
Часть третья
Гарри Морган
(зима)
Глава девятая
Рассказывает Альберт
Мы все сидели у Фредди в баре, и тут заявляется этот тощий долговязый адвокат и говорит:
– Где Хуан?
– Еще не вернулся, – сказал кто-то.
– Нет, вернулся, я точно знаю, и мне нужно его повидать.
Гарри говорит:
– Ну еще бы. Вы же сами его и выдали, подвели под суд, а теперь собрались его защищать. Нечего сюда ходить, вынюхивать, где он. К себе в карман загляните: может, он там.
– Это вам бы держать карман шире, – сказал адвокат. – У меня для него работенка есть.
– Ну так ищите его в другом месте, – сказал Гарри. – А тут его нету.
– Да говорю же, у меня для него работа есть, – сказал адвокат.
– Нет у вас никакой работы. Зараза вы и больше ничего.
Тут вваливается тот косматый старик, что торгует резиновыми забавлялками, спрашивает четверть пинты, Фредди ему наливает, он затыкает бутылку пробкой и выскакивает с ней обратно на улицу.
– Что с рукой-то? – спрашивает адвокат у Гарри.
А у того рукав подколот к самому плечу.
– Она мне не нравилась, вот и отрезал.
– Сами отрезали, или помогал кто?
– На пáру с доктором, – говорит Гарри. Он много выпил, и у него зашумело в голове. – Я сидел, а он резал. Если б людям оттяпывали руки, когда они забираются в чужие карманы, у вас бы давно не было ни рук, ни ног.
– Что ж такого с ней приключилось, что отрезать пришлось? – спрашивает адвокат.
– Вам-то что за дело? – отвечает Гарри.
– Да так, просто интересуюсь. Что же случилось и где вы были?
– Что вы ко мне привязались? – спросил Гарри. – Вы сами знаете, где я был и что случилось. Поменьше трепите языком и отстаньте от меня.
– Я хочу с вами поговорить, – сказал ему адвокат.
– Ну, говорите.
– Не здесь. Давайте отойдем.
– Зато я не хочу с вами говорить. От вас ничего хорошего не дождешься. Зараза вы.
– У меня кое-что есть для вас. Кое-что хорошее.
– Ну допустим. Разок послушаю, – говорит ему Гарри. – Так о чем речь? О Хуане?
– Нет. Не о Хуане.
Они обогнули стойку, устроились в сторонке, за отдельным столиком, и пробыли там довольно долго. Пока они там сидели, пришла дочка Толстухи Люси с той девушкой из их заведения, с которой она всегда ходит, они подсели к стойке и спросили кока-колы.
– Говорят, таким, как вы, запрет вышел гулять по улицам после шести вечера. И в барах показываться тоже, – сказал Фредди дочке Толстухи Люси.
– Да, говорят.
– Собачья жизнь стала в этом городе, – сказал Фредди.
– Золотые слова. Выйдешь за сэндвичем с кока-колой, а тебя – цоп! – и штраф пятнадцать долларов.
– Теперь только к таким и вяжутся, – сказала дочка Толстухи Люси. – Кто любит жизнь поярче. Кто не ходит с кислой мордой.
– Если порядки в этом городе не изменятся – худо дело.
Тут как раз вернулись Гарри с адвокатом, и адвокат сказал:
– Стало быть, придете?
– А здесь чем плохо? Приводите их сюда.
– Нет. Сюда они не пойдут. Вы лучше сами приходите.
– Ладно, – сказал Гарри и направился к стойке, а адвокат пошел к выходу.
– Что будешь пить, Ал? – спросил меня Гарри.
– Бакарди.
– Два бакарди, Фредди. – Затем разворачивается ко мне и говорит: – Ты чем теперь занимаешься?
– На общественных работах.
– А что именно?
– Роем канавы. Меняем трамвайные рельсы.
– Сколько платят?
– Семь с половиной.
– В неделю?
– А ты думал?
– Тогда на какие шиши ты тут выпиваешь?
– А я и не пил, пока ты сам меня не угостил, – ответил я.
Он придвинулся немного и говорит:
– В рейс со мной сходишь?
– Смотря в какой.
– Можно обсудить.
– Лады.
– Пошли в машину, – сказал он. – Будь здоров, Фредди. – Он часто дышал, как всегда, когда выпьет, и мы вместе с ним прошли мимо того места, где я работал весь день и где мостовая была разрыта. Дошли до угла, где стояла его машина. – Залезай, – говорит.
– Куда едем? – спрашиваю.
– Сам не знаю. По дороге выяснится.
Мы доехали до Уайтхед-стрит, и он не говорил ни слова, а на перекрестке свернул налево, и через центр мы выехали на Уайт-стрит, и по ней к берегу. Гарри все время молчал, и мы свернули на набережную. На бульваре он затормозил и встал возле тротуара.
– Тут какие-то иностранцы хотят зафрахтовать мою лодку на один рейс.
– Так ее же конфисковали?
– Но они-то этого не знают.
– И что за рейс?
– Им нужно переправить на Кубу одного человечка, но на пароход или самолет ему путь заказан. Так мне Жалогуб сказал.
– И что, это возможно?
– Еще бы. После переворота – сплошь да рядом. Ничего особенного. Тьма народу так переправляется.
– А как быть с лодкой?
– Придется выкрасть. Правда, баки там держат сухими, так что моторы сразу не запустишь.
– Как же ты выведешь ее из гавани?
– Да уж как-нибудь выведу.
– А как мы вернемся?
– Это еще надо обмозговать. Если не хочешь со мной, скажи прямо.
– Поеду хоть сейчас, если, конечно, не задаром.
– Слушай, – говорит он. – Ты получаешь семь с половиной долларов в неделю. Дети из школы приходят голодными, а у тебя их трое. У всей твоей семьи животы подводит от голодухи, а я даю тебе шанс рискнуть и немного заработать.
– Ты так и не сказал, сколько именно. За риск полагается платить.
– Сейчас, Ал, сколько ни рискуй, особо не разживешься, – говорит он. – Взять хоть бы меня. Я, бывало, круглый сезон катал народ на рыбную ловлю и получал по тридцать пять долларов в день. И вот в меня стреляют, я остаюсь без руки и без лодки из-за паршивого груза спиртного. Но я тебе так скажу: не бывать тому, чтобы у моих детей подводило животы от голода. Не стану я рыть канавы для правительства за гроши, которых не хватает, чтобы семью прокормить. Да я и рыть-то теперь не могу. Уж не знаю, кто выдумывает законы, но я точно знаю, что нет такого закона, чтоб человек голодал.
– Я бастовал против такой оплаты, – ответил я ему.
– А все же на работу вернулся, – сказал он. – Они заявили, что вы бастуете против благотворительности. Ты ведь всю жизнь работал, верно? Никогда ни у кого не выпрашивал подачек.