Страница 7 из 23
Впервые за годы войны советские пограничники встречали Новый год на восстановленной западной границе. Заставы теперь находились далеко в тылу наших войск, ведущих бои за сотни километров от рубежей СССР. У изрубленного осколками пограничного столба № 114 нёс вахту рядовой Вершаев. В памятное утро 22 нюня 1941 года он вместе со своими товарищами мужественно отражал натиск немцев, вероломно вторгшихся в СССР. Невдалеке от железнодорожного моста, пересекающего пограничную реку, в наряде бдели Казаков и Шевченко. За последнюю неделю каждый из них имел по нескольку задержаний нарушителей границы. На соседнем участке рубежей Родины дежурил старожил заставы лейтенант Шуркин. На ней же он служил еще до нападения гитлеровцев на СССР. Пройдя по дорогам войны, лейтенант Шуркин снова вернулся на свой участок границы, где бдительно стоял на боевом посту. На всех пограничных заставах встречали Новый год, в полночь командиры поздравили пограничников с Новым 1945-м победным годом.
31 декабря в Кремле Сталин собрал заседание Государственного комитета обороны, председателем которого он являлся. К тому времени Берия был назначен его заместителем вместо Молотова, а Ворошилов выеден из состава главного чрезвычайного органа управления СССР, обладавшего всей полнотой военной, политической и хозяйственной власти. Определенного графика заседаний ГКО не существовало, и они собирались по единоличному решению Сталина в любое время дня или ночи в его кабинете в Кремле или на ближней даче в Кунцево. На каждое заседание приглашался начальник Генерального штаба маршал Василевский, иногда Жуков, занимавший пост заместителя Верховного Главнокомандующего Вооруженными силами СССР. Никто из присутствующих не догадывался, почему Сталин пригласил в этот день наркома госбезопасности Меркулова.
Когда Берия и члены комитета Молотов, Булганин, Каганович, Маленков, Вознесенский и Микоян расселись по своим местам, Сталин поздравил всех с Новым годом и пригласил на праздничный ужин в Кунцево. После чего заседание продолжило работу в обычном режиме, Василевский, приблизившись к карте военных действий, долго рассказывал о положении на фронтах. Сталин в это время курил свою трубку, набитую табаком папирос «Герцеговина Флор» и казалось, не слушал доклад начальника Генерального штаба. По выражению его лица было понятно, что Верховный Главнокомандующий чем-то озабочен, что не дает ему сосредоточиться на докладе.
Обычно у Верховного имелся ряд вопросов к Василевскому, но сегодня он молчал и только кивнул головой, разрешая ему сесть, после окончания доклада. Когда приглашенный нарком госбезопасности остался в кабинете вождя после окончания заседания, все члены комитета поняли – тревога Сталина не случайна. Особенно нервничал Берия, который вот так же, как сегодня Меркулов, часто оставался там для разговора тет-а-тет. Кроме начальника личной охраны генерала Власика мало кто знал, что с недавнего времени Сталин часто вызывал Меркулова по ночам на дачу в Кунцево. О чем так долго информировал Сталина нарком госбезопасности, в подчинении которого находилась внешняя разведка? А Меркулову в свою очередь было непонятно, почему иногда вместо него, Сталин приказывал приехать на дачу руководителю внешней разведки НКГБ Фитину? Это казалось недоверием и немного обижало Меркулова.
В последнее время Сталин не делился с кем-либо из ближайшего окружения полученной от Меркулова и Фитина информацией. Так он сохранял монополию на право формулировки окончательного решения по любому вопросу, рассматриваемому на заседаниях ГКО. Зная сведения разведки, можно легко ориентироваться в ситуации и делать единственно правильный вывод. Зачастую это вызывало восхищение его ближайшего окружения, но порой недоумение, а иногда даже воспринималось, как странность, граничащая со старческим маразмом. Сталин не пытался объяснять свои выводы и предлагаемые решение, он просто диктовал их Поскребышеву для записи в результирующую часть протокола.
В первые дни войны Молотов, Микоян, Каганович, Калинин, Ворошилов и Берия, открыто возмущались просчетами Сталина во внешней политике в отношении Германии. Они считали также, что и в 1942 году по его ошибке были сосредоточены главные резервы на отражение наступления фашистов на московском направлении. А Гитлер решил нанести главный удар на юге, что позволило его войскам прорвать оборону, там, где их не ждали и стремительным маршем продвинуться до самой Волги и Кавказа. По этой причине Сталин на некоторое время потерял инициативу главного стратега Ставки. Теперь, когда война вышла в завершающую фазу, он принимал решения единолично и считал необязательным информировать состав ГКО о сведениях, полученных из донесений внешней разведки.
В начале ХХ века ученые спокойно занимались исследованиями в области радиоактивности. Они свободно делились информацией, выступали с докладами на международных конференциях, наперебой спешили опубликовать данные о новых открытиях в научных журналах. Удивительный мир атома оставался монопольным достоянием физиков, и, казалось, он никак не мог привлечь внимания разведчиков. В конце 1938 года удалось открыть явление распада атомов урана при бомбардировке их нейтронами. Расчеты показывали, что распад должен сопровождаться выделением энергии, которая на единицу массы в два-три миллиона раз превосходит количество энергии, выделяемой при сгорании каменного угля, нефти и даже пороха. Было высказано предположение, что при наличии достаточно большой массы урана может происходить взрыв колоссальной силы.
Вслед за этим свободная публикация материалов сменилась молчанием в отношении работ и открытий, касавшихся деления атомов. Одним из инициаторов засекречивания исследований в области атомной энергии был венгерский ученый Лео Сцилард, переселившийся в Америку из Европы в годы фашизма. По его инициативе Альберт Эйнштейн отправил письмо президенту Рузвельту, в котором указал на возможность появления бомбы нового типа на основе атомной энергии, которая должна обладать чудовищной разрушительной силой, и высказал опасение, что фашистская Германия может первой создать такую бомбу.
Была введена строгая цензура на научные публикации, в печати запрещалось употреблять даже выражение «атомная энергия». Именно на этот факт обратили внимание начальник научно-технической разведки Леонид Квасников и нью-йоркский резидент Гайк Овакимян. Имея его подтверждающие данные об запрете публикаций по урановой проблеме на Западе, Квасников инициировал посылку директивы резидентурам в США, Англии, Франции и Германии о начале поиска научных центров, где могут вестись исследования по созданию атомного оружия, а также обеспечить получение достоверной развединформации.
Сначала пришел ответ из Германии: в донесении говорилось о том, что недалеко от Пенемюнде в засекреченном исследовательском центре немцы разрабатывают дистанционно управляемые ракеты ФАУ-1 и ФАУ-2, способные за полчаса преодолеть расстояние в 500 км и стать средством доставки урановой бомбы. В сентябре 1941 года пришла информация из Лондона. Это были ценнейшие материалы, в которых очень кратко сообщалось содержание представленного Черчиллю особо секретного доклада, а также информация о том, что идея создания сверхмощного оружия приобрела вполне реальные очертания. Досконально изучив разведывательные данные из Лондона, Квасников доложил информацию Берии. С началом войны руководство страны объединило НКГБ и НКВД во главе с Берия, а в апреле 1943 года опять разделили наркомат на НКГБ, который возглавил Меркулов и НКВД, оставшийся под руководством Берия.
Реакция Лаврентия Павловича на доклад Квасникова тогда была отрицательной. Берия считал, что это «деза», нацеленная на отвлечение материальных, людских и научных ресурсов от удовлетворения насущных потребностей фронта. Через некоторое время Сталину пришло письмо от ученого-физика Флерова, открывшего еще до войны вместе с Петржаком спонтанное деление ядер урана. Он писал вождю: «Одной такой бомбы достаточно для полного уничтожения Москвы или Берлина, в зависимости от того, в чьих руках бомба будет находиться. Государство, первым изготовившее такое оружие, сможет диктовать свои условия всему миру».