Все, что мы оставили позади

Но не смог сдержать это обещание. Он предал ее.

Столько времени потеряно. Такая часть его жизни пропала. Его дом. Его искусство. Его личность.

Любовь всей его жизни.

Эйми.

Ее имя шепотом прошло через него.

Знает ли она, что он вернулся в Штаты? Знает ли она, что вернулся он, ее Джеймс?

Они не виделись с тех самых пор, когда больше пяти лет назад она нашла его в Мексике. Она выяснила, что он жив, а не погиб, как уверил всех его брат Томас. Мерзавец даже организовал похороны Джеймса и поставил памятник на семейном кладбище.

Томас сказал ему, что это для его защиты, иначе Фил снова попытался бы убить его, чтобы спасти собственную задницу.

Старший брат воспользовался его амнезией: Джеймс абсолютно ничего не помнил о себе. Томас даже создал для него новую личность, новую жизнь.

Джейми Карлос Домингес. Художник. Вдовец. Отец.

Он совершенно не помнил приезда Эйми в Мексику, как не помнил и того, что влюбился в Ракель, своего физиотерапевта, женился на ней, усыновил ее сына Джулиана и стал отцом для их общего сына Маркуса. Ракель умерла, рожая Маркуса. Томас рассказал о его жизни в Мексике под именем Карлоса, но у Джеймса не осталось об этом никаких воспоминаний. Он не мог вспомнить, как очутился в Мексике.

Память сохранила только то, как он оказался на пляже Сикатела, окровавленный, ничего не понимающий и не имеющий ни малейшего представления о том, кто он и откуда.

Но у него остались дневники, которые больше шести лет вел Карлос, они были аккуратно сохранены им на флешке. Ежедневные записи прекратились за два дня до того, как он снова стал Джеймсом.

Этот чертов парень вел дневник.

Из горла Джеймса вырвался странный звук. Ирония судьбы: каждый раз, когда он ругал Карлоса, он ругал самого себя. Но, когда он отделял себя от Карлоса, ему было легче смириться с потерянным временем.

В этом Карлосе было много такого, чего Джеймс не понимал. Но вот параноидальный страх Карлоса потерять свою личность был ему понятен. Потому что, когда Джеймс вернулся, снова появился на страницах газет и журналов, а мозаика фотографий в рамках на стенах и металлический ящик с кодовым замком со свидетельствами короткой жизни Карлоса остались в прошлом, он оказался навсегда потерян для этого мира.

Джеймс вспомнил вещи, хранившиеся в том ящике с замком. Фотографии, свидетельства о рождении и смерти. Кольцо Эйми, которое Джеймс подарил ей на помолвку.

Его пальцы коснулись граней бриллианта на этом кольце, которое он сунул глубоко в карман. Тонкий габардин костюмных брюк царапал бедра, давно привыкшие к широким шортам. А кольцо было твердым, холодным напоминанием о том, что всю оставшуюся жизнь он будет расплачиваться за свои ошибки не только шрамами, покрывшими его тридцатишестилетнее тело. Рубец от правого виска до подбородка, неправильно сросшийся нос, неровная кожа на бедре – след от пули, как полагал Джеймс. С этими шрамами он мог справиться. Но вот с тем, что он никогда не разделит жизнь с Эйми, потому что сам все испортил, Джеймс смириться никак не мог.

Он подумал о своих сыновьях, которые ждали его в конференц-зале. Одиннадцатилетний Джулиан ненавидел Джеймса. Он был убежден в том, что Джеймс не хочет быть их отцом и собирается отправить их на Гавайи к сводной сестре Ракели, Наталии Хейз. Шестилетний Маркус боялся его с того самого дня, когда отец вдруг заговорил по-английски. Джеймс уже не тот papá, что прежде.

Одному богу известно, как он сумеет устроить своих сыновей в новом доме и в новой для них стране. Будут ли они доверять ему, как отцу, когда они все вместе попытаются начать новую жизнь?

Но Эйми не станет частью этой жизни.

Джеймс вздохнул, превозмогая боль глубоко в груди.

– Она с тобой не встретится.

Джеймс сжал в кулаке кольцо, медленно отвернулся от окна и свирепо посмотрел на брата. Томас сидел за письменным столом, бездумно постукивая ручкой «Монблан» по стеклянной поверхности. У Джеймса шевельнулись уши, ловя звук. Ручка царапала стекло. Джеймс крепче сжал бриллиант, и камень впился ему в ладонь. Захотелось ударить Томаса, ощутить тошнотворный треск сломанных костей, чтобы камень завибрировал в его руке. Это желание захватило Джеймса. Почти.

«Держи себя в руках, Джеймс».

Томас выдержал взгляд младшего брата, его бровь изогнулась, как будто он ждал возражений Джеймса.

– Откуда ты знаешь? – спросил Джеймс, снова отворачиваясь к окну. – Ты не видел ее пять лет.

Постукивание ручки прекратилось.

– Я с ней не разговаривал.

В декабре, когда Джеймс начал бомбардировать Томаса вопросами об Эйми, брат не смог на них ответить. После возвращения в Штаты она обратилась в суд, и судья установил для Томаса временный запрет на приближение к ней. Эйми не хотела иметь дела ни с Томасом, ни с семьей Донато. Когда запрет был снят, они обменялись несколькими электронными письмами, и Томас оставил ее в покое.

Джеймс не винил Эйми. Если бы он не настолько полагался на помощь Томаса, чтобы вернуться к привычной жизни, он бы тоже вычеркнул его из своей жизни. Джеймс даже подумывал о том, чтобы подать в суд на Томаса за нарушение его человеческих прав. Но собственный стыд и уважение к матери остановили Джеймса. Три сына Клэр Донато уже достаточно сделали для того, чтобы разрушить семью. Кроме того, Джеймс заслужил то, что с ним произошло. Из-за собственных ошибок он оказался там, где оказался, покинутый и практически забытый.

– Я видел Эйми, – пробормотал Томас.

Джеймс надел кольцо на мизинец. Он облокотился на стекло, постучал по нему пальцем и задумался, прав ли Томас. Захочет ли Эйми видеть его?

Колесики кресла прокатились по плотному ковру, и отчетливый хруст дорогой ткани всколыхнул воздух. Томас тоже подошел к окну и встал рядом с Джеймсом.

– Лос-Гатос – маленький город. Я прохожу мимо ее кафе почти каждый день. Я не могу не видеть ее или Яна. Или их дочку.

Джеймс уперся лбом в стекло.

– Ей пришлось двигаться дальше, – продолжал Томас. – Ребенок. Муж. Она любит Яна. Она счастлива.

Джеймс это знал, знал с того самого дня, когда в декабре позвонил ей, но номер оказался отключенным. Никогда в жизни он не был так напуган.

Зато когда он позвонил Томасу, брат ответил после первого гудка. Через двадцать четыре часа Томас уже был в Мексике и все рассказал.

Томас вцепился в плечо Джеймса:

– Не разрушай ее брак.

– Так, как ты разрушил мою жизнь?

Томас поморщился:

– Я же говорил тебе, что пытался ее наладить. Ты не желал иметь со мной дела, когда ты был Карлосом. – Он наклонил голову вниз и посмотрел на вечерний поток автомобилей внизу. – Я не смог заставить тебя уехать из Мексики, сколько бы ни старался убедить.

Солнце скрылось за горизонтом, небо потемнело. Их отражения в темном стекле с каждой минутой становились все отчетливее. Джеймс впервые в жизни заметил, что он крупнее Томаса. И выглядел он намного моложе, чем предполагали два года разницы со старшим братом.

Когда в декабре Джеймс впервые увидел собственное отражение, именно это удивило его больше всего: как сильно он постарел. Длинные волосы, как у сёрфера, и шрамы на лице шокировали его. За шесть с половиной лет морщинки вокруг глаз и рта стали глубже, кожа на ребрах натянулась, как будто он часто жарился под мексиканским солнцем. Но Карлос держал тело в отличной форме. Помимо пробежек и горного велосипеда, он вел активную жизнь на природе.

Томасу повезло меньше. Он обладал очень коротко подстриженными тускло-серыми волосами, белой кожей, которой не хватало витамина D, и худощавым телом, выживавшим, как предполагал Джеймс, на кофеине, сигарах и алкогольной диете. Бар в офисе Томаса был отлично укомплектован, и дымный, въевшийся запах сигар бил в нос, когда Томас стоял рядом. От резкого запаха курева, исходившего от костюма брата, у Джеймса заслезились глаза.

Трудно было поверить, что Томасу меньше чем через два года будет сорок. Он выглядел намного старше.