Чистая кровь

- Пришлось полицейский участок открыть, - рассказал он, - в этом году уже пять лет как. Сначала прислали из столицы двоих, а потом мне предложили пойти поучиться. Я ведь после армии, два контракта отслужил, в морской пехоте. Отучился два года, потом год стажировки - и сюда, на замену одному из приезжих. А в этом году - нет, уже в том, - лейтенант Малакос пошёл на повышение, а меня - на его место. Только я тут один пока, обещали ещё одного парня прислать, но пока там у них бумаги все оформят...

- Трудно тебе одному-то?

- Да когда как. Летом, конечно, народу много. Всякие бывают, но мне вон, ребята наши помогают здорово: присматриваются к чужакам. Я так две кражи раскрыл осенью. Албанцы повадились, три лба, все бородами заросшие, чёрные. Аж из Ближнего Ручья таскались, - (Ближний Ручей - километрах в двадцати от Алунты в горы, городок раза в три побольше нашего. Мы в старшую школу ездили именно туда.) - день к полудню приезжали, высматривали, где что плохо лежит, а на другой ночью, перед рассветом, когда все спят. Ну, на третьем деле я их и повязал. - Тут Момо сделал хороший глоток анисовки со льдом.

- Один?

- Ты не поверишь: один. Ребят будить не захотел. А у них ножи, кастеты... злые все трое как бешеные шакалы. Ну, да меня в морской пехоте чему только ни учили...

Тут Никис сбегал в подсобку и вынес оттуда знаменитую ракию, которую уже лет триста его семья готовит из своего винограда. Ракия была разлита в бутыли из-под "Джека Дэниэлса", "Бифитера" и еще чего-то импортного. Он лихо вклинился в застолье с тостом за нашего защитника, потом пошли разговоры про общих знакомых...

Мне не давала покоя одна мысль:

- Так это ты приезжал к нам на Илию?

Момо помрачнел:

- Знаешь, это у меня здесь первое убийство. На учёбе два раза приходилось участвовать в расследовании, а тут в первый раз. Я и не думал, что в нашей деревне когда-нибудь столкнусь. И главное - как жестоко-то! За что его так? Безобидный же был дядька, да и дряхлый уже. - Момо задумался. - Слушай, а у вас никого чужих-то в усадьбе нет? Я, вроде, знал бы, но вдруг? Может, с тобой кто приехал?

- Да нет, из чужих - разве что я только, - решил я пошутить, но тут же, увидев, как меняется выражение лица моего школьного друга, понял, что шутка была неудачной и опрометчивой.

Чтобы отвлечь Момо, я налил в его и свою рюмки ракии и поднял тост за нашу дружбу. Момо хлопнул рюмаху, и мы затянули древнюю застольную песню про старого рыбака, как в юности - похабную, разумеется. Все взялись подпевать, и веселье пошло по обычной колее.

Я уж не помню, с кем и о чём мы дальше говорили - застольные беседы не отличаются связностью. Момо рассказывал байки про службу; мне запомнились две:

- Я вот слышал, у вас в Германии эти арабы, - он сказал другое слово, очень неполиткорректное, - совсем распоясались, к женщинам пристают, немцев вовсе не уважают?

- Так и есть, - ответил я, - только не в нашем городе. Пока.

- Эх! - Вздохнул Момо с осуждением, - у нас с этим проще. Тут в Нови-Винодели, на севере, какие-то негры повадились наркоту продавать. Тоже к девкам приставали, хамили местным. Потом на свою беду продали героин кому не надо - младшему сынку Маридесов. - Маридесы, сколько я помню, на севере острова были почти в таком же авторитете, как мы здесь, на юге.

- И что?

- Я как раз учился тогда на полицейского. Нас всей группой туда отвезли на усиление, когда одиннадцать штук этих негров нашли под обрывом мёртвыми. Мы долго рыли-копали, но от всех слышали только: "там лестница крутая, они поскользнулись в дождь". Никого так и не арестовали. А негры с тех пор в Нови-Винодели ни ногой.

- А ты говоришь, убийств не бывает?

- Ну как не бывает... У нас в Алунте не бывает... не бывало раньше. А вообще на острове случается, конечно.

Тут в разговор включился Никис:

- Ну да! Вот в восьмом году, например, в Ближних Ручьях случилось. Ты тогда был здесь?

- Был уже, - отозвался Момо. - Я тогда едва из армии вернулся, после двух контрактов. Это ж Чернокрак - ты помнишь старого Чернокрака?

- Конечно помню! Только какой же он старый? Ему тогда, когда он у нас математику вёл, лет сорок пять и было всего-то.

- А, ну да. Это он для нас старый, чтобы от молодого отличать, сынка его. Так вот, он овдовел то ли в пятом, то ли в шестом, а через год женился на сорокалетней вдове. Самому уже шестьдесят пять было, но крепкий ещё. И вдруг он узнаёт, что жена от него гуляет к его же ученику из выпускного класса. Ну, он взял свой пистолет, подкараулил их, когда они в апельсиновой роще Нисакисов обжимались, да и грохнул обоих. А потом пришёл на площадь к церкви, когда народ на службу сходился, да и выстрелил себе в висок.

Неправдоподобная романтичность этой истории так поразила меня, что я, не глядя, махнул сразу полкружки.

Я пил в основном пиво, а когда приходилось прикладываться к ракии, ограничивался маленьким глотком. А вот Момо как прорвало, и он вливал в себя рюмку за рюмкой. Ракию вообще-то не опрокидывают одним махом, хорошую, настоящую, деревенскую - положено смаковать, чтобы прочувствовать вкус и аромат. Момо пил её как русские хлещут водку.

Видно, расстроился из-за убийства. Да и устал, наверное, к вечеру: слишком много полицейским приходится в таких случаях бегать и писать, а он тут один.

Ну, его и развезло довольно быстро.

Он брызгал слюной, шепелявил и был уже явно пьянее, чем мог себе позволить. В форме все-таки. Я и сам-то был не совсем уже трезв, но, как уже было сказано, пил не ракию, а пиво - и потому соображал лучше, чем дружок мой детства закадычный.

Хватило нескольких слов Никису, сказанных как бы боком, углом рта. Хозяин бара кивнул, и вскоре Момо Браги, в сопровождении пары смутно знакомых мне парней, покинул заведение, даже не поняв, что его уводят.

И не попрощался, что характерно.

8

Потом юный бармен унёс пустые пивные кружки, появились многочисленные домашние закуски, кто-то притащил цитру - и началось наше традиционное островное веселье. Я смотрел на знакомо-незнакомые лица своих односельчан и одноклассников, на новые лица их юных, но уже таких взрослых детей - и страшно им завидовал. Они были все крепкие, сильные, стройные, с мужественными лицами, как один усатые, с густыми волосами на головах и мощных предплечьях; они пахли потом и морем, работой и искренним весельем, они были просты и понятны, жили простой и понятной жизнью, и никто из них не знал ни сложных интриг за очередной грант, ни иссушающей мозги скуки научных конференций, когда только и ждёшь, чтобы пришла очередь твоего доклада - прочитать, ответить на вопросы и уйти, - ни давящей атмосферы постоянной взаимной слежки, когда надо контролировать каждое своё движение, чтобы не вызвать жалобу в ректорат на "агрессивный мизогинизм" от какой-нибудь идиотки, обиженной тем, что ты ни разу не посмотрел на неё во время лекций.

Меня, конечно же, спросили, какими судьбами я на родине. И я, конечно же, солгал, что в творческом отпуске - пишу учебник. Мне было стыдно рассказать, во что я превратил свою жизнь.

Попойки в деревне все похожи друг на друга, это не Европа, где даже в компании близко знакомых людей каждый надирается в одиночестве. Когда я попал за границу, меня поразило то, что в барах непрерывно гремит музыка - на такой громкости, что разговаривать просто невозможно, не слышишь не то что собеседника, а сам себя. Потом я понял, что местные просто не пускают друг друга в ближний круг, и эта музыка служит для того, чтобы избежать необходимости общаться. В барах не беседуют, для этого есть кафе и рестораны, где музыка тихая и не мешает разговору; в барах жрут алкоголь, тоскуют и снимают партнёров на ночь.

А тут мы наперебой разговаривали, слушали, как Иллис Гридис поёт под цитру народные песни (которые от лирических довольно быстро опять сползли к похабным), снова трижды спели хором самую похабную, про старого рыбака, причём каждый раз ржали всё громче и громче (и совсем засмущали Алекси), пили вкуснейшую в мире ракию, и нам было хорошо.