Стертая

Сколько именно — зависело от разных причин. Что касается меня, то я схватывала все, запоминала каждый факт, зарисовывала и записывала каждую деталь в блокнот, чтобы не забыть. Большинство других были не столь восприимчивы. Они только улыбались полусонно всем и всему. Когда нас зачищали, удовлетворенность и согласие в наших психологических профилях поднимали до верхних значений.

Что касается улыбок, то у меня и повышать было нечего ввиду исходного отсутствия.

ГЛАВА 3

Папа достает из багажника мою сумку и идет, насвистывая, с ключами в руке к дому. Мама и Эми выходят из машины. Я остаюсь на месте, и они поворачиваются ко мне.

— Идем, Кайла. — В голосе мамы слышится нетерпение.

Я толкаю дверцу. Сильнее и сильнее. Ничего. Смотрю на маму — выражение на ее лице полностью соответствует тону, и в животе у меня все стягивается и завязывается в узелок.

Эми открывает дверцу снаружи и объясняет:

— Тяни ручку вниз, а потом толкай дверцу. Понятно?

Она снова закрывает дверцу. Я берусь за ручку и делаю, как говорит Эми. Дверца распахивается, и я выхожу, радуясь, что могу размять ноги и потянуться после долгого сидения в машине. Из-за дорожных «пробок», отклонений от маршрута и прочих задержек один час обернулся тремя, и с каждым часом мама все больше злилась и раздражалась.

Теперь она хватает меня за запястье.

— Посмотри. 4.4 только потому, что не может разобраться, как открывается дверца. Господи, вот уж потрудиться придется.

Я хочу возразить, сказать, что это несправедливо и что дело не в дверце, а в отношении. Хочу, но молчу, потому что не знаю, что можно говорить, а что нельзя. Поэтому я ничего не говорю и только прикусываю изнутри щеку.

Мама идет за папой в дом, а Эми обнимает меня за плечи.

— Ты не обращай внимания. Она просто нервничает из-за опоздания с твоим первым обедом. А откуда тебе знать про дверцу, если ты в автомобиле никогда раньше не бывала, ведь так?

Она выдерживает паузу, и я снова не знаю, что сказать, но теперь по другой причине. Эми такая милая. Стараюсь улыбнуться — получается что-то слабенькое, но теперь уже непритворное.

Эми улыбается в ответ, и у нее это выходит много лучше.

— Пока не вошли, оглядись, ладно?

Справа от дома, там, где стоит машина, похрустывают и шевелятся под ногами камешки. Передняя лужайка — зеленый квадратик травы. Слева — большое, крепкое дерево. Дуб? Листья желтые, оранжевые, красные, много опавших. Листья опадают осенью, напоминаю я себе, а что сейчас? 13 сентября. По обе стороны от входной двери всклокоченные красные и розовые цветы роняют на землю лепестки. И так много пространства вокруг. Так тихо после больницы и Лондона. Я стою на траве и глубоко вдыхаю прохладный, свежий воздух. В нем запах сырости, жизнь и умирание — как и в опавших листьях.

— Идем? — говорит Эми, и я следую за ней в холл. За ним комната с диванами, лампами и столиками. На стене — огромный, плоский черный экран. Телевизор? Он гораздо больше того, что был в больничной рекреационной. Правда, там меня после первого раза к телевизору больше не подпускали — начались кошмары. Эта комната ведет в другую — с длинными рабочими поверхностями, шкафчиками вверху и внизу и здоровенной духовкой, перед которой склонилась со сковородкой мама.

— Иди в свою комнату, Кайла, и разложи до обеда вещи, — говорит она, и я вздрагиваю.

Эми берет меня за руку.

— Сюда. — Она тянет меня в холл, потом по лестнице наверх, в другой холл — с тремя дверьми и еще одной лестницей.

— Наши комнаты — здесь, папина и мамина — выше. Вот это — моя дверь. — Эми указывает направо. — Там, в конце, наша общая ванная. У них — своя, наверху. А вот эта — твоя. — Она кивает на дверь слева.

Я смотрю на Эми.

— Входи.

Дверь приоткрыта. Я толкаю ее и вхожу.

Комната больше моей больничной. Моя сумка уже здесь, стоит на полу, где оставил ее папа. Оглядываюсь — туалетный столик с ящичками, зеркало над ним, рядом платяной шкаф. Раковины нет. Большое широкое окно выходит на переднюю лужайку.

Две кровати.

Эми входит следом за мной и садится на одну из них.

— Мы подумали и решили для начала поставить две, чтобы, если ты захочешь, я могла остаться с тобой. В больнице говорили, что это, возможно, неплохой вариант, пока ты не освоишься.

Больше она ничего не говорит, но я могла бы продолжить. Должно быть, им рассказали. На случай, если у меня будут кошмары. Кошмары случаются нередко, и если, когда я просыпаюсь, рядом не оказывается кого-то, уровень падает слишком низко, и «Лево» отключает меня.

Я сажусь на другую кровать. Рядом что-то округлое, черное, пушистое. Протягиваю руку... и останавливаюсь.

— Не бойся. Это наш кот, Себастиан. Очень дружелюбный.

Осторожно касаюсь шерстки пальцем. Теплая. Мягкая.

Он шевелится, вытягивает лапки и зевает.

Я, конечно, видела кошек на фотографиях. Но здесь совсем другое. Это не какой-то плоский образ — живое, хрипловатое дыхание, шелковистый, переливающийся мех, большие желто-зеленые глаза.

— Мяу.

Я вздрагиваю.

Эми встает, наклоняется.

— Погладь его. Вот так... — Она проводит ладонью по его спинке, от головы до хвоста. Я копирую ее жест, и он издает глубокий урчащий звук, вибрацией проходящий от горла через все тело.

— Что это?

Эми улыбается.

— Он мурлычет. Значит, ты ему нравишься.

За окном темно. Эми спит здесь же, в комнате. Себастиан тихонько мурлычет рядом, когда я поглаживаю его. Дверь приоткрыта — для кота — и снизу доносятся звуки — звон посуды, голоса.

— Малышка у нас тихая, правда? — Это папа.

— Уж да. Совсем не то, что Эми. Та с первого дня, как только появилась здесь, без конца болтала и хихикала.

— И до сих пор не успокоится. — Он смеется.

— Да, она совсем другая девочка. Немного странная, верно... смотрит этими большими зелеными глазами и смотрит.

— Она такая милая. Ты только дай ей оглядеться, привыкнуть. Дай ей шанс.

— Он ведь у нее последний, да?

— Тише.

Дверь внизу закрывается, и я ничего больше не слышу. Только бормотание.

Я не хотела уходить из больницы. Нет, оставаться там вечно я тоже не хотела, но в тех стенах мне все было знакомо. Там я знала, чего ожидать.

Здесь все неизвестно.

Но все не так страшно, как мне представлялось. Я уже вижу, что Эми — милая. Папа вроде бы в порядке. Себастиан, как мне представляется, будет лучшей заменой шоколаду, если уровень упадет слишком низко. И кормят здесь намного лучше. Мой первый воскресный обед. У нас такое каждую неделю, говорит Эми.

Обед и — не душ, нет, а ванна — полная до краев, горячая ванна, и как результат — почти 7 к ночи.

Мама считает меня странной. Надо иметь в виду и стараться не смотреть на нее так.

Меня затягивает сон. В голове проплывают ее слова.

Последний шанс...

Неужели у меня были другие шансы?

Последний шанс...

Я бегу.

Волны хватаются за песок у меня под ногами. Левую вперед... теперь правую... снова левую... снова правую... Рваное, с хрипом дыхание. .. вдох... выдох... Легкие, кажется, вот-вот лопнут. Но я бегу. Золотой песок рассыпается под ногами и тянется вдаль насколько хватает глаз. Я карабкаюсь вверх, соскальзываю вниз и бегу.

Ужас хватает за пятки.

Он ближе и ближе.

Я могла бы обернуться и встретить его лицом к лицу, посмотреть, что он такое.

Я бегу.

— Шшш, я с тобой.

Я сопротивляюсь, потом понимаю, что это Эми и она меня обнимает.

Дверь открывается, из коридора в комнату льется свет.

— Что происходит? — спрашивает мама.

— Просто приснилось что-то, — отвечает Эми. — Но теперь все в порядке. Правда, Кайла?

Сердце постепенно успокаивается, в глазах проясняется. Я отстраняюсь.

— Да, все хорошо.

Я произношу эти слова, но какая-то часть меня все еще бежит.