Страница 15 из 21
Но восемь часов дороги стоили того.
Когда мы наконец добрались, я не мог оторвать взгляд от афиши нашего первого официального концерта. Там было написано:
«C.E.S. PROMOTIONS» c гордостью представляют… Танцы для подростков и молодежи. Муниципальный актовый зал, Карлайл.
Суббота, 24 августа, с 19.30 до 23.30
Новая потрясающая группа из Бирмингема
POLKA TULK BLUES BAND
(В том числе бывший участник MYTHOLOGY)
Так же в программе
CREEQUE.
Танцы без перерыва (Вход 5/-).
Вот оно, сказал я себе.
Это наконец-то случилось.
Сам концерт прошел замечательно, не считая того, что на сцене я чуть не обделался от страха. Неприятности начались потом. Мы собирали свои инструменты – техники были для нас непозволительной роскошью, – как вдруг ко мне подошел огромный парень с ярко-рыжими волосами и какой-то гнойной сыпью на лице. У него в руке был пол-литровый стакан, а рядом троллеподобная подружка. «Эй, ты, – сказал он. – Нравится моя девушка?»
– Что, прости? – спросил я.
– Ты меня слышал. Тебе нравится моя девушка? Ты пялился на нее. Хочешь ее трахнуть, да?
– Должно быть, ты меня с кем-то перепутал, – ответил я. – Я ни на кого не смотрел.
– Ты пялился на нее. Я видел. Своими чертовыми глазами. Хочешь ее, да?
К этому моменту парень приблизился ко мне настолько, что я почувствовал запах пота от его футболки. Он был громадный, а голова, как гребаная наковальня. Он был даже больше, чем мой старый приятель, хулиган-громила с Берчфилд-роуд. Выхода не было. Я точно знал, что будет дальше. Либо я скажу: «Нет, честно, приятель, мне не нравится твоя девушка», – а он ответит: «Ты что, считаешь ее страшной, сука бирмингемская?» – а потом оторвет мне голову. Либо я скажу: «Забавно, что ты это сказал, потому что я как раз думал о том, как сильно хочу твою подружку», – а он ответит, «Ага, я так и подумал, ты, сука бирмингемская», – а потом оторвет мне голову.
В любом случае мне конец.
Тогда у меня возникла идея: может, если кто-то еще присоединится к разговору, то это снимет напряжение.
– Эй, Билл! – крикнул я через сцену. – Подойди на секундочку, а?
Билл подошел, насвистывая и держа руки в карманах.
– Что такое, Оззи?
– Хочешь трахнуть его подружку? – спросил я, показывая на троллиху.
– Чего?
– Его цыпу. Думаешь, она шлюшка, или дал бы ей шанс?
– Оззи, ты на хер спя…
Как раз в этот момент здоровый парень перешел на пятую стадию кипения. Он заревел, выбросил свой стакан – повсюду разлетелось пиво и стекло – и попер на меня, но я увернулся. «О нет, – подумал я, – кажется сейчас будут неприятности». Потом парень бросился на Билла, у которого было такое выражение лица, как будто его привязали к рельсам, а на него несется экспресс «Летучий шотландец». В этот момент я был уверен, что либо мы оба, либо один из нас проведет следующий месяц в больнице, но я не учел того, что дальше сделает Тони. Он увидел, что происходит, подбежал к рыжему великану, толкнул его и велел проваливать. Тони был меньше громилы, гораздо меньше, но он превосходно дрался. Конечно, рыжий этого не знал, так что взял Тони за горло. Они немного поборолись, рыжий получил несколько ударов, но потом Тони отвесил ему хорошую затрещину прямо в лицо и продолжал лупить – бам-бам-бам-бам-бам-бам! – пока парень не пошел ко дну как «Титаник».
Ба-ба-а-а-а-а-ах!
Я смотрел с открытым ртом, как Тони расслабил кулак, вытер кровь с лица и спокойно продолжил собирать оборудование. Никто не сказал ни слова.
Потом, когда мы ехали в фургоне на следующий концерт в Уоркингтон, я поблагодарил Тони за то, что он спас наши задницы. Он только отмахнулся и велел больше об этом не говорить.
А Билл еще неделю со мной не разговаривал. Я его не виню.
Когда мы вернулись в Астон, Тони сказал, что недоволен Аланом и Джимми. Джимми слишком халтурил на репетициях. Да и нет никакого смысла держать саксофониста, если нет полноценного набора духовых. Но нам не нужна была куча духовых инструментов – тогда понадобился бы двухэтажный автобус. А если мы будем делить выручку на полдюжины тромбонистов и трубачей, то нам не хватит денег. Поэтому мы решили так: Алан и Джимми уйдут, и в Polka Tulk Blues Band останется четверо. Но Тони всё равно был недоволен.
– Дело в названии, – сказал он во время перерыва на репетиции. – Оно отстойное.
– Что не так? – возразил я.
– Каждый раз, когда я его слышу, то вижу перед собой картину, как ты сидишь в спущенных штанах и срешь.
– Ну и придумай тогда сам, – обиделся я.
– Вообще-то, – объявил Билл, – я немного подумал, и у меня возникла идея.
– Продолжай, – сказал Тони.
– Нужно представить, что оно написано на большом плакате. На билборде, или типа того.
– Представляю, – сказал Тони.
Билл сделал глубокий вдох. А потом сказал: «Earth».
Тони и Гизер переглянулись и пожали плечами. Я не обратил на них внимания и притворился, что волнуюсь.
– Ты в порядке, Билл? – сказал я, прищурившись.
– В порядке. Что ты имеешь в виду?
– Ты уверен?
– Конечно, черт возьми, я уверен.
– Просто… Мне показалось, тебя только что вырвало.
– Чего?
– БУ-Э-Э-Э-Э-Э-Э-Э-Э-Э-Э-Э-Э!
– Пошел ты, Оззи.
– БУ-Э-Э-Э-Э-Э-Э-Э-Э-Э-Э-Э-Э!
– Просто подумайте об этом, ладно? Оно простое, сильное, без всякой херни, всего пять букв: E-A-R-T-H.
– Билл, честно, приятель, думаю, тебе стоит сходить к врачу. Похоже, тебя снова вырвало. БУ-У-У…
– Оззи, прекрати, – оборвал Тони. – Оно хотя бы лучше, чем гребаный Polka Tulk.
– Согласен, – сказал Гизер. Решено.
Официально в группе не было лидера. Неофициально мы все знали, что это Тони. Он был старше всех, выше всех, лучше всех дрался, был красивее, опытней и, что очевидно, талантливей. Однажды он купил себе черную замшевую ковбойскую куртку с бахромой на рукавах – девчонки такие просто обожали – и стал похож на настоящего рокера. Мы все знали, что Тони из того же теста, что Клэптон и Хендрикс. Фут за футом, он поднимется на их уровень. Он был нашим билетом в светлое будущее.
При Тони я всегда как-то робел, даже когда мы подружились. Он очень закрытый и сдержанный человек. Никогда не знаешь, что в голове у Тони Айомми. Другими словами, он полная противоположность мне: никто никогда не сомневается, что происходит в куче желе внутри моего толстого черепа.
Гизер меня не смущал никогда, несмотря на то, что учился музыке и знал свое дело. Что до Билла, то он был козлом отпущения. Мы всё время над ним подшучивали. Например, он напивался и отключался, а мы оставляли его где-нибудь в парке на скамейке, накрывали газетой, и считали, что это самая смешная шутка в мире. Он был такой добряк, что, казалось, сам напрашивался.
А я? Я по-прежнему был клоуном. Сумасшедшим. Болтуном, который что угодно сделает на слабо`. Другие всегда заставляли меня делать то, что не хотели делать сами – например, спрашивать дорогу у прохожих, когда мы куда-нибудь ехали, или искать новую площадку. Как-то раз в Борнмуте по дороге шел парень со свернутым ковром под мышкой. Все парни закричали: «Давай, Оззи, спроси его, спроси его». Я опустил стекло и сказал: «Эй! Мистер! Не подскажете нам, как проехать на М1?» А он оборачивается и говорит: «Нет. Отвали, урод». В другой раз в Лондоне я кричу парню: «Извини, вождь, не знаешь, как добраться до «Marquee»?» – а он говорит: «Вождь? Вождь? Я что, похож на гребаного индейца?»
Забавно, черт побери, приятель. Мы так смеялись. То, что у нас всегда было чувство юмора – очень важно. Вот почему мы так хорошо ладили – по крайней мере, поначалу. Если у музыкантов нет чувства юмора, то вы кончите так же, как чертовы Эмерсон, Лейк и Палмер, – будете записывать альбомы на восьми дисках, чтобы каждый успел сыграть свое гребаное трехчасовое соло.