Страница 4 из 30
– Трудящийся достоин награды за труды свои, – ответил я. – Ладно. Так как ты не представляешь, что тебе нужно, я должен решить за тебя. За свой золотой безант ты получишь длинный меч. Знаешь, что это такое?
– Нет. Прости.
Я почесал за ухом.
– Клинок длиной три фута, – сказал я, – два с половиной дюйма шириной у рукояти и сужается в острие-иглу. Рукоять длиной с твою руку от локтя до кончика среднего пальца. Весит не больше трех фунтов и будет казаться гораздо легче, потому что я добьюсь идеального баланса. Он предназначен скорее для того, чтобы колоть, а не рубить, потому что бой выигрывает острие, а не лезвие. Настоятельно рекомендую меч с желобком – знаешь, что это?
– Нет.
– Ну, все равно его получишь. Пойдет?
Он смотрел на меня так, словно я свалился с луны.
– Я хочу лучший в мире меч всех времен, – сказал он. – Могу заплатить больше, если нужно.
Лучший в мире меч всех времен. Глупо звучит – но я могу его сделать. Если дам себе труд. А могу сделать и обычный меч и сказать ему, что именно это лучший меч всех времен. Откуда ему знать, что это не так? Не больше десяти человек на свете способны об этом судить. Я и еще девять.
С другой стороны, я люблю свое дело. Вот передо мной молодой глупец, почему бы не развлечься за его счет? И, конечно, моя работа и через тысячу лет будет жить, почитаемая и уважаемая, с моим именем на рукояти. Лучший в мире – лучший меч всех времен; если его не сделаю я, сделает кто-то другой, и моего имени на нем не будет.
Я подумал об этом, наклонился, прикрыл пальцами еще две монеты и пододвинул их к себе, как пахарь тащит плуг по глине.
– Согласен?
Он пожал плечами:
– Ты знаешь лучше меня.
Я кивнул.
– И это действительно так, – сказал я и взял четвертую монету. Он не шелохнулся. Его это словно не интересовало. – Но это только за сам меч, – сказал я. – Я не полирую его, не украшаю, не делаю резьбу, чеканку или инкрустации. Я не украшаю рукоять драгоценными камнями, потому что они натирают руку и выпадают. Я даже не делаю ножны. Сможешь украсить его позже, если захочешь, но это тебе решать.
– Мне прекрасно подойдет просто меч, – сказал он.
И это меня озадачило.
У меня большой опыт общения со знатью. Этот юнец вел себя как все прочие, и я мог бы поручиться за него так, как если бы знал его всю жизнь. Одежда без украшений, но добротная, не новая, но бережно сохраняемая, хорошая обувь, хотя я бы сказал, что сапоги великоваты, может, потому что достались по наследству. Пять безантов – очень даже немало, но мне показалось, что больше у него не было.
– Позволь высказать догадку, – сказал я. – Твой отец умер, и твой старший брат получил дом и землю. Твоя доля – пять золотых. Ты принял это как должное, но обижен. Ты думаешь: закажу лучший в мире меч, и пойду на войну, и заработаю состояние, как Роберт Лис или Боэмунд. Что-то в этом роде…
Еле заметный кивок.
– Что-то в этом роде.
– Отлично, – сказал я. – Некоторые легко расстаются с деньгами. Если проживешь достаточно долго, чтобы в тебя вколотили толику здравого смысла, получишь больше, чем четыре золотых за меч, и тогда сможешь купить себе отличную ферму.
Он улыбнулся:
– Значит, все в порядке.
Мне нравятся люди, не замечающие, что я им грублю.
– Мне можно смотреть? – спросил он.
Такой вопрос может стать источником крупных неприятностей – в зависимости от обстоятельств. По примеру мужчины и женщины, о которых вы сейчас подумали, я обычно отвечаю «Нет».
– Если хочешь, – сказал я. – Почему бы и нет? Ты можешь стать свидетелем.
Он нахмурился:
– Странный выбор слова.
– Как пророк в Писании, – сказал я. – Когда Он превращает воду в вино, или воскрешает мертвых, или произносит заповеди, сидя в горящем кусте, кто-то ведь должен это видеть, иначе какой смысл?
(Потом я припомнил эти свои слова.)
Он кивнул:
– Чудо.
– Что-то вроде. Но чудо – это то, чего не ждешь.
И снова о войнах. Мы говорили о «войнах» так, будто это место: выезжай из Перимадеи по северной дороге, на перекрестке повернешь налево, потом направо и мимо старой разрушенной мельницы – пропустить невозможно. Самое меньшее – страна со своим языком, обычаями, особой национальной одеждой и местными блюдами. Но теоретически каждая война столь же не похожа на прочие, как уникален каждый человек; у каждой войны есть родители, которые ее воспитали, но, вырастая, она идет своей дорогой сообразно своей природе и порождает собственное потомство. Но мы говорим о народе в целом: об элианах, мезентинцах, розенхольтах – как будто миллион отдельных индивидов можно свести воедино, как я скручиваю и бью молотом пучок прутьев, превращая его в одно целое. Когда стоишь среди них, все они разные. Но отступи на триста ярдов и увидишь один объект, например, наступающую армию. Мы называем этот объект «врагом»; это дракон, которого надо убить, чтобы победить и стать героями. Но, дойдя до нас, объект распадается на множество индивидов, и мы встречаемся, человек с человеком, который размахивает копьем, чтобы причинить нам вред, сам в совершеннейшем ужасе от происходящего, точь-в-точь как мы.
Мы говорим «войны», но открою секрет. Война лишь одна. Она никогда не кончается. Она течет, как разогретый добела металл под моим молотом, и сливается с предыдущей войной и со следующей, образуя одну непрерывную ленту. Мой отец не раз ходил на войну, я не раз ходил на войну, мой сын будет не раз ходить на войну, а после его сын, и это будет то же самое место. Это как отправиться в Бок-Бохек. Мой отец ходил туда до того, как разрушили Белый Храм, когда Форгейт еще был зелеными полями. Я ходил туда, когда Форгейт стал рыночной площадью. Когда туда пойдет мой сын, Форгейт уже застроят домами, но место все равно останется Бок-Бохеком, а война останется войной. То же место, тот же язык, те же обычаи, слегка измененные преобладающими модами на доблести и злосчастье; но все повторяется вновь и вновь. На моей войне рукояти были изогнутыми, а навершия – круглыми или каплевидными. Сегодня рукоять – обычный прямой крест, а навершие как флакон для духов, что сто лет назад казалось бы нелепостью. Во всем есть своя мода. Прилив приходит и уходит, но море – всегда море.
Моя война была в Ультрамаре; это не название места, просто по-элиански «ультрамар» означает «за морем». Ультрамар, где мы сражались, не был ни землей, ни географической областью. Это была идея – царство Божие на земле. Ее не найти на карте, сейчас-то уж точно; мы заблудились, и все знакомые места теперь называются иначе, на каком-то другом языке, который мы не потрудились изучить. Мы, конечно, были там не ради идеи, хотя, вероятно, для своего времени она была хороша. Мы отправлялись туда, чтобы награбить сокровищ и вернуться домой принцами.
Есть места, которые не обозначены на картах, но все знают, как их найти. Просто следуй за другими, и окажешься на месте.
– Пока смотреть особенно не на что, – сказал я ему. – Можешь ненадолго куда-нибудь пойти.
– Ничего. – Он сел на запасную наковальню и стал грызть мое яблоко, которым я его не угощал. – Что вы собираетесь делать со всем этим хламом? Я думал, вы начнете ковать меч.
Я сказал себе: он много платит, вероятно, отдает все, что у него есть; он имеет право быть глупым, если хочет.
– Это, – сказал я, – не хлам. Это твой меч.
Он заглянул через мое плечо.
– Вовсе нет. Это горсть старых подков и сбитых напильников.
– Сейчас да. Просто смотри.
Не знаю, что такого особенного в старых подковах; никто этого не знает. Большинство считает, что дело в постоянных ударах о каменистую землю, но это не так. Однако лучшие мечи делают из подков. Я нагрел их до вишнево-красного цвета, бросил на наковальню и сплавил большим молотом, расплющивая и ударяя по ним; кусочки ржавчины и нагара разлетелись по кузнице – это грязная работа, и ее нужно делать быстро, прежде чем железо остынет до серого цвета. К тому времени как я закончил, у меня были длинные стержни квадратного сечения, толщиной в четверть дюйма. Я отложил их в сторону и проделал то же самое с напильниками. Они из стали, которую можно сделать тверже, а подковы из железа, оно всегда остается мягким. Если их смешать, слить воедино твердое и мягкое, получится материал для хорошего меча.