Страница 15 из 21
Преображение – предвестник Вознесения, и монахи охотно размышляют об этой тайне. Петр Достопочтенный ввел этот восточный праздник у себя в монастыре Клюни – а тем самым и в монашеский обычай в целом, хотя в календарь западной Церкви ему суждено было войти лишь три века спустя. Он создал текст богослужения и написал большой трактат о тайне Преображения Господня. Этот текст и красив, и богат вероучительным содержанием150.
Еще одна тема связана с ангелами. Бесчисленные сравнения говорят о подобии, взаимосвязи, сходстве между жизнью монахов и vita angelica. Существует огромное множество текстов, говорящих об этом151. О чем же идет речь: о бегстве от чувственного мира, о стремлении к бесплотности, об «игре в ангельское жительство»? Никоим образом. Дело в том, что ангельское служение и поклонение Богу на небесах открывает, каковы смысл и место молитвы в жизни монахов. Когда говорят об ангельском жительстве, речь идет не столько о сущности, сколько о функции монахов – постоянной хвале и благодарении Богу. Мы уже говорили, что такая форма речи – отнюдь не «преувеличение, чреватое двусмысленностями, которого следует избегать здравому богословию, склонному к терминологической точности… Речь идет, прежде всего, о сравнении, способном передать ценности, которые не от мира сего. Только на небе человек будет «подобен ангелам» (Лк 20, 30; Мф 22, 30). Но поскольку мы стоим на пороге Царства и имеем залог вечной жизни, разве не естественно, что и нынешнюю жизнь, жизнь верой, можно сравнить с ангельской?»152. Эта и другие темы, настраивающие человека на помышления о небесном, важны для любого христианина, они не являются исключительным уделом монахов. Просто они больше развиты в монашеской литературе, поскольку именно монахи стремятся к совершенству христианской жизни определенным способом, в котором более явно присутствует эсхатологическое измерение. Роль таких тем – напоминать людям, что они созданы не для земли.
Кроме того, в текстах часто встречается символика полета. Как правило, авторы развивают известный стих из Пс 54: «Кто даст мне крылья голубицы, и полечу, и почию?» Многим духовным писателям, от Оригена до святой Терезы Младенца Иисуса, было явно по душе передавать свое стремление к Богу с помощью этого образа153. Святой Григорий не первым использовал эту тему154. Однако место, которое занимает у него символика тяжести и полета, преодолевающего эту тяжесть, способствовало проникновению такого рода словаря в средневековую монашескую литературу. И у святого Бернарда, и у всех других мы находим бесчисленные тому подтверждения.
Передать свою тоску по небесной жизни Смарагду, например, позволило противопоставление двух видов желания (вожделения). Необходимо, считает он, чтобы плотские вожделения уступили место духовным. Роль духовной жажды (вожделения, concupiscentia) в том, чтобы утешить измученную душу упованием будущей славы155. Такой подход не столько подчеркивает негативный аспект аскезы, то есть, так сказать, подавление, сколько настаивает на ее позитивной стороне, говорит о влечении к Господу, о стремлении к Цели человека, то есть к безраздельному и вечному обладанию Богом.
Наконец, жажда небесного породила многие тексты, посвященные слезному дару. Слезы тоски, исторгаемые сердцем, исполненным любви и сокрушения, – дар Господа. Монах просит о нем, размышляет над его смыслом. В главе «О благодати слезной» Смарагд собрал свидетельства из Священного Писания, житий Отцов, сочинений святого Григория. Некоторые другие развивали эту тему несколько более своеобразно, в частности, Иоанн из Фекана, труды которого оказали немалое влияние на последующую духовную литературу. «Слезы любви», «сладостные слезы», вызванные ощущением Божественной кротости, желанием сохранить его, сопровождаются воздыханиями, но они вовсе не являются признаком печали156. В творениях средневековых монахов очень важное место занимали тексты о suspiria157, можно сказать, это была целая литература.
Перечислив основные темы, в которых воплощалось стремление к небу, мы хотели бы пояснить их примерами текстов. Их множество, и часто очень красивых. В рукописях мы время от времени находим великолепные образы вышнего града согласно текстам Библии. Надо сказать, что иконография неба не менее художественна, не менее богата поэтически, чем литературные произведения. Один из самых известных текстов, тех, которые чаще всего переписывались, – поэма святого Петра Дамиани «О райской славе»158. Язык ее строф столь насыщен, он несет в себе такой своеобразный музыкальный ритм, что перевести эту поэму практически невозможно. В самом начале автор формулирует тему следующих двадцати строф: томление души по источнику вечной жизни. Душа, узница плоти, желает поскорее разорвать оковы, в которых плоть ее держит; изгнанница стремится обрести в отечестве вечное блаженство, которое она утратила после грехопадения. Она жаждет вновь обладать им, потому ей любезно помышлять о его славе. Ее нынешние страдания лишь живее пробуждают в ней воспоминание об утраченном рае. Чтобы дать представление о полноте этого счастья, автор вспоминает все, что есть в Писании самого прекрасного и сладостного для человеческих чувств: плоды, цветы, весну, солнечные долины, славу Агнца и святых, согласие плоти и духа, здоровье, неувядающую юность, любовь между избранными и их взаимное познание, нерушимый мир и согласие – не забыто ничто, чего человек мог бы желать от приобщения Божественной славе. Однако речь не идет о некоем статичном блаженстве, как бы раз и навсегда данном в определенных и неизменных пределах; оно возрастает в той мере, в какой удовлетворяется, а удовлетворяется в той степени, в какой возрастает; желание и обладание бесконечно питают друг друга, ибо Бог неисчерпаем. Эта последняя мысль, несомненно, лучше всего позволяет составить некоторое представление о том, что такое вечность. То, что Григорий Нисский пытался исследовать, именуя эпектазом, святой Петр Дамиани описывает так: «Всегда алчущие и всегда насыщенные, избранные обладают тем, чего желают. Насыщение никогда не становится пресыщением, а голод, поддерживающий желание, никогда не причиняет муки. Желая, они насыщаются, а насыщаясь, неустанно желают»159. Отрады, наполняющие чувства и ум, неизменно новы, ибо Господь открывает Себя все больше. Длинная поэма заканчивается молитвой о даровании неба, однако она занимает гораздо меньше места, чем созерцание желанного блаженства. Помышлять о славе рая – значит доказывать свою любовь к Тому, Кого надеешься там обрести, Кто уже отдает Себя людям, пробуждая в них тоску по Нему.
Еще один пример такого рода «литературы желания» – «Свадебная песнь Христа и [благоразумных] дев». Вероятно, она принадлежит перу монаха XII века из Хирзау, а дошла до нас в цистерцианских рукописях160. Текст насчитывает сто двадцать девять двойных строф и рассказывает о вступлении дев в царство Христа и о блаженстве, которое их там ожидает. Все образы – опять же образы райского сада: благоухание цветов, восторг чувств и ума. В таком окружении любовь достигает своей полноты. Выступает брачная процессия, и, наконец, является Христос. Его слава, прежде незримая, открывается во всем своем великолепии: «Сколь могущественна сокровенная любовь, снедающая душу, когда вера совершает свое дело – воссоединяет всех членов с истинным Главой!» Невеста богато украшена: мы видим все убранство, которое описывает 44-й псалом. Подобное блаженство – удел всех, собранных воедино Божией любовью. Конца этому времени не будет: это tempus interminabile – время субботы, Пасхи, лета; там нет ни старости, ни смерти, ни изменчивости. Это отдохновение, возможность познать Бога таким, какой Он есть, созерцать Его чистейшим взором. Это град Иерусалим, украшенный всеми драгоценными камнями. Каждый из них – символ какой-либо добродетели и радости, которая служит наградой (тут источником, питающим воображение автора, явно был гимн Urbs Jerusalem beata). Однако полнота и удовлетворение пяти духовных чувств – лишь образ, способ выразить единое истинное блаженство, единственную награду – причастность Самому Богу. И само описание Святого Града – не более чем возможность заведомо благодарить за эту обетованную и желанную славу, за окончательное приобщение Христу. Это приглашение отрешиться от всего, что не Бог, призыв искать Его одного, молитва о помощи и даре постоянства в этих упорных и тернистых исканиях: «Воздыхая, мы ищем Тебя, Господи; Ты Сам вознеси нас к Себе». Несколько раз повторяется слово interminabilis, которое можно отнести и к небесной радости, и к воспевающей ее поэме. Мы приобщаемся блаженству Пресвятой Девы и блаженных душ, а оно передается с помощью все тех же, но неизменно новых символов; мы воспеваем песнь Агнца, и эта песнь намеренно длинна, чтобы дать представление о блаженстве, которое она выражает: да обретем его неустанной и усердной молитвой.
150
Pierre le Vénérable, Saint-Wandrille, 1946, pp. 326–332: La lumière de Thabor, pp. 379–390: L’office de Transfiguration.
151
La vie parfaite. Points de vue sur l’essence de la vie religieuse, Paris – Turnhout, 1948, pp. 19–56: ch. I. La vie Angelique.
152
J.C. Didier, Angélisme ou perspectives eschatologiques? в: Mélanges de sc. relig., 1954, pp. 31–48.
153
Technique et rédemption, la mystique du vol, в: La revue nouvelle, pp. 162–164.
154
M. Walter, Pondus, dispensatio, dispositio. Werthistorische Unter suchungen zur Frommigkeit Papst Gregors des Grossen, Luzern, 1941.
155
“Concupiscentia vero spiritus mentem lassam, ne deficiat, spe futurae gloriae corroborat”, Diadema monachorum, c. 94, PL 102, 684. Smaragde et son œuvre, loc. cit., p. 22.
156
Un maître de la vie spirituelle au XI siècle, Jean de Fécamp, pp. 89–93: Suavité de Dieu. Les larmes, et passim.
157
Écrits spirituels de l’école de Jean de Fécamp, II. Une “aspiration” inédite, в: Analecta monastica, I, pp. 108–114.
158
Rythmus de gloria paradisi, PL 145, 980.
159
Loc. cit., 982.
160
Ed. G.M. Drevers, Analecta hymnica medii aevi, 50 (1907), pp. 499–506.