Центр тяжести

– Мы ищем Третье озеро, – сказал Грек.

– Третий пруд, – поправил Косарь, подняв палец, и добавил: – Его не существует.

– И куда он делся?

– А вот это – неправильный вопрос, – сказал старик.

– Скажите хотя бы, где он был и что с ним случилось? Его закопали? Или там что-то произошло? Какая-то трагедия? Я ведь с ума сойду, если не узнаю.

– Это тоже неправильные вопросы.

– Так нечестно.

– Что именно нечестно?

– То, что вы делаете. Мы так можем до старости тут сидеть и задавать вопросы, а вы будете говорить, что они неправильные.

Старик покачал головой, допил чай из своей чашки и снова почмокал губами:

– Вовсе нет. Как раз наоборот. Я пытаюсь направить вас.

– Вы можете просто сказать нам ответ, и все будут довольны.

– Нет, так не пойдет. – Он покачал головой и подался вперед, положив ладони на набалдашник трости и упершись в них подбородком (я снова заметил отсутствующий средний палец на левой руке). – Когда я был маленький, такой же, как вы, и я слышал какое-то новое, незнакомое слово, я спрашивал у отца, что оно значит. И знаете, что он отвечал? Он говорил: «Если я тебе скажу, ты тут же забудешь. Чтобы запомнить и понять это слово, ты должен приложить усилие». Понимаете? Что не требует усилий – не заслуживает усилий. Правда – самое удивительное вещество на планете: ее недостаточно узнать, чтобы добраться до нее, нужно поработать. В основном головой, но иногда и руками. И ногами – в том случае, если надо куда-то идти за ней. Как правило – далеко. И чем больше усилий ты прикладываешь, тем ценнее ответы, тем больше вероятность, что ты сможешь правильно понять то, что узнал, и не забудешь об этом на следующий день.

– Значит, вы нам ничего не скажете?

Старик наливал себе еще чаю.

– Как это «не скажу»? Еще как скажу. Но я хочу, чтобы вы заслужили правду, поняли ее ценность. Точно так же мой отец никогда не говорил мне, что значит то или иное диковинное слово, он знал, что я тут же забуду его значение. Почему вы не пьете чай? Пейте.

Мы с Аней потянулись за одной и той же чашкой и одновременно сказали: «Ой, извини».

Я взял ту, что левее, она – ту, что правее. Я сделал глоток. Терпкий напиток с привкусом цедры уже остыл. Грек сидел неподвижно.

– К тому же, – сказал старик, повторив свою процедуру с чашкой: понюхал, отпил, почмокал губами, – у вас нет никаких причин верить мне на слово. Как вы поймете, что я говорю правду? Я ведь могу сказать все, что придет мне в голову. Например, что третьего пруда не существует потому, что автор проекта ненавидел цифру три. Как вы узнаете, вру я сейчас или нет? Ну же, я разговаривал с вашей мамой, Александр, она сказала, что вы любите играть в детектива. Полагаю, вы именно это сейчас и делаете. Для того чтобы я сказал правду, вы должны найти, придумать такой вопрос, от которого я не смогу отвертеться.

– Это всего лишь слова, – сказал Грек.

– «Всего лишь слова»? Слова никогда не бывают «всего лишь». Слово сильнее, чем вы думаете. Я знаю случай, когда «всего лишь» одно короткое слово обрушило целую стену. Одно неосторожно сказанное слово – и целый народ обрел свободу.

– Я не верю в магию, – сказал Грек.

Старик фыркнул и встал, опершись на трость; хрустнув коленными суставами, вышел из комнаты, вернулся через минуту и положил перед нами на стол какой-то камень. Точнее – обломок. Небольшой серый кусок бетона. Одна грань ровная, на ней даже виден фрагмент надписи.

– Берлинская стена, – сказал Косарь, усаживаясь обратно в кресло. – Двадцать семь лет она служила искусственным барьером между жителями западной и восточной частей Берлина. Но девятого ноября тысяча девятьсот восемьдесят девятого года все изменилось. Одно неосторожное слово – и все изменилось. Гюнтер Шабовски, пресс-секретарь Социалистической партии Германии, просто взял и ляпнул не то. Он рассказывал журналистам об упрощении порядка выезда граждан ГДР за рубеж. И тут у него спросили: когда новые правила вступят в силу? Проблема была в том, – старик поднял палец, – что Шабовски не знал точного ответа, он не удосужился просмотреть новые документы и потому не мог назвать точную дату. Но журналисты напирали, они кричали с мест: «Когда? Когда же? Сейчас?» И, не выдержав давления, вспотевший, испуганный Гюнтер ответил: «Насколько я знаю, да, сейчас». – Старик улыбнулся так, словно присутствовал при этом моменте. – Сейчас! Толпы людей кинулись к границе, и стена пала. Одно неосторожное слово и, – он показал тростью на камень, – граница превратилась в музейный экспонат, утратила свою силу. Люди перестали бояться.

– Откуда у вас этот камень? Вы были там? – спросил я.

– Все-то вам расскажи. Пусть это останется тайной.

– Пффф, одни тайны у вас. – Грек закатил глаза. – И ни одной разгадки.

– Ну почему же, разгадки у меня тоже есть. Я ведь сказал уже: единственный ключ к любой загадке – это правильно сформулированный вопрос.

– Несколько дней назад его брат, – Грек кивнул на меня, – Егор, ушел из музыкальной школы и потерялся. Это ведь вы нашли его.

Косарь кивнул.

– Кстати, спасибо за это! – вставил я.

– Он помнит, что встретил вас возле большого камня, – продолжал Грек, – и на камне были числа. Один, два, четыре, пять. Точь-в-точь как пруды.

Старик сморщился. «Так много морщин, – подумал я, – лицо похоже на грецкий орех».

– Вы хотите знать, что это за камень?

– А это правильный вопрос? Вы скажете нам?

– Я дам вам подсказку. – Он встал с дивана (суставы его хрустели, как хворост в костре), подошел к книжному стеллажу, взял книгу и бросил ее на стол, перед нами.

Старая, затертая обложка, название на иностранном языке. На обложке – два персонажа. Тонкий, с копьем, на тонконогом коне, и толстый, на жирном осле. Стоят и смотрят на ветряную мельницу.

Грек открыл книгу.

– Она не на русском, – сказал он.

– А вам и не надо ее читать, – ответил старик. Он медленно опустился в кресло, коленные суставы хрустнули, словно сломались. – Это очень редкий экземпляр. Берегите ее. Мой отец был переводчиком. Переводил с испанского. Он перевел эту книгу. Мои родители познакомились благодаря ей.

Грек полистал книгу, закрыл ее и еще раз взглянул на обложку.

– И что нам с этим делать?

Старик пожал плечами:

– Это загадка. С помощью ее вы узнаете, где искать этот камень. Отгадка прямо на обложке. Все очень просто. Вы же любите играть в детективов. Вот и разгадайте ее. Она проще, чем кажется. Если вы знаете историю Рассвета, вы не заблудитесь.

Я чувствовал: что-то не так. Мои родители, может, и не были идеальной парой, и все же иногда (очень редко, но все же) между ними возникало взаимное тепло, я чувствовал это излучение, добрую радиацию, когда сидел с ними за обеденным столом. Издательство, в котором работала мама, занималось выпуском сентиментальных женских романов, и мама редактировала их, стараясь, как она сама говорила, «придать всей этой адовой графомании удобоваримый вид». Иногда ей приходилось почти полностью переписывать рукопись. У нее даже появилось хобби: она собирала идиотские обороты, пошлые сравнения и ляпы из этих самых романчиков. И вечерами, когда мы все садились за стол, она зачитывала нам свои находки. Со временем это стало чем-то вроде семейной традиции. Отец даже потирал руки от нетерпения и спрашивал: «Ну чего там, давай, жги глаголом». Мама открывала свою синюю тетрадь и читала: «Матильда лежала на спине и молча поедала потолок». Тут, вероятно, имелось в виду, что потолок эта самая Матильда поедала глазами, но автор забыл уточнить. Мы все хихикали и поднимали головы, смотрели вверх и пытались представить себе эту сцену – женщина ест потолок. А мама продолжала: «Она зашла в дом, а голову оставила на улице» («Это уже что-то из Майн Рида», – замечал отец, бросая ложку сметаны в борщ).

Их отношения никогда не были идеальными, но той весной тепла между ними становилось все меньше – такое вот резкое похолодание, холодный фронт. Я больше не чувствовал доброй радиации, теперь они, казалось, стеснялись смотреть друг другу в глаза. Даже Егор почуял изменения в атмосфере, и вечером, перед ужином он садился поближе ко мне, а не к маме.