Центр тяжести

– Нина! – Папа демонстративно бросил ложку в тарелку. – Давай не будем обсуждать его прыщи хотя бы за ужином, а?

– Пардон.

Снова повисла тяжелая тишина. На этот раз ее прервал Грек. Он обратился к отцу:

– Петро сказал, что вы любите делать табуретки.

Отец перестал жевать и посмотрел на меня.

– По-моему, это очень круто, – добавил Грек.

– Круто? – Мама вскинула брови в изумлении. «Круто» было последним в списке ее слов, относящихся к отцовскому хобби.

– Э-э-э… ну да, наверно. – Отец тер шею ладонью.

– Да, мой брат сейчас учится в Японии, изучает криптографию. Это такая наука про защиту информации.

(«Так во-от почему он так одержим всеми этими шифрами и тайными знаками», – подумал я.)

– Вот как? Старший брат?

– Ага. Он иногда звонит нам. Ну, то есть не нам, а тете Тане, и мне позволяют поговорить с ним пять минут. Я рассказал ему про ваши табуретки и про то, как вы говорите, что для вас создание табуреток похоже на медитацию. Ну, потому что, по-моему, это очень круто. Я читал про одного японца, его звали… эммм… то ли Хиросима, то ли Нагасаки. Так вот, у него был маленький ресторанчик в подземном переходе, там даже туалета не было, верите-нет? А в меню там – только суши. И все! Ничего больше. Даже воды не было. – Грек задумался. – Ну, может быть, вода все-таки была, я не помню. Но в остальном – только суши. И знаете что? У него не было отбоя от посетителей.

– Как интересно. – Папа с мамой переглянулись.

– Да. – Грек ковырял вилкой курицу. – Больше всего на свете японцы ценят преданность своему делу. Знаете, Брюс Ли, один из моих кумиров, он сказал как-то, – Грек многозначительно поднял вилку: – «Я боюсь не того, кто отработал по разу десять тысяч ударов, а того, кто отработал десять тысяч раз один удар». Понимаете? Преданность – нет ничего важнее. И посетители этого ресторана ходили к повару и ели его суши с угрем. Они отдавали дань его преданности своему делу.

– Это прекрасная история.

– Да. Это мне брат рассказал. И еще он сказал, что ваша история с табуретками очень похожа на историю этого… Хиросимы-Нагасаки. Я не помню, как его зовут, но я обязательно спрошу у брата, когда он позвонит в следующий раз.

– Хорошо.

– Мой брат сказал, что в Японии вы были бы очень уважаемым человеком.

Отец засмеялся.

– Да, мне, пожалуй, стоит подумать о переезде в Японию.

Грек вдруг закашлялся:

– Ой, простите, я не то имел в виду. Я не хотел сказать, что здесь вы не уважаемый, простите, я… то есть в Японии все по-другому.

– Ничего, не переживай, я понял, что ты имел в виду. И я очень польщен. Знаешь, странное дело: однажды в моем гараже табуреток стало так много, что я просто не мог развернуться там. Тогда я решил раздать их. Я повесил объявление: «Бесплатные табуретки». И знаешь, что произошло?

– Что?

– Ничего. Никто не пришел. И знаешь, что я сделала?

– Что?

– Поменял текст объявления. «Суперцена. Скидки. Акция. Только сегодня». И знаешь, что произошло?

– Что?

– Я продал все табуретки за день.

Мы с мамой переглянулись, папа никогда не рассказывал нам эту историю.

– Люди видели дешевые табуретки, покупали табуретки «с огромной скидкой, по акции» и уходили в полной уверенности, что совершили выгодную сделку. Это льстило их самолюбию, наверно.

Мы все засмеялись. Действительно прекрасная история. Я смутно догадывался, что где-то там есть мораль, но пока не понимал, в чем она.

– Это потрясающе! – сказал Грек. – Я обязательно расскажу ее своему брату, когда он позвонит в следующий раз. Он будет в восторге!

Я готовился ко сну, шел в ванную, чтобы почистить зубы, когда услышал с кухни мамин голос. Она мыла посуду – шумела вода и звенели тарелки, – но даже сквозь посторонние шумы я услышал, как она сказала: «… этот мальчик, Саша».

Вообще-то подслушивать нехорошо, и я бы просто пошел дальше, но следующая фраза мамы привлекла мое внимание:

– Мне всегда так жалко его.

– Да? Почему? – спросил отец.

Он сидел за обеденным столом и, кажется, пил чай. Я слышал, как он размешивает сахар и хрустит баранками.

– Ну, мне всегда жалко детей из неполных семей. Я знаю его мать, она одна воспитывает троих детей. У него есть сестра, она уже в десятом классе, кажется. И еще брат старший, но ему повезло, он выиграл общероссийскую олимпиаду и уехал учиться в Японию.

– А что стало с их отцом? – спросил отец.

Мама выключила воду, звякнула тарелка. А потом тишина – долгая и странная. Я было решил, что разговор подошел к концу, или мама не хочет отвечать, или уже ответила, просто я не расслышал.

И вдруг она сказала:

– Он повесился.

На следующий день, во время большой перемены мы нашли Аню и показали ей бумажку с иностранными словами.

– Это немецкий, – сказала она.

– Ты уверена? – спросил Грек.

Она посмотрела на него как на идиота.

– Я изучаю немецкий, как ты думаешь, я уверена?

Грек всегда игнорировал ее презрительный тон. Видимо, привык.

– Значит, он немец, – сказал он, повернувшись ко мне.

– Так, что ты опять учудил? – Аня откинула челку с глаз. Знакомое движение – Грек тоже постоянно откидывал челку с глаз, без рук, просто дернув головой. Похоже, у них это семейная черта, они словно копировали привычки и тики друг друга. – Откуда эта бумажка?

– Ниоткуда, – сказал Грек. Рядом с ней он всегда превращался в запуганного младшего брата – говорил тихим, почти извиняющимся тоном. – Нашел.

– Петя, – она посмотрела на меня, – я надеюсь, вы не затеваете ничего такого?

– Я тоже на это надеюсь, – сказал я.

Мне было обидно, что она видит во мне всего лишь друга своего мелкого брата. Я для нее – малолетка. Но это нечестно, у нас разница всего два года. Я даже Диккенса начал читать, чтобы понравиться ей. И пару раз уже пытался процитировать его в разговоре с ней; она заметила цитаты, но не похоже было, что они ее впечатлили.

– А что именно здесь написано? – спросил Грек.

Она снова взяла бумажку.

– Не знаю, это половина слова. А дальше – числа: один, два, четыре, пять.

– Пффф, ну спасибо, помогла. – Грек закатил глаза. – А то мы без тебя не знали, что это числа.

Аня искоса посмотрела на него.

– Нарываешься?

Самое интересное началось, когда я вернулся домой.

– К нам сегодня заходил Андрей Борисович Косарев, – сказала мама. Она стояла на кухне у плиты и размешивала что-то в кастрюле. – Спрашивал тебя. Сказал, что вы с Сашей Греком пишете доклад по истории родного края. Очень хвалил вас, говорил, вы очень ответственно подошли к заданию, и приглашал вас завтра в гости. Петро?

– А?

– Ты в порядке? Ты как-то побледнел. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Меня тошнит немного. Пойду прилягу.

Внутри у меня все похолодело, уши заложило, словно при резком наборе высоты. Он знает, он знает. Он знает! Он знает, что мы влезли к нему в дом, мы оставили следы, это точно. Торт! Господи, неужели я где-то там забыл этот дурацкий вафельный торт?

Я зашел в детскую, на полу сидел Егор и собирал свой китайский конструктор «Лигао» (я называл его «недолего»). Детали валялись повсюду, как осколки битого стекла, я вечно наступал на них, и это было очень больно. Сейчас же я прошел по ним, как йог – по раскаленным углям. Мне было так страшно, что я не чувствовал боли. Я метнулся к рюкзаку и стал рыться в нем – торта не было! Я забыл его где-то там! Или он выпал, когда я убегал по полю?

Я подошел окну и осторожно выглянул. На улице никого, пустая детская площадка. Ветер едва двигает качели.

Надо бежать к Греку, предупредить его.

«Никто не выпустит тебя из дома, уже поздно».

Тогда я кинулся к телефону, чтобы позвонить ему, но тут же в ярости шарахнул трубкой о рычаг – у Грека нет телефона. Он есть у соседки, тети Тани, но мама ни за что не позволит мне позвонить ей. «Это невежливо, – скажет она, – звонить после девяти вечера и тем более звонить соседке друга и доставлять ей неудобства».