Проклятие Пифоса

Тогда Дети Императора запустили циклонные торпеды — поступок настоящих безумцев. «О чем они только думают? — размышлял Аттик. — Неужто они вообразили, что планетоид рассыплется прямо перед ними и „Калидора“ спокойно проплывет сквозь облако пыли? Неужели они настолько тронулись умом?»

Впрочем, неважно, что у них на уме. В этот момент только его действия имели значение. Все, что сейчас происходило, было результатом его воли, и ничто уже не могло изменить вынесенный им приговор. «Калидора» хлестала по Креону разрушительными плетьми, на деле лишь разжигая пламя ада, в который стремительно летела.

Нос «Калидоры» нацелили прямо в центр планетоида. Под яростной бомбардировкой поверхность Креона начала плавиться. Эпицентр разрушительного урагана раскалился добела — жуткий глаз, раскрывшийся в камне.

Волна жара расходилась все дальше, образуя бурлящий водоворот разжиженной скалистой породы диаметром в сотни километров. Планетоид охватили конвульсии. Мертвый мир холода и тьмы кричал, озаренный болью. После миллиардов лет покоя Креон начал пробуждаться. Фонтаны лавы взметнулись, приветствуя «Калидору». Корабль не тормозил и не отклонялся от курса, словно сама воля Аттика вела его прямо в разгорающееся огненное сердце небесного скитальца. Наконец боевая баржа нырнула носом в ослепительное свечение.

«Калидора» разгонялась до самого столкновения с Креоном — надменная фиолетовая слеза, сгинувшая в адском пламени. В следующее мгновение плазма вырвалась из ядер реакторов. Ярчайшая вспышка залила пустоту светом дня. Ударная волна охватила Креон и расколола планетоид надвое. Половины поплыли прочь друг от друга, отброшенные разрушительной яростью обратно в ледяную ночь.

— Совершенство, — прошептал Аттик.

Глава 7

ДУХ ВРЕМЕНИ. ЗАБРОШЕННЫЙ ЗАЛ. ОДИНОЧЕСТВО СТРАНСТВИЙ

— У нас осталось еще полно мин, — сказал Даррас.

— А у них полно кораблей, — возразил Гальба. Аттик возвышался над ними, стоя за командной кафедрой «Веритас феррум». Чистые обезличенные своды мостика успокаивали после изощренных извращений «Калидоры». Эрефрен, которую снова вызвали из покоев ее астропатического хора, стояла чуть позади капитана.

— Госпожа? — обратился к ней Аттик.

Эрефрен покачала головой.

— Прошу прощения, капитан. Ясность моих видений напрямую зависит от близости к аномалии. Я могу говорить о размере флота, который видела до путешествия сюда. Но сколько кораблей сейчас сюда направляется… — женщина подняла левую руку ладонью вверх, словно показывая, что знание ускользает от нее. — Этого я сказать не в силах.

— Но что-то приближается.

— Об этом свидетельствуют возмущения варпа.

— Сколько у нас времени?

— Боюсь, капитан, на это у меня тоже нет ответа.

— Брат-капитан, — разом начали Гальба и Даррас.

Аттик поднял руку.

— Вы оба правы, — сказал он сержантам. Холодное металлическое лицо сначала повернулось к Даррасу. — Не думайте, будто мне плевать на наше стратегическое преимущество здесь. Я знаю, эта победа лишь разожгла нашу жажду мести. Но у всего есть пределы. Нам не нравится смотреть в глаза правде, но будь иначе, мы бы восторжествовали на Исстване V. Так что мы покинем эту систему.

Капитан наклонился вперед.

— Обещаю тебе, брат-сержант, — голосовой модуль Аттика с трудом передавал интонации его резкого хриплого голоса. Гальбе он казался злобным шипением огромного электронного змея, сулившего долгожданную кару врагам. — Мы узнаем больше на Пифосе и ударим снова. И снова. Мы заставим Детей Императора вспомнить, что такое страх. Станем их ночным кошмаром. — Капитан повернул голову и взглянул на Гальбу. — Ты прав, сержант. Мы должны выбирать свои битвы. И я выбираю — оставить нашему врагу еще один подарок напоследок. Еще один урок.

Запасы «Веритас феррум» были небезграничны. Их не пополняли с самого усмирения Каллиниды. Даже если бы Железные Руки нашли на Пифосе подходящие ресурсы, производственные кузницы корабля больше не могли создавать боеприпасы и оружие. Рано или поздно наступит момент, когда «Веритас феррум» больше не сможет вести войну.

Но это время еще не пришло. И мин пока было достаточно.

«Веритас феррум» снова и снова пересекал пространство вокруг точки Мандевилля, оставляя за собой минный след. Рулевой Эутропий умело вел корабль сквозь потоки астероидов, словно мастеровитый ткач иглу, создавая из пряжи сложный узор. Не все мертвые тела здесь были из камня и льда. Еще оставались небольшие следы «Вечного величия» и более крупные — «Золотого сечения». Гальбе они виделись слезами поражения, застывшими на холоде звездной ночи.

Ударный крейсер миновал еще несколько крупных объектов. Некоторые были достаточно велики, чтобы нанести серьезный ущерб кораблю. Другие и вовсе могли стереть в пыль линкор. Гальба постоянно переводил взгляд с обзорного экрана на капитана и обратно. Аттик следил за проплывающими мимо обломками. Лишь едва заметное изменение положения рук на поручне кафедры выдавало его нетерпение.

Даррас тоже это заметил.

— Капитан, — начал было он.

— Я знаю, брат-сержант. Я знаю. Но не надо меня искушать. Времени нет.

Ловушка с заминированной ледяной глыбой сработала в первую очередь благодаря тому, что «Веритас феррум» находился поблизости, чтобы контролировать момент детонации и использовать небесное тело как ракету. Но дальнейшее присутствие корабля в системе было тактическим безумием. Железным Рукам ничего не оставалось, кроме как положиться на шанс причинить хоть какой-то ущерб прибывающему флоту. Конечно, они могли попытать удачу и атаковать одновременно с подрывом мин, но при таком раскладе никакая алхимия не могла бы превратить вероятность успеха в определенность. А упование на случайности оскорбляло саму философию войны легиона. Путь машины предполагал неизменность, закономерность и непоколебимость. Предполагал контроль.

Но теперь они стали другим легионом. Их контроль над полем боя впредь обречен на скоротечность. Ударить, скрыться, снова ударить, снова скрыться. «Неужели это, — задумался Гальба, — станет новой движущей силой военной машины Железных Рук?»

И решил, что если такая тактика позволит им дальше сражаться и побеждать врага, то он сможет принять это. Ограниченность такой стратегии служила свидетельством великой раны легиона. Но он сумеет приспособиться. Сержант снова взглянул на Аттика. Капитан вернулся к своей противоестественной неподвижности. Железная статуя, чьи мысли и эмоции невозможно прочесть. Как он приспособился к новым реалиям? И приспособился ли вообще? Гальба снова задумался, не искоренил ли Аттик в себе слишком много человеческого.

Подобные мысли выбивали Гальбу из колеи. Плоть слаба — такова фундаментальная догма Железных Рук. В который уже раз он подумал о том, как мало изменился сам Феррус Манус. Возможно, корни сомнений Гальбы крылись в незавершенности его собственного путешествия к чистоте машины. Сомнения присущи плоти.

Как и способность к адаптации.

Он жаждал карать Детей Императора не меньше любого другого легионера на корабле и с нетерпением ждал следующего раза, когда их поганая кровь омоет его доспех. Но также он понимал, что глупые, бездумные риски быстро положат конец любому возмездию. А установка минного поля — это риск просчитанный. Но он не мог знать, насколько реальна надежда добиться здесь чего-то стоящего и не родилось ли решение капитана из пламени гнева. Сколько кораблей им удастся убить таким образом? И сколько будущих сражений они ставят под угрозу, задерживаясь здесь?

— Ты не согласен, сержант, — заметил Аттик.

Гальба повернулся и посмотрел вверх.

— Не мне оспаривать ваши приказы, капитан.

— Но ты это делаешь. Твое недовольство видно невооруженным глазом.

— Прошу меня извинить, мой лорд. Я не хотел проявить неуважение.

— Я исхожу из принципа большей вероятности, — объяснил ему Аттик.