Страница 3 из 4
- Лозаходса? - уточняет мужик.
- Типа того, - соглашаюсь я. - Он пришел с какой-то железной рамкой, зашел в залу, а тут у него рамка как завертелась пропеллером, так он чуть в окно с ней не вылетел. Сказал, что здесь какая-то анормалия наблюдается.
- Сто-то я себя не осень холосо сювствую, - неуверенно заявляет мужичок. - Мозет в длугой зал пойдем?
- Что ты его слушаешь, дурака старого? - напустилась на него бандерша. - Он несет всякую чушь, а ты уши и развесил. А плохо себя чувствуешь, потому что пить надо меньше.
- Hу и пожалуйста, - обижаюсь я. - Я к вам, можно сказать, со всей душой отнесся. Это министерство заинтересовано в том, чтобы вам это здание сбагрить, а мне - наплевать. Я все равно отсюда увольняться собираюсь, потому что выдержать эти кошмары человеческий организм не в состоянии.
В этот момент на пороге зала возник Карячкин. Боже мой! Hу и видок у него! Даже я испугался, уж на что был готов к этой картине. Экскурсовод стоит весь белый, руки трясутся, глаза красные и совершенно безумные.
- Ой! - говорит крыса. - Кто это?
- А, - машу рукой я, - не обращайте внимания. Мужик дежурит в этом зале уже месяц. Пришел молодым, красивым парнем, а теперь - видите чего творится с человеком?
- Боже мой, - потрясенно сказала бандерша. - Он что, пьет, что ли?
- По-черному, - с готовностью отвечаю я. - Да и как тут не запить, когда на его глазах у Венеры Милосской руки отрасли, да еще и с татуировкой: "Hе забуду скульптора Мигеле Анджело".
- Мда, - сказала бандерша. - Тебя, - это она обратилась к мужичку, - в этот зал сажать нельзя. Ты и так у меня сильно неустойчивый в плане возлияний. Слушай, - это она мне. - А он, может быть, сначала запил, а потом у Венеры руки отрасли как результат алкогольной интоксикации?
- Сами вы - интоксикация! - обиделся я. - Можете со мной в мастерскую сходить. Там ребята уже вторую неделю статуе руки отпиливают. Она же по инвентарной описи без рук числится.
Бандерша хмыкнула, но попросила только показать другой зал. Следующее помещение было нашей гордостью: огромный зал с картинами, мебелью и скульптурами. Калерия даже ухитрилась повесить там две огромные люстры.
"Цветам любви" зал явно понравился. Бандерша опять начала делиться своими грандиозными планами:
- А здесь, - тут она даже причмокнула, - мы сделаем настоящие греческие бани. В центре расположим огромный бассейн, на стенах развесим Рубенса и Рафаэля. Обстановочка будет - клиент просто с ума сойдет. Да и люстры будут не лишними. Мало ли - у кого какие сексуально-эротические фантазии.
- А зачем чего-то развешивать? - интересуется крыса. - Тут и так полно всякой мазни висит. Заберем с десяток картин в качестве бесплатного приложения, и все дела.
Видал, Серег, какие наглые? У меня внутри все так и задрожало от бешенства, но вида я не подал.
- Ага, - говорю. - Валяйте свои древние сауны. Помещение как раз подходящее. Только сразу должен предупредить, что девушки-мойщицы здесь очень быстро станут превращаться в тех самых древних гречанок. Проверено уже.
- Это как? - интересуется мужичок.
- А вот так, - отвечаю. - Думаете, эта аномалия на один только зал действует? Здесь тоже творится черт знает что.
- И что? - нервно спрашивает бандерша. - Опять персонал запивает со страшной силой?
- Если бы, - говорю я. - Запивают тут все поголовно. Hо в этом зале другая проблема. Почему-то очень быстро происходит старение организма. Просто мгновенно. То ли в раствор какая-то радиоактивная мерзость попала, то ли еще что.
- Что ты мелешь? - взрывается бандерша. - Какая радиоактивность? Это здание строили еще в те времена, когда никто об этом не слышал!
- А чего вы меня спрашиваете? - отвечаю я. - Откуда мне эти тонкости знать? Hу, может, не радиоактивность, а порча какая или сглаз. В старые времена в этом толк понимали. Дирекция раскопала какого-то историка, собирателя архивов. Так тот сказал, что в этом здании сразу после постройки и ввода в эксплуатацию творились всякие жуткие дела.
- Олгии? - с надеждой спросил мужичок.
- И это было, - отвечаю. - Hо все заканчивалось дикими убийствами и всякой мистикой. Родовитые семейства просто пачками отравлялись, убивались и спивались. А потом, перед самой революцией, последний хозяин дома поссорился с какой-то колдуньей, и она здание прокляла на веки. Тот после этого прожил неделю, а потом выпил бутыль Смирнова, перерезал себе вены и утопился в туалете, оставив записку: "Тяжело жить на Свете простому барону Пете". Когда пришли его забирать в покойницкую, то как раз в этом зале обнаружили совершенно безумного старика, который по документам оказался сыном покойного, и было ему всего 32 года.
- Тьфу, какую чушь ты несешь, - озверела бандерша. - Это же все было до революции. Потом наверняка здесь кого-нибудь заселили.
- Ага, - соглашаюсь я. - Какой-то наркомат. Только они снаркоманились за пару месяцев, и здание долго стояло пустое. А потом его нашему музею отдали. Министерство решило, что это наилучший вариант, потому что посетители приходят ненадолго и с ними ничего особенного происходить не успевает. Бывает, правда, что кто-то в обморок грохается или беспричинно рыдать начинает, но это же не смертельно. Вот только с персоналом беда. Текучка жуткая. Только руководство держится подолгу, потому что сидит не в здании, а в отдельной пристройке. Там ничего особенного не происходит. Hо скоро всем нашим бедам - конец. Подобрано отличное здание где-то в районе окружной дороги. Там и воздух чистый, и помещение уже освятили без всяких проблем. Да и лозаходец со своей рамкой ходил-бродил, но ничего плохого не нашел. Помещение там, конечно, поменьше, но мы уже готовы в "хрущобу" переехать, потому что сил никаких нет.
- Ты постой, - сердится бандерша, - языком не мельтеши. Ты толком говори - какое старение тут происходит.
- Как это какое? - удивляюсь я. - Обычное старение организма. Я еще тогда не знал ничего, поэтому привел в этот зал свою жену работать, которая на пять лет меня младше. Проработала она тут два годика, и все! Вешалки! Я-то все никак толком не замечал: Hу сами понимаете - жена. Привык я к ее наружности. А что меняться постепенно начала... Hу, думал, прическу плохую сделала или наштукатуриться забыла. Hо тут недавно взял фотографию музейных работников, которая как раз два года назад была сделана, посмотрел - мама моя дорогая! Она же постарела лет на двадцать или сорок, а я по причине болезненного алкогольного синдрома ничего не замечал.