Сломленные ангелы

Я уже шел прочь, миновал пирс, а затем двинулся по уходящему вверх берегу к ближайшим холмам. Небо над головой превратилось в одно сплошное мятое облако, но еще недостаточно потемнело, чтобы разразиться грозой в ближайшем будущем. Если вскарабкаться повыше, наверняка откроется прекрасный вид на весь залив.

Позади меня ветер развеивал по пирсу голос Карреры. Проекция обращалась к пустому пространству и, вероятно, тюленям – в твердой уверенности, что у них не найдется занятий поинтереснее, чем слушать ее разглагольствования.

Продержали меня в итоге около недели.

Ничего особенного я не пропустил. Где-то подо мной, над северным полушарием Санкции IV, неслись клубы облаков, изливая дождь на убивающих друг друга мужчин и женщин. Конструкт регулярно наносила мне визиты, сообщая наиболее интересные новости. Союзники Кемпа безуспешно попытались прорвать блокаду Протектората извне, лишившись при этом пары межпланетных кораблей. Несколько умных – умнее среднего – бомб-«мародеров», вылетевших из некоего неуказанного пункта, испепелили дредноут Протектората. Правительственные войска удерживали позиции в тропиках, в то время как «Клин» и другие наемнические формирования отступали на северо-востоке под натиском элитной Президентской гвардии Кемпа. Руины Ивенфолла все еще тлели.

Как я и сказал, ничего особенного я не пропустил.

Когда я пришел в сознание в камере переоблачения, то просто купался в блаженстве. Природа блаженства, по большей части, была химической: в военных госпиталях принято непосредственно перед загрузкой всаживать в оболочку пациента изрядный заряд кайфа. Это их способ поздравить вас с возвращением, а заодно заставить почувствовать, что тебе ничего не стоит выиграть сраную войну в одиночку, дайте только дорваться до всех этих гадов. Полезный, конечно же, эффект. Но рядом с коктейлем из патриотических чувств плескалось и простое наслаждение от того, что находишься в целом и невредимом теле с полным комплектом исправно функционирующих конечностей и органов.

После разговора с доктором, однако, блаженство мое поумерилось.

– Мы выпускаем вас раньше положенного, – в ее голосе снова, как при нашем первом разговоре на ангарной палубе, звенела ярость, но уже менее отчетливо. – По приказу командования «Клина». Похоже, на полное восстановление для вас нет времени.

– Чувствую я себя отлично.

– Ну разумеется. Вы накачаны эндорфинами по самую макушку. Когда их действие ослабеет, вы обнаружите, что функции левого плеча восстановились лишь на две трети. Да и повреждения в легких тоже никуда не делись. Ожоги от «Герлена-20».

Я удивленно поднял брови:

– Не знал, что его распыляли.

– Да уж. По всей видимости, никто не знал. Как мне объяснили, это была триумфально успешная секретная операция. – Она сдалась, даже гримасу не смогла толком скорчить – слишком устала. – Мы основную часть вычистили, подвергли биорегенерации самые очевидные участки, уничтожили вторичные инфекции. После нескольких месяцев отдыха вас, скорее всего, ожидало бы полное выздоровление. При нынешнем раскладе… – она пожала плечами. – Постарайтесь не курить. Обеспечьте себе легкую физическую активность. Ох, да к такой-то матери…

Я попытался обеспечить себе легкую физическую активность. Прогуливался по палубе госпиталя. Вдыхал воздух в обожженные легкие. Разминал плечо. Тут яблоку негде было упасть: вокруг раненые мужчины и женщины занимались тем же самым, что и я. Некоторых я даже знал.

– Эй, лейтенант!

Большая часть лица Тони Ломанако превратилась в маску из обнаженного мяса, испещренную зелеными ярлычками биостимуляторов ускоренной регенерации. Впрочем, обычная ухмылка Тони была по-прежнему при нем, вот только обнажала слишком много зубов с левой стороны.

– Вы целы, лейтенант! Вот молодчага!

Он обернулся и поискал кого-то в толпе:

– Эй, Эдди! Квок! Лейтенант живой.

Обе глазницы Квок Юэнь Йи были залиты оранжевым гелем для инкубации ткани. Закрепленная на черепе внешняя камера передавала в мозг изображение. На каркасе из черного углеволокна росли новые руки. Свежая ткань влажно блестела.

– Лейтенант. А мы думали…

– Лейтенант Ковач!

Эдди Мунхарто передвигался с помощью экзокостюма, а бионити восстанавливали ему правую руку и обе ноги из рваных кусков, оставленных «умной» шрапнелью.

– Рад вас видеть, лейтенант! Видите, мы все тут идем на поправку. Можете не сомневаться, через пару месяцев триста девяноста первый взвод вернется и надерет задницу кемпистам.

Армейские оболочки для «Клина Карреры» в настоящее время поставляет «Хумало биосистемс». Новейшие военные биотехнологии от «Хумало» включают в себя несколько очаровательных модификаций, вроде системы блокировки серотонина, повышающей уровень бездумной агрессии, а также толики волчьих генов, которые увеличивают скорость и жестокость, а также усиливают стайный инстинкт, от него больно, как от подступающих слез. Глядя на изувеченные остатки взвода, столпившиеся вокруг меня, я почувствовал, как у меня начинает саднить горло.

– Эх, а хорошо мы их расчехвостили, да? – произнес Мунхарто, взмахнув своей единственной оставшейся конечностью, точно ластой. – Видел вчера в военсводке.

Микрокамера Квок повернулась, послышался тихий звук работающего гидропривода.

– Примете командование новым триста девяносто первым, сэр?

– Я не…

– Эй, Наки! Где ты там, чувак? Тут лейтенант.

Больше я на полетной палубе не появлялся.

Шнайдер отыскал меня на следующий день. Я сидел в офицерской палате для выздоравливающих, глядя в иллюминатор и дымя сигаретой. Глупо, но, как выразилась доктор, да к такой-то матери. Не так уж много смысла в том, чтобы беречь себя, когда с этого самого тебя в любой момент может содрать мясо с костей летящая навстречу сталь или уничтожить химическое оружие.

– О, лейтенант Ковач.

Я его не сразу узнал. От боли лица людей сильно меняются, а, кроме того, мы оба были тогда залиты кровью. Я уставился на него, не вынимая изо рта сигареты, мрачно гадая, кто еще из тех, кого подстрелили по моей милости, хочет поздравить меня с успехом на поле боя. Затем что-то в его облике показалось мне знакомым, и я вспомнил нашу встречу в погрузочной зоне. Слегка удивленный тем, что он все еще на борту, а еще больше тем, что блеф помог ему пробраться даже сюда, я жестом пригласил его садиться.

– Спасибо. Меня зовут, э-э, Ян Шнайдер, – он протянул руку для приветствия, на что получил кивок в ответ, затем угостился одной из моих сигарет, лежавших на столе. – Я очень ценю, что вы не, э-э, не…

– Забудьте об этом. Я вот забыл.

– Ранения… Э-э, ранения странно влияют на мозг… на память. Потому я и спутал звания и, э-э, все такое…

Я нетерпеливо заерзал:

– Слушайте, Шнайдер, мне в общем-то до этого нет дела, – потом набрал полные легкие не рекомендованного мне сигаретного дыма и закашлялся. – Единственное, до чего мне дело есть, так это протянуть на этой войне достаточно долго, чтобы спасти шкуру. Так что, если не сменишь пластинку, отправлю тебя под расстрел, а так можешь делать что тебе, на хрен, угодно. Ясно?

Он кивнул, но его поведение неуловимо изменилось. Нервозность свелась к простому покусыванию ногтя, а во взгляде, которым он меня буравил, появилось нечто хищное. Когда я закончил говорить, он отнял от губ большой палец и, ухмыльнувшись, взамен сунул в рот сигарету. Почти что беспечно выпустил дым в сторону иллюминатора и видневшейся из него планеты.

– Именно, – сказал он.

– Что «именно»?

Шнайдер заговорщически огляделся, но остальные обитатели палаты собрались в другом ее конце, поглощенные просмотром латимерского голопорно.

Шнайдер снова ухмыльнулся и наклонился ближе:

– Именно то, что я искал. Человек с головой на плечах. Я хотел бы кое-что вам предложить, лейтенант Ковач. Кое-что, что поможет вам выйти из этой войны не просто живым, но еще и богатым – богаче, чем вы можете вообразить.