Страница 544 из 573
Д'Артаньян побледнел.
- Взяли в плен или убили! - воскликнул он. - О ваше величество, если вы обдуманно произнесли эти слова, если вы были уверены в том, что сообщаете правду, я готов забыть все то, что есть справедливого и великодушного в сказанном вами и назвать вас королем-варваром, бездушным, злым человеком. Но я прощаю вам ваши слова, - бросил он с гордой усмешкой. Я прощаю их юному королю, который не знает, не может понять, что представляют собою такие люди, как господин д'Эрбле, как господин дю Валлон, как я, наконец. Взяты в плен или убиты? Ах, ваше величество, скажите, прошу вас, если новость, сообщенная вами, соответствует истине, во сколько людьми и деньгами обошлась вам эта победа? И мы подсчитаем, стоила ли игра свеч.
Король в гневе подошел к даАртаньяну и сказал:
- Господин д'Артаньян, так может говорить только мятежник. Будьте любезны ответить, кто король Франции? Или, быть может, вы знаете еще одного короля?
- Ваше величество, - холодно произнес капитан мушкетеров. - Мне вспоминается, как однажды утром - это произошло в Во - вы обратились с тем же вопросом к довольно большому числу людей, и никто, кроме меня, не сумел на него ответить. Если я узнал короля в тот день, когда это было делом нелегким, то, полагаю, не имеет ни малейшего смысла спрашивать меня об этом сегодня, когда мы с вами, ваше величество, находимся наедине.
Людовик XIV опустил глаза. Ему почудилось, будто между ним и даАртаньяном, чтобы напомнить ему об этом ужасном дне, проскользнула тень его несчастного брата Филиппа.
Почти в то же мгновение вошел офицер; он вручил Людовику депешу, читая которую король изменился в лице. Это не укрылось от д'Артаньяна. Перечитав вторично эту депешу, король как бы оцепенел; некоторое время он молча сидел в своем кресле; затем, внезапно решившись, Людовик XIV молвил:
- Сударь, то, о чем мне сообщают, вы узнаете несколько позже, и помимо меня; поэтому будет лучше, если я сам расскажу вам о содержании этого донесения; узнайте же о нем из уст самого короля. На Бель-Иле имело место сражение.
- А, - спокойно произнес даАртаньян, хотя сердце его было готово выпрыгнуть из груди. - Ну и что же, ваше величество?
- То, сударь, что я потерял сто шесть человек.
В глазах даАртаньяна блеснули радость и гордость.
- А мятежники?
- Мятежники скрылись, - ответил король.
ДаАртаньян не удержался от радостного восклицания.
- Но мой, флот, - добавил король, - обложил БельИль, и я убежден, что через это кольцо не прорвется ни одна лодка.
- Значит, - продолжил мушкетер, возвращенный к своим мрачным мыслям, - значит, если удастся захватить господ д'Эрбле и дю Валлона...
- Их повесят, - холодно сказал король.
- И они знают об этом? - спросил даАртаньян, скрывая охватившую его дрожь.
- Они знают, так как вы сами должны были поставить их об этом в известность, знают, поскольку это известно решительно всем.
- В таком случае, ваше величество, живыми их не возьмут, ручаюсь вам в этом.
- Вот как, - небрежно бросил король, берясь снова за полученное им донесение. - Ну что же, в таком случае их возьмут мертвыми, господин даАртаньян, а это в конце гонцов то же самое, поскольку я велел их взять лишь затем, чтоб повесить.
ДаАртаньян вытер лоб, на котором выступила испарина.
- Когда-то я обещал вам, сударь, - продолжал Людовик XIV, - что я стану для вас любящим, великодушным и ровным в обращении государем. Вы единственный человек прежнего времени, достойный моего гнева и моей дружбы. Я не стану отмеривать вам ни то, ни другое в зависимости от вашего поведения. Могли бы вы, господин даАртаньян, служить королю, в королевстве которого была бы еще целая сотня других, равных ему королей? Мог бы я при подобной слабости осуществить свои великие замыслы, прошу вас, ответьте мне? Видели ли вы когда-либо художника, который создавал бы значительные произведения, пользуясь не повинующимся ему орудием? Прочь, сударь, прочь эту старую закваску феодального своеволия! Фронда, которая тщилась погубить королевскую власть, в действительности укрепила ее, так как сняла с нее давнишние путы. Я хозяин у себя в доме, господин даАртаньян, и у меня будут слуги, которые, не имея, быть может, присущих вам дарований, возвысят преданность и покорность воле своего господина до настоящего героизма. Разве важно, спрашиваю я вас, разве важно, что бог не дал дарований рукам и ногам? Он дал их голове, а голове - и вы это знаете - повинуется все остальное. Эта голова - я!
ДаАртаньян вздрогнул. Людовик продолжал говорить, словно ничего не заметил" хотя в действительности от него не укрылось, какое впечатление он произвел на своего собеседника.
- Теперь давайте заключим договор, который я обещал вам в Блуа, когда вы как-то застали меня очень несчастным. Оцените, сударь, и то, что я никого не заставляю расплачиваться за те слезы стыда, которые я тогда проливал. Оглянитесь вокруг себя, и вы увидите, что все великие головы почтительно склоняются предо мной. Склонитесь и вы или... или выбирайте себе изгнание по душе. Быть может, поразмыслив, вы не сможете не признать, что у вашего короля благородное сердце, ибо, полагаясь на вашу честность, он расстается с вами, хотя ему и известно, что вы недовольны и к тому же владеете величайшей государственной тайной. Вы честный человек, я это знаю. Почему вы стали преждевременно судить обо мне? Судите меня начиная с этого дня, даАртаньян, и будьте строгим, но справедливым судьей.
ДаАртаньян - онемевший, ошеломленный - впервые в жизни испытывал нерешительность. Во всем сказанном ему королем не было хитрости, но был точный расчет, не было насилия, но была сила, не было гнева, но была воля, не было хвастовства, но был разум. Этот молодой человек, раздавивший Фуке, юноша, который запросто обойдется без даАртаньяна, опрокидывал все не вполне обоснованные и немного упрямые расчеты бывалого воина.
- Скажите, что вас удерживает? - мягко спросил даАртаньяна король. Вы подали, сударь, в отставку; хотите ли вы, чтобы я не принял ее? Я понимаю, что старому капитану нелегко отказаться от удовольствия побрюзжать,
- О, - меланхолически произнес даАртаньян, - не в этом моя основная забота. Я колеблюсь взять обратно отставку, потому что я стар рядом с вами и потому что У меня есть привычки, от которых мне трудно отвыкнуть. Отныне вам потребуются придворные, которые сумеют вас позабавить, и безумцы, которые сумеют отдать свою жизнь за то, что вы именуете великими деяниями вашего царствования. Деяния эти будут воистину велики, я это предчувствую. Ну, а если я все-таки не сочту их таковыми? Я видел войну, ваше величество; я видел и мир; я служил Ришелье, я служил Мазарини; вместе с вашим отцом я горел в огне Ла-Рошели, я изрешечен пулями, и я добрый десяток раз менял кожу, как это бывает со змеями. После обид и несправедливостей я получил наконец командную должность, которая в былые времена имела кое-какое значение, потому что давала право свободно говорить с королем; но ваш капитан мушкетеров отныне будет не более как часовым, стоящим на страже у потайной двери. Право, ваше величество, если эта должность будет в впрямь такова, используйте этот случай, чтобы освободить меня от нее. Это будет соответствовать и вашим желанием и моим.